Museum of the Jewish People в Тель-Авиве – новое и невиданное явление на планетарной карте музеев, в особенности музеев еврейских. И новизна его кардинально меняет наши отношения с миром. Этот музей несколько посторонен другим музеям; у него чуть горьковатый вкус глубины этрогового ликера, откуда, de profundis, берут начало зеленые побеги нашей коллективной памяти, протянутые в новые измерения. В этом пространственном поле ты можешь увидеть себя со стороны, стать равным своему еврейскому бытию (а при желании и житию); осознать, что это бытие – вопрос очень лукавый, в особенности для непомнящих родства; попытаться прочесть о нем на тридцати еврейских языках, в том числе на таком, что изложен китайскими иероглифами; узнать, что знаки Зодиака соответствуют еврейскому календарю; помолиться по-эйнштейновски или по мэл-бруковски; и, наконец, построить свою собственную синагогу.
Этот музей, как любое авторское произведение, – сложная материя, состоящая из многих слагаемых. Ранее здесь не хранилось ни одного подлинного экспоната – для людей секулярных Музей диаспоры (а довелось ему, в прежнем обличии, возникнуть 40 лет назад) был сродни храму; оттого создателями музея был, вполне себе в духе запретов иудаизма, исключен принцип поклонения артефакту. Сегодня всё изменилось; новый музей ведет себя как молодой израильтянин, свободный от условностей. В его стенах живут семантика с поэзией. Собственно, этот музей – сам по себе артефакт. Ты рассматриваешь его, он рассматривает тебя. Ибо, гласит лозунг у входа, «Ты – часть рассказа».
 А поскольку каждому музею полагается свой genius loci, гений места, ему суждено было случиться: четыре года музей возглавила Ирина Невзлин. Носитель и знаток еврейской идентичности, она логически вывела Beit Hatfutsot на новую ступень мироустройства, выстроив его концепцию в соответствии с самой современной системой координат. С той самой поры Музей диаспоры, ставший с ее благословения Музеем еврейского народа, ведет свой завораживающий рассказ.
- Ирина, прежде вы возглавляли благотворительный фонд отца, Леонида Невзлина, помогающего больным детям, потом заняли пост гендиректора фонда «Надав», благодаря которому выжил Музей диаспоры, и, оставаясь на этой должности, стали новым председателем Совета директоров Музея еврейского народа, почти полностью изменив его морфологию. Ведь, в отличие от многих музеев истории, настоящее здесь переполнено не прошлым, но нынешним и будущим. Насколько родственна вам его органика?
- С одной стороны, сегодня мы сами творим историю, поскольку необходимо зафиксировать эти осколки ушедшей и стремительно уходящей еврейской жизни. С другой – мой директор Дан Тадмор и я живем в двух реальностях: у нас есть действующий музей и музей, который мы планируем. Масштабная реконструкция Музея еврейского народа завершится в 2019 году, в октябре мы закрываем старое крыло, однако новое крыло уже открылось, так что вы можете составить представление о характере будущего музея. Человек будет заходить сразу на третий этаж – и там ему расскажут про то, как живет еврейский народ сейчас. Я здесь убиваюсь последние восемь лет, а как председатель совета директоров – последние четыре года именно для того, чтобы рассказать историю про то, что такое еврейский народ сейчас. У меня болит душа, что с понятием «еврейский народ» связаны ассоциации исключительно исторического свойства. А это ведь не только история, это пятнадцать миллионов людей по всему миру, из них шесть миллионов здесь, шесть миллионов в Америке и три миллиона везде. Следующий, второй этаж, будет исторически и тематически показывать нашу историю от Авраама и Сары до Холокоста. К слову, Холокост мы не показываем – во-первых, потому что верим, что Яд ва-Шем это делает лучше, чем мы, а во-вторых, потому что у нас иная направленность. Правда, у нас будет действовать художественная галерея, которая расскажет про ощущение Холокоста. И последний этаж, он же первый этаж, он же фундамент, база и корни – это Тора, цикл еврейской жизни, повесть о том, где все мы начались.
- Насколько я понимаю, это будет единственный еврейский музей в мире, лишенный трагизма?
- Да, это так. Основная причина создания всех еврейских музеев – желание комьюнити не забыть ту боль, которую они пережили. Почти все еврейские музеи мира, за редким исключением (Еврейский музей Нью-Йорка, к примеру, больше занимается искусством, музей в Кливленде сосредоточен на еврейской культуре etc.), показывают нас сквозь призму географии и Холокоста. То есть практически всегда музей рассказывает историю народа. Я помню, какой ужас мне довелось пережить в Парижском музее истории иудаизма: ты выходишь оттуда с ощущением, что тебе рассказали про то, как когда-то были евреи. Там витает некий дух смерти. Ибо история еврейского народа заканчивается у них на создании Государства Израиль. А после этого уже ничего нет, о самом государстве тоже ни слова. Оттого у любого человека, который ничего не знает о нашей истории – бывают и такие, хотя мы полагаем, что наша история самая уникальная – возникает убеждение, что евреев больше нет.
- Сквозь вопрос о памяти можно много чего прочесть. Оттого, наверное, мир предпочитает показывать евреев с точки зрения жертвенного нарратива.
- Мне кажется, есть очень большой плюс в том, что ты являешься частью уникального народа. Наши травмы, и вечный антисемитизм в мире, и зависть к нам, и поведение Израиля порой как бы не дают нам возможности понять, что есть огромная разница между тем, чтобы рассказывать о себе скромно, но всё же рассказывать – и тем, чтобы прятаться и вообще не рассказывать. Можно рассказывать с точки зрения этого нарратива жертвенного – ведь то, что произошло с нашим народом, с шестью миллионами, не произошло ни с кем – но мне обидно, когда история про наш народ ограничивается историей про эти шесть миллионов. Потому что у нас есть еще Государство Израиль, у нас есть еще созданный евреями Голливуд, у нас есть еще влияние во всем мире, у нас есть великие ученые, музыканты и так далее. И мы этот дисбаланс хотим привести в норму, потому что мы считаем, что должно быть место, где еврей может узнать, что такое его народ сейчас. К чему он принадлежит и откуда это всё началось. И где нееврей может разрушить большое количество мифов, которые ему рассказали, и узнать, что еще представляют собой евреи, кроме попивания крови христианских младенцев. Поэтому мы строим новый музей. Музей еврейского народа в Музее диаспоры.
- Все-таки в Музее диаспоры?
- Это «в» сохраняется по двум причинам. Во-первых, «Бейт ха-Тфуцот» как бренд известен многим, и во-вторых, мы верим в продолжение старого. Раньше музей рассказывал историю еврейского народа в рассеянии, про то, как жили евреи до. До создания Государства Израиль. В те годы, когда его планировали и создавали, была еще жива бен-гурионовская сионистская идея о том, что все евреи переедут в Израиль. И, собственно, поэтому он утратил свою актуальность. К тому моменту, когда музей был открыт, три миллиона евреев жили в Израиле, а большая часть – за его пределами. Сейчас в Израиле проживает 40 процентов мирового еврейства. И на базе того, что собрано здесь за 40 лет, мы развиваем новую парадигму. Рассказываем про то, что после создания Государства Израиль еврейская жизнь не закончилась, она продолжается. И у нас очень большой фокус на плюрализм. В том смысле, что у нас нет того, что называется agenda, у нас нет правильной версии еврейской жизни, и нет постулатов относительно того, что такое быть евреем. Мы верим, что надо показать всех. Потому что мы в каком-то смысле – большая семья. Да, мы внутри очень различаемся, но враги и мир видят нас как единый народ. И мы хотим помочь людям это почувствовать. Хотим усилить это ощущение братства, ощущение, что мы – одна группа.
- Однако, если говорить о еврейском народе, то ведь у нас есть и зеленые побеги, и лопухи, и сорная трава... Мы ведь не можем себя идеализировать.
- Мы и не говорим, что наш народ лучше, чем другие; мы говорим, что в нашем народе есть много интересного. Мы не говорим, что с нашим народом только хорошее происходит; мы говорим, что происходит разное, оттого нельзя фокусироваться только на плохом. Например, у нас была выставка про Эми Уайнхаус, которую мы привезли из лондонского Еврейского музея и немного адаптировали. Можно взглянуть на нее с той позиции, что выставка была посвящена девочке, чья жизнь закончилась в 27 лет в результате передозировки наркотиков. Можно взглянуть на нее и сказать, что выставка рассказывает историю великой певицы, которая всего за 27 лет жизни приобрела огромное влияние. А можно посмотреть на нее и с иной точки зрения, вдруг обнаружив для себя, что предки этой девочки приехали из местечка в Белоруссии в лондонский Ист-Энд, а потом переехали в северный Лондон, в Кэмден, и девочка пошла в еврейскую школу, и говорила на идише, которому научила ее бабушка, хотя она это свое знание скрывала... История Эми Уайнхаус проблематична; когда к нам приходили директора школ, они говорили, что мы ее идеализируем; нет, говорили мы, не идеализируем, просто ее история – это наша история. Поверьте, мы не пытаемся рассказать, что мы лучше, чем мы есть. В скором времени мы планируем реализовать одну мою давнишнюю мечту – организовать выставку про еврейскую мафию. Опять же тот случай, когда возникает масса вопросов. Например, почему? Почему она вообще возникла? Можно ответить рассказом о том, как первое поколение еврейских эмигрантов в Америке постепенно становилось мафией. Можно вспомнить итальянскую мафию – это была укоренившаяся традиция и продолжалась из поколения в поколение. И можно показать, что в еврейском случае первое поколение было мафией, их дети были адвокатами мафии, а третье поколение уже не имело к мафии ни малейшего отношения. То есть у евреев мафия не осталась способом существования: это был способ переехать из мест, в которых евреям жить было невозможно, в другую реальность и попытаться выжить в эмиграции. Тут же можно вспомнить Меира Лански и то, что он сделал для Израиля. Мы не боимся, мы любим сложные темы.
- На экране в одном из музейных залов я видела дивную сцену, как представители ЛГБТ-сообщества отмечают приход субботы.
- Мы показываем то, что есть. Показываем в полугосударственном музее реформистских евреев, показываем совершенно разные взгляды. У меня в совете директоров есть люди крайне левых взглядов и люди, которые голосуют за партию ШАС – женщину, одетую как я, они видят исключительно на наших совещаниях. И нам приходится как-то договариваться. Но мы не занимаемся провокацией. Наша задача – информировать тех людей, которые думают, что лучше всех осведомлены насчет того, как еврейский мир устроен, а потом оказывается, что они знают лишь о том, как устроена их часть еврейского мира. Как это происходит в их синагоге или в их праздновании шабата на берегу моря. А есть еще миллион разных вариантов. К примеру, в зале, где выставлены макеты синагог, вы сразу обратите внимание на макет китайской синагоги в виде абсолютнейшей пагоды: никаких еврейских признаков, за исключением одного намека – на ребрах пагоды сидят семь обезьянок, которые символизируют семисвечник. Таким образом можно наблюдать, как евреи через синагогу, с одной стороны, адаптировались под среду, потому что не было выхода, а с другой стороны, все-таки оставались самими собой. Но это требует той самой гибкости и отношения к другому, которые мы исповедуем.
- А что для вас значит быть еврейкой? В современных реалиях? Позитивное ли это понятие?
- Когда я узнала и поняла, что я еврейка, у меня жизнь изменилась. Потому что я вдруг обрела семью. Ведь до восьмого класса я училась в обычной московской школе – я выросла в районе, который называется Новые Черемушки, районе не самом, так сказать, фешенебельном. У меня дома было запрещено рассказывать о том, что я еврейка, потому что я могла начать задавать вопросы, а среда сами знаете какая... Бабушка, которая работала учительницей в школе, услышала, как меня в семь лет кто-то назвал жидовкой на улице. И сказала в ответ на мой вопрос, что это такое: «ты должна понимать, что в нашей школе евреев только двое – ты и я. И всё, мы больше никогда не будем об этом разговаривать». Но у меня был друг, с которым мы с трех лет сидели сначала на одном горшке, а потом за одной партой. И после седьмого класса он исчез. А потом позвонил мне и сказал, что перешел в еврейскую школу и что я тоже должна туда пойти. Я не знала, что существует еврейская школа, и вот в восьмом классе я оказалась в этой школе № 1311 – причем пришлось сдавать вступительные экзамены по всем предметам. Это была первая школа не при синагоге или при каком-то движении, она была нерелигиозной, обычная общеобразовательная школа с еврейским уклоном. И я открыла для себя иной мир, потому что попала в группу людей, часть из которых остаются моими близкими друзьями до сих пор именно по причине родственности душ. Я вдруг ощутила себя в семье, в которой можно быть разными, но в которой есть общие ценности. Для меня это был transformative experience. И всю жизнь это меня вело – вот это ощущение, что я часть чего-то большего, чем я. Именно поэтому я сейчас здесь. И это ощущение я хочу передать другим. Что еврейский народ – это не чужая неправота, не войны, не распри. Еврейский народ – это наш элитный клуб.
- Но ведь сам подход к еврею как центру мироздания антропоцентричен. Не так ли?
- Я очень открытый человек, я жила в Лондоне, у меня друзья всех расцветок, я человек исключительно либеральный, но я знаю, что у меня есть ощущение плеча. И чувство общности с большой группой очень интересных людей – евреев. Это делает жизнь намного приятней, интересней и открывает намного больше дверей и возможностей. Кстати, мне кажется, в Израиле, особенно у израильтян, этого ощущения не хватает. Поэтому у нас такие эклектические выставки. Поэтому у нас есть выставка про эфиопских евреев и выставка про Боба Дилана – он сам по себе очень контроверсальная фигура, и есть синагоги, и есть еврейские герои. Потому что такой уж мы народ.
- Вообще, музей подобного рода предполагает некое проживание чужих жизней как своих. И у многих, как мне кажется, могут возникнуть сложности с идентификацией – особенно у тех, кто говорит на одном с нами языке.
- Мои прапрапрадеды со всех сторон были раввинами. Но по нам проехался социализм, поэтому у нас есть определенный пробел в знаниях. А далее это уже вопрос стиля жизни. К примеру, я отношусь к соблюдению традиций как к стилю жизни. То есть надо очень четко разделять: есть вера, есть соблюдение традиций, есть принадлежность к какому-то определенному религиозному направлению, есть культура, есть история и есть большая путаница между этими терминами. Можно быть человеком верующим, который при этом верит в высшие силы, но не соблюдает традиции, поскольку для него они не важны. И во всей этой какофонии, в разговорах про то, как правильно или неправильно, потерялся смысл. Ведь у тебя есть миллион вариантов, как быть евреем. Нас, советских евреев, обидели с индивидуальностью – советская реальность не предполагала индивидуальности, не предполагала поведения, отличного от homo sovieticus – но это всё восполнимые вещи. Поэтому русские евреи – очень интересная группа, поэтому нас здесь так много, поэтому мы решили сюда приехать. И обрели собственное понимание еврейской идентичности.
- А вы сегодня соблюдаете традиции?
- Я человек нерелигиозный, но отношусь с большим уважением к религии. У меня необычно устроенный дом, в котором теперь есть кидуш и шабат, и мои дети растут с пониманием того, что это существует. Мой муж по субботам дважды ходит в синагогу, и мои сыновья учатся от него еврейским традициям. Ну а поскольку я выросла как человек, не признающий никаких рамок, я хорошо себя чувствую там, где нахожусь. И я очень рада за своих детей, у которых есть возможность видеть, что можно быть разными.
- Кстати, быть гражданином Израиля – добавляет ли это что-либо к осознанию / ощущению своей идентичности? Эта самая гражданственность, обладание статусом и синим паспортом с менорой на обложке?
- Расскажу про свой личный опыт. Я прожила в Лондоне несколько лет – уехала туда в 2003 году, когда Ходорковского, который был папиным партнером, посадили в тюрьму. Я многое могу в жизни стерпеть, но это была вопиющая несправедливость, с которой я не готова была смириться. Несколько лет я проработала в Лондоне, а поскольку мы с папой еще и очень близкие друзья, я часто приезжала к нему в Израиль на уикенд. И вот в 2006 году, в одну из таких поездок, я села в самолет, закрыла глаза и поняла, что совершаю алию. Хотя и до этого Израиль большую роль играл в моей жизни, я в первый раз побывала здесь в 13 лет – это было до еврейской школы, я не знала ничего про Стену плача, но когда меня привезли туда, я рыдала... Так вот, с того момента, что у меня появился израильский паспорт, который является признаком того, что я гражданин Израиля, у меня появился дом. Я никогда не задумывалась о том, что не чувствовала себя как дома в Москве или в Лондоне, хотя в Лондоне мне было комфортнее, чем в Москве, потому что там я ощущала себя в большей безопасности. Та суматоха, то закручивание гаек, которые происходили в России, с моим отношением к свободе несовместимы. И, повторю, с момента переезда в Израиль я почувствовала, что у меня есть дом. И это ощущение настолько сильное, что для меня оно ни с чем не сравнимо. Я здесь дома. И до сих пор не могу понять, когда мне говорят про интеграцию, про адаптацию; я понимаю что это сложно, я понимаю, что де-факто ты приезжаешь из европейской культуры в восточную, и начинается становление, динамика, к которой мы не привыкли... Но мне гораздо роднее здесь, чем всё, что было до.
- То есть получается, что вы неизбежно пришли к руководству таким музеем?
- На мой взгляд, да. Для меня это очень личное. В Лондоне, как и в Москве, я работала в лоббистской компании APCO Worldwide, занималась длительными PR-стратегиями, а здесь совершенно иной подход к пиару, оттого я так и не нашла ничего подходящего. И папа, мудрый человек, аккуратно меня направил. Я начала заниматься еврейской филантропией, втянулась в еврейскую профессиональную жизнь. Попав в музей, я уже твердо знала, что это место должно рассказывать историю о настоящем и будущем. Для меня это личное путешествие, personal journey, потому что то, что о чем мы здесь повествуем, совпадает с тем ощущением, которое я испытываю по отношению к еврейскому народу. Я не закрываю глаза на многочисленные сложности – мы все понимаем, что есть антисемитизм, однако антимусульманские настроения становятся сильнее, чем антиеврейские. Еврейский народ за тысячи лет существования живет сегодня в самое лучшее время: у нас есть своя страна, у нас самая безопасная ситуация, которая когда-либо была в демократических странах. И мне хочется надеяться, что та команда, с которой я здесь работаю, и те 220 тысяч посетителей, которые сюда приходят, испытывают те же ощущения. Не ощущение трагедии еврейского народа, а ощущение движения вперед. Так что для меня это не работа, это миссия. Рассказать историю еврейского народа в настоящем и будущем, дать инструменты молодому еврею из простого города Кирьят-Гат, позволить ему понять, что он является частью не только своего района, что его родственники – это евреи из Голливуда, евреи, создавшие много всего в медицине и прочих науках, и вообще, нет ничего плохого в том, чтобы гордиться своим народом. Ведь у нас так много положительного. Мне кажется, в современном мире – открытом, глобальном мире, где люди очень потеряны, возможность узнать свои корни становится еще более важной, поскольку позволяет ровнее стоять на земле и спокойнее воспринимать все эти штормы и бури. Когда ты стоишь не только на своих ногах, но еще и на ногах предшествующих поколений, это на практическом уровне делает тебя сильнее и устойчивее.
- Именно поэтому вы реализуете интереснейший проект «My Jewish Story», где можно узнать свою генеалогию?
- Это очень важный момент, спасибо, что вы его коснулись. Когда папа поддержал музей, находящийся на грани закрытия, а потом и я к нему присоединилась (и меня уже невозможно клещами отсюда вытянуть), он сделал это еще и по той причине, что здесь всё время работал генеалогический центр. Раньше далеко не у каждого была возможность хранить информацию о своей семье у себя дома, так что люди приносили сюда фотографии, видеоматериалы, свои генеалогические древа... В итоге у нас есть огромная, очень эклектичная и очень интересная база данных, в которой хранятся истории двенадцати миллионов человек, полмиллиона фотографий, сведения о происхождении еврейских фамилий, видео с еврейских свадеб в местечках и так далее. И когда человек заходит в эту базу данных, он всегда находит что-то, связанное с его семьей или общиной. То есть теперь это, по сути, – дом еврейского народа. Не музей про кого-то, а музей про себя лично. И в этом наше огромное отличие от музея, который показывает и экспонирует. Последние два года мы работаем очень активно над тем, чтобы эти базы данных были доступны всем в онлайн (они и сейчас доступны в онлайн, но пока это сложно) и чтобы люди могли загрузить туда свою информацию. Потому что мы хотим быть базой данных еврейского народа. И в этом мы видим наше огромное преимущество, потому что Государство Израиль гарантирует, что база для хранения ваших персональных данных будет существовать сто, двести, тысячу лет. Все остальные компании, прекрасно технологические развитые, являются коммерческими, и если завтра изменится спрос, они будут делать что-то другое. А нам помогает государство. К тому же мы сотрудничаем со всеми базами данных других еврейских архивов и надеемся, что у нас в результате можно будет найти всё. Как в фонде Спилберга вы можете найти всё, что связано с Холокостом, у нас вы сможете найти истории про жизнь.
- Можно ли сравнить подобный музей, на ваш взгляд, с документальным кино? С имитацией реальности? Ведь если мы приближаемся к реальности вплотную, снижается подлинность эффекта свидетельства...
- Я бы сравнила его, скорее, с документально-игровым кино. Вы ведь обратили внимание, что в зале синагог на экранах демонстрируются анимационные фильмы, которые воспроизводят реальные исторические случаи, однако в качестве сквозного персонажа в них фигурирует наш рыжий музейный кот, перемещающийся из эпохи в эпоху, из страны в страну. И вот это игровое начало присутствует во всем, включая интерактивные сенсорные экраны. Вы можете построить свою собственную синагогу и отправить себе по электронной почте, можете прослушать десятки вариантов молитв – традиционных и более чем нетрадиционных – и, выбрав то, что вам понравилось, опять же отправить себе по электронной почте. И так далее. Нам ведь важно рассказать историю еврейского народа на трех этажах, в шести тысячах метров и решить, что из этого важно, а что не важно. Чтобы сохранить нашу идентичность, чтобы сохранить нашу миссию, чтобы показать всех, и сделать это так, чтобы было интересно... У нас потрясающая история, просто с нее надо пыль немножко сдуть. И мы используем новые технологии, чтобы это понимание было доступно детям. К примеру, в специальном игровом пространстве действует выставка «Герои – еврейские первопроходцы», где каждый ребенок может примерить на себя ролевую модель своего кумира, будь то политический или военный лидер, ученый, интеллектуал, революционер, деятель культуры, спортсмен etc. Мы хотим показать, что у героизма много разных лиц, представить инновационный взгляд на то, что на самом деле означает быть героем. Главное – найти в себе смелость действовать иначе, чем толпа.
- Вы очень нестандартно мыслящий человек. Не случайно под вашим руководством в этих стенах трансформировалось само понятие музея. Ведь что такое музей в обычном понимании? Собрание, если не сказать хранилище, неких артефактов. Вы же предлагаете не только революционный подход к концепции музея как такового, но и работаете с совершенно иными материями.
- Мы больше чем музей, я согласна. И это действительно революционный подход к рассказу про еврейский народ. Я совершенно точно могу сказать, что музея, который делает подобное, не существует. Когда-то Музей диаспоры называли «анти-музеем», «музеем-еретиком». Сейчас бы я назвала его необычным музеем. В предыдущем музее не было ни одного подлинного артефакта, он был основан на репликах. Мы изменили эту концепцию, поскольку нам важно рассказать историю так, чтобы человека затронуть. Чтобы музей вступил в диалог с посетителем. Людям нужны ощущения, им нужно почувствовать, потрогать – у каждого свой способ воспринимать информацию. И тогда, вероятно, они поймут и почувствуют то, что чувствуем мы. Я не согласна, когда говорят, что с развитием технологий люди перестанут ходить в музеи. Люди – социальные животные, мы существуем, когда вокруг нас есть среда, которая нас стимулирует.
- Сколько часов в ваших сутках?
- Я и правда много успеваю. Я здесь живу, и это мой выбор. Это сложный проект, но это огромное удовольствие – делать то, во что веришь и что представляется частью тебя. И я это делаю с потрясающей командой и с помощью большого количества людей во всем мире. Магнит и центр еврейского народа – Израиль, но наш проект – международный. Где каждый может ощутить себя частью рассказа. Вы видели лозунг при входе в музей? You Are Part of the Story. Для этого мы и существуем.
Фото: Yanai Yechiel |
