Игорь Голубенцев: «Лепить альтернативные миры - самое азартное занятие»

«В старые времена люди были другими – они были гораздо вкусней. В старые времена люди любили летать и были очень умными. Теперь они едят грибы и курят».

Санкт-петербургский писатель и художник Игорь Голубенцев пишет так, что всякий создаваемый им узор черных значков на белом фоне (равно как и цветных на цветном) продуцирует необходимые нашему существу тонкие энергии. И открываются чакры, и восприимчивым становится самый пупок – где, по мнению китайцев, находится средний даньтянь, и начинаешь испытывать кайф без всяких грибов. А потом читать взахлеб – просто ради языка. И ради умопостижения процесса эполюции. Ради того, чтобы понять: кулак – это кучка пальцев. А ночь – это время наощупь. 

Вслед за двумя первыми книгошедеврами «Благоприятные приметы для охоты на какомицли» и «Точка Цзе» Игорь Голубенцев выпустил третий: «Иго рядового». И снова речь идет о главном: что ни рассказ (точнее, нанороман) – то экологически чистая заповедная зона. Каждая мысль сжата до предела – оттого текст занимает не более страницы. Игры разума и прочие шалости не имеют противопоказаний – напротив, настойчиво рекомендуются к применению.

«Первых буратино, как правило, находят в культурных слоях, соответствующих верхнему палеолиту. Охотники на шерстистых носорогов вырезали буратино из дерева, реже – из кости. Нам неизвестно содержание магических обрядов, связанных с культом антропоморфного носорога, но можно предположить, что фигурка буратино занимала достаточно серьёзное место в период подготовки к охоте и в сопутствующих репродуктивных практиках. Все псевдонаучные инсинуации, касающиеся фаллической природы назального выступа данных скульптур, являются, по меньшей мере, абсолютно несостоятельными».

- Игорь, вот если бы вам предложили несколькими штрихами набросать свой автопортрет анфас и в профиль, как бы он выглядел?

- Мы же говорим с вами о внешних характеристиках? О телесном, так сказать? Тогда всё просто. Средний возраст, средний рост. Анфас – многочисленные признаки монголоидности, что характерно для многих выходцев из Ярославской губернии. В профиль – брахицефал. Ну, что ещё? Серьги в ушах.

- Ваша проза-поэзия и ваши рисунки возникают одновременно?

- Нет, ну что вы. Рисунки – совершенно отдельно. Хотя, в самом начале занятий словом, фразы задумывались как подписи к рисункам. Затем – разрослись, обогнали рисунки количеством и захватили восемь десятых мозга.

- Вы создаете романы, экстрагированные до размеров рассказа. Как вам удается настолько сконцентрировать свою мысль, чтобы осталось самое главное, самая квинтэссенция словесного потока?

- Мне интересна фабула. Синопсис. Краткий пересказ. Это не значит, что я не ищу способ рассказать фабулу поинтереснее. Здесь идёт постоянное внутреннее сражение – разжевать подробности или поставить вешки, заставляющие читателя включать воображение и переходить к своим личным галлюцинациям. В психологии есть такой термин: «высококонтекстуальное общение». Это когда коммуникация происходит между близко знающими друг друга людьми. Тогда всё понятно на уровне полунамёков, хмыканий, пожатий плечами и прочих условных сигналов. Вот, мне хочется перевести свой рассказ на высококонтекстуальные рельсы.

- Многословие, по-вашему, это расточительство? излишество?

- Совсем нет. Очень люблю большие, просторные, многословные, с уймой подробностей романы. Лишь бы всё это было талантливо исполнено. Большая форма диктует совсем другой, нежели лапидарная, характер восприятия. Создавая большое произведение, нужно лепить своих персонажей так, чтобы они эволюционировали в рамках заданной схемы. При этом сама схема должна быть максимально скрыта. Иначе отовсюду начинает лезть скелет замысла. Выскакивают пружинки и шестерёнки.

- В «Благоприятных приметах для охоты на какомицли» вы писали, что время – это когда люди вдыхают будущее и выдыхают прошлое. Становится душно. Как же существуют наши души в этом душном настоящем? Или в душном этом времени, если настоящего вообще нет?

- В настоящем люди совершают то нервно-мышечное усилие, которое приводит к вдохам-выдохам. Если устроиться поудобнее на коврике, скрестить ножки и спокойно разложить ручки, начать дышать, перестать дёргаться по поводу прошлого и париться о будущем, остаётся только это усилие. Оно – где-то в настоящем. Я, правда, почти ни разу это не пробовал. Но мне очень нравится высказывание одного чаньского патриарха: «ты не деятель». Он явно не имел в виду бездеятельность в нашем понимании. Речь идёт о продуктивной пассивности. Тогда не так душно.

- Вероятно, можно спастись во сне?

- Большинство людей в своих снах продолжают пережёвывать дневные проблемы и заботы. Так что это не спасает. Но сон – хорошая штука. Если доверять своему телу, сон лечит. В хорошем смысле. По своим снам можно судить, насколько много запар накопилось в жизни. И если вы валитесь в кровать безрадостно и выставляя будильник поперёк самого интересного – пора многое менять.

- Вообще-то «какомицли» в переводе с научного – Bassariscus astutus –  означает «хитрая лисичка». И зверьки эти действительно существуют. Что вас в них привлекло, помимо созвучия мыслям?

- Да. А ещё какомицли это кольцехвостый енот, ringtail, шахтёрская кошка. Во-первых, когда писалась эта книжка, про какомицли мало кто слышал. Это в прошлом году операционная система Ubuntu обновилась до версии 13.04, которую обозвали Raring Ringtail, что-то вроде «нетерпеливый какомицли», и теперь любой программист знает это слово, а раньше от «какомицли» веяло чем-то древним и романтичным, вроде «кетсалькоатля» и «вицлипуцли».

- Цитата из «Благоприятных примет для охоты на какомицли»: «Он огляделся вокруг. Были благоприятные приметы для охоты на какомицли. Опять, - вздохнул Он, - придется охотиться на самого себя». «Себя» в данном случае – это?..

- Это не я написал. Книга так давно блуждает по сети, что появились не только эпигоны, но и невнимательные или излишне творческие переписчики. В оригинале фраза звучит так: «Он посмотрел на небо, набухшее черными тучами; на ноги, покрытые большими комарами и пиявками. Шел дождь, падали метеориты. Он счастливо улыбнулся. Все это были благоприятные приметы для охоты на какомицли». Такое, как бы, объяснение названия книги.

- Ваш словарь (я опять про «какомицли») – гудящий метафорой лабиринт, из которого, подозреваю, не всякому суждено выбраться. Это не просто лексикон, это повествование, иерархия понятий, если угодно, гипертекст. К какому жанру вы бы сами его отнесли?

- Мне очень хотелось создать такой герметичный мир, в котором каждое слово имеет своё толкование при помощи того же, относительно невеликого набора слов. Надо сказать, и книга с фразами про какомицли, и словарь непрерывно разрастаются. Скоро выйдет «расширенная и дополненная» версия, под названием «Какомицли ещё дальше». Да, это можно назвать гипертекстом. Пожалуй, я этим немножко горжусь, потому что видел не так много художественных текстов, обладающих подобными свойствами. Я имею в виду те случаи, когда это сделано не искусственно, а органично.

- Любой ваш мини-роман, даже о прошлом – это ведь наше закодированное бытие?

- Да, всё о нас. Отсыл к прошлому – это просто метафора, обманка. Люди, даже чувствуя этот ход, всё равно инстинктивно реагируют на подобную метафору доверчиво и открыто. Ведутся на шерстистого носорога и на каменные топоры, и вдруг – различают в зарослях себя.

- Будучи выдающимся игроком в словесный бисер, вы руководствуетесь абсолютно инакой логикой. Можно ли назвать ее логикой нового века? Логикой века нанотехнологий, для которого нужна новая, нанолитература?

- Мы пользуемся привычными логическими цепочками, потому что они помогают нам выживать в мире, где всё дискретно, где окружающее нас пространство – всего лишь 3D, где у всего есть траектории и интервалы, где прошлое – с одной стороны, а будущее – с другой. Более того, психологи говорят, что для большинства людей прошлое – слева внизу, а будущее – справа вверху (может быть, для читающих по-китайски или на иврите – всё наоборот). Ясно одно – в этом мире любая другая логика не катит. Но, если современный человек прикасается к иному способу мышления, это сразу погружает его в транс. Вот, есть такой сибирский народ, кеты. Они считали, что мир богов на юге, а мир смерти – на севере; прошлое – на юге, будущее – на севере. По течению Енисея. Когда люди впадают в изменённое состояние сознания за компьютером, а не за едой – это грустно.

- Считаете ли вы, что поколение Y не способно воспринимать бесконечную лавину текста – как, скажем, романы Пруста или (если говорить о тексте музыкальном) финалы малеровских симфоний? Угнетают ли нынешних молодых романы, где многа букафф?

- Мне кажется, в процентном отношении, читающих и думающих не становится меньше. Больше того, скажу голословно и неожиданно для самого себя – я уверен, что русскоязычная литература в настоящее время переживает расцвет, как минимум, сопоставимый с Серебряным веком. А с Прустом всё хорошо. Просто выбор стал гораздо шире.

- Нарратив вы, однако, не отрицаете?

- Куда без нарратива?! Писать можно о чём угодно и как угодно. От начала к концу, от конца к началу, вперемешку – мозг всё расставит правильно и по полочкам. Куда деваться, если вся наша жизнь – такое же повествование? Которое мы иногда излагаем в виде curriculum vitae. С непременным нарративом.

- Если сложить пазл из ваших мыслей и сказок, получится некая удивительная картина мироустройства. Вам самому хотелось бы оказаться внутри этой картины, пожить в этом мире?

- Нет. Там людей едят. А я люблю говядину.

- Можно ли поставить диагноз нашему бытию (памятуя о том, что вы по первой профессии – врач)?

- Хроническая прокрастинация с сезонными обострениями.

- Кстати, то, что вы в ранней молодости работали детским врачом-инфекционистом (ключевое слово – детским), как-то повлияло на вашу любовь к сказке и мифотворчеству?

- Наверное, нет. Мне кажется, взрослые живут в гораздо более мифологизированном мире. Дети очень реалистичны. И гораздо меньше врут (привет доктору Хаусу!). Я, честно говоря, не вижу особенной разницы между fiction и nonfiction – и то, и другое создаётся субъективно мыслящими существами, набитыми под завязку странными представлениями о мире.

- Лично вам ближе сказка или миф?

- Миф – это нечто большее. Время, пространство, законы существования задаются в мифе гораздо шире, чем в сказке, которая наполнена дидактикой и морализаторством. Я голосую за миф.

- Аура Санкт-Петербурга на вас как-то влияет? Или жизнь городского жителя и жизнь писателя – это две разные двери?

- Одна и та же дверь. Сейчас я переехал с северной окраины Питера в самый центр, и это очень интересное ощущение. Здесь я больше путешествую пешком, больше чувствую пульсацию города. Когда топаешь куда-то на своих двоих – есть время подумать. Так что – ещё как влияет.

- Рассказы, сошедшиеся в «Точке Цзе», столь лаконичны и зримы, что вполне могли бы стать синопсисами для фильмов. Или сценариями короткометражек. Вам не предлагали их экранизировать?

- Мы сейчас общаемся на эту тему с одним продюсером, живущим между Голландией, Португалией, Украиной и Россией. Он бывший рекламист, как и я – мы хорошо понимаем друг друга. Хочет снимать то, что называется «полным метром». Может, что-нибудь у нас и получится.

- Вы пишете о задних людях с острой кровью. А ваша собственная кровь – остра ли она так же, как мицли (простите, мысли)?

- Я темпераментный, но очень ленивый. В Москве меня укачивает, как на карусели. Но – нет, пожалуй, моя кровь пресна, вроде Финского залива. Я слегка завидую людям, пишущим свою жизнь как художественное полотно. Сочными красками и жирными мазками. Моя акварелька что-то весит только с рамкой и стеклом.

- Существуют ли на свете вещи, которые попросту невозможно сжать до минимального размера? Те, что оставляют слишком глубокие следы на песке?

- Боюсь, что сжать можно всё. Можно чувствовать себя счастливым, а можно, не выходя из этого состояния, осознать, что за всю жизнь ощущения пронзительного счастья набирается секунд шесть. Всё можно сжать, но в любой момент раззиповать этот файл обратно – и насладиться глубиной и объёмом.

- Вашу живопись называют наскальной. Только ли по эстетике и стилистике? Я где-то читала, что вы украсили наскальной фреской сценический задник одного из питерских клубов – «Засада», кажется…

- Да, был такой клуб – там впервые выступили группы «Сплин», «Ночные снайперы» и «Зимовье зверей»… Нет, это только один из приёмов. Сейчас я пишу такие объёмные картины, почти барельефы. Они, правда, тоже имеют какие-то псевдоэтнические коннотации.

- Существуют ли в сопредельных искусствах люди, близкие вам по группе крови?

- Конечно. Их даже слишком много, чтобы вот так – взять, и перечислить. Но, если говорить о «сопредельных искусствах», у нас тут вызрел некий новый проект. Он называется «Охота на слух». В проект входят музыканты, играющие импровизационную музыку на этнических инструментах (флейта-сякухати, кото, разные бубны и барабаны), ви-джей с очень интересными видеоинсталляциями, исполнитель горлового пения, два танцора и человек, микширующий сэмплы (кажется, это так называется). Ну и я, со своими текстами. Мы называем то, что получается, «вербально-музыкальным камланием». Было уже три выступления, сейчас планируется четвёртое.

- То есть вы охотитесь не только на какомицли – но и на слух. Поймали?

- Это, пожалуй, самая динамичная история из того, чем я занимаюсь последнее время. И поэтому – процесс продолжается. Ловим.

- Среди ваших рифмованных мантр из цикла «Как говаривал в кучке» встречается и такая: «Как говаривал Шекспир: - ой, вей'з мир!». Меня она по понятным причинам заинтересовала, и возник вопрос: отчего он говаривал на идише?

- Здесь, скорее, важен не язык, а эмоция. У Шекспира и персонажи были отнюдь не англосаксами – то мавр, то датчанин, то пара итальянских семей. А если вернуться к этому циклу, там у меня и: «как говаривал Мисима: - жизнь легка и выносима»… Не знаю, как это будет по-японски.

- Первая ваша книга – нелинейная, читать ее можно с любого места; вторая – уже линейная. А новая, «Иго рядового»? Можно ли в ней двигаться из любой точки во все стороны?

- «Иго рядового» – это сборник из ста шестидесяти отдельных рассказов. С этой стороны она нелинейна. Но рассказы группируются в шесть разделов, каждый из которых имеет свой эмоциональный и художественный оттенок. Поэтому её удобнее читать большими кусками. Линейно. В ней есть раздел под названием «одиссея Одиссея», там представлен цикл стихотворений. Ещё в этой книге довольно много иллюстраций, я делал их специально для данного издания. Вот и все различия. Не считая того, что там совсем другие рассказы.

- Название «Иго рядового», если прочитать иначе, играет и с именем автора. Какое иго тяготеет над вами? Или все-таки ego?

- «Иго рядового» – это название одного из рассказов. Кроме того, так называется мой блог в ЖЖ. Я думаю, иго тяготеет над всеми – можно высунуться из ряда поколений и что-то рассказать о себе и мире, а можно тихо просквозить по отпущенному нам времени, скромно и неназойливо. Для того, чтобы набраться наглости и считать себя писателем, нужно быть чуть глуповатым и довольно амбициозным. По-настоящему умные люди отлично понимают ограниченность своего таланта и не лезут вперёд со своим высказыванием, ограничиваясь потреблением великих образцов культуры и критикой невеликих. А насчёт ego… Куда от него деться? Это не под силу нам, простым смертным. Вот, разве что Его Святейшество Далай-лама…

- Видела в вашем ЖЖ иллюстрацию к книге «Иго рядового» – человек как отпечаток пальца (вашего?), а рядом собачка (вроде)… Расшифруйте, пожалуйста.

- Да, отпечаток мой. Ну, что тут сказать? Любая книга – это некий отпечаток личности автора. А собачка рядом… Наверное, это знак, подчёркивающий одиночество. Так, по крайней мере, мне казалось в тот момент, когда я это рисовал.

- В таком случае, что такое Автор?

- Лепить альтернативные миры – это самое азартное занятие, которое я могу себе представить.

- А что такое Книга?

- Если вот так – с большой буквы – это прямой диалог с читателем. Кто-то из психологов сказал, что если бы нам, хоть на минутку, удалось оказаться в мозгах другого человека, LSD показался бы нам жуткой тривиальностью. Книга с большой буквы даёт возможность приоткрыть шторку.

- Бывает ли литература без мистификации?

- Любое общение – отчасти мистификация. Мы слушаем собеседника; нам кажется, что мы его в точности понимаем, но это далеко не так. Обманывают себя и друг друга оба участника общения (или больше). А уж литература заходит в этом направлении гораздо дальше.

- Готовы ли вы признать свои шедевры в каком-то смысле интернет-литературой, а Сеть – своим главным сообщником?

- Нет. Мне очень нравится печатное слово, в том числе – своё собственное. Но формат оказался очень удобен для интернета. Ну, раз так, зачем отказываться от удобной возможности?