Вера Мартынов: «SOS – это кантата о том, что смерти нет»

19 ноября в Тель-Авиве случится единичное явление «SOS (Song of Songs)» – нового прочтения библейской «Песни песней», совмещенной с письмами Плиния Младшего и SMS-ками автора постановки, режиссера и художника Веры Мартынов. О своем особом отношении к Помпеям, ко времени и к разным формам людей г-жа Мартынов рассказывает в интервью перед визитом на родину царя Соломона 

– Вера, как возникла идея SOS? С чего все началось?

– Когда-то давно, еще в школе, мне в руки попалась «Песнь песней». С тех пор я все время о ней думала. Вот сколько я живу, столько к ней возвращаюсь.

Она всплывала в жизни несколько раз. Сперва я прочла ее в одном издании, потом в другом, потом уже в Библии. Потом начала читать, что там происходило до и что после – у меня во многом процесс чтения Библии был именно с этим связан. Когда я была художником «Гоголь-центра», мы планировали сделать «Песнь песней» вместе с нью-йоркским композитором Дэвидом Лэнгом, но по разным причинам не получилось. И я вернулась к этой теме, когда занималась «Новым пространством театра Наций», это такой небольшой особняк на Страстном бульваре, «домик». Вместе с руководителем хора Intrada, Катей Антоненко, мы слушали все, что на эти тексты было когда-либо написано, песни эпохи Возрождения и так далее. Она мне рассказала про проект, в котором реквием XVI века дописывали современные российские композиторы, и показала отрывок с музыкой композитора Алексея Сысоева. Я послушала и поняла – да, нам нужен Леша, причем срочно. Мы встретились, проговорили час и поняли, что мы на одной волне.

– А как к текстам «Песни песней» добавились тексты Плиния Младшего и ваши собственные заметки в айфоне?

– Они возникли далеко не сразу. Мои тексты из айфона – это переписка с одним человеком. Неотправленные ему письма. Я их не отправила, потому что он бы просто не понял ни одного слова. Точнее, к двум письмам добавлены разные впечатления, размышления, услышанные фразы, застрявшие в голове: там есть фрагменты из лекций по физике, астрономии, философии, слова маленькой дочки подруги.

В тот момент (да и сейчас тоже) я работала с психологом, и в какой-то момент он меня спросил, есть ли какая-то волнующая меня катастрофа. «Конечно!», – сказала я ему сразу. «Помпеи!». И это правда, я с детства обожала Помпеи. Дети в художественной школе рисуют условно «Большой» театр, а я рисую помпейский дом. Кто-то перечерчивает карты градостроительства Петербурга, а я изучаю градостроительство Помпеев. Кто-то любит слоников, а я – Помпеи. Полная шиза, конечно. Откуда они взялись в моей жизни, понятия не имею, потому что я выросла в маленьком городе, где ничего помпейского в помине не было.

Я произношу слово «Помпеи» и вдруг понимаю, что тексты, которые я писала этому мужчине, идеально с ним рифмуется – и с «Песней песен». Смотрите, письма Плиния Младшего – это два письма, в которых репортажным языком описывается катастрофа. В принципе, непонятно какая, если опустить несколько деталей: извержение вулкана, землетрясение, война, наводнение… Описывает 18-летний юноша, который всё это видел, там погибли его близкие, друзья. На его глазах исчез город, и он описывает свои впечатления и переживания. Это редкость, кажется, чтобы из гущи таких событий вырастало ясное литературное произведение, живой документальный рассказ. Там – тема утраты, в моих письмах и в «Песни песней» – тема любви. Как они связаны? Во время катастрофы все обрывается. Причем катастрофа, мы же знаем, может быть какой угодно. Для нас с вами катастрофой может стать и обычная кухонная ссора. Масштаб не важен. На войнах жертвы исчисляются миллионами, а здесь ты нанёс человеку удар, от которого он будет приходить в себя еще 20 лет. Люди умеют делать друг другу больно, особенно близкие. Можно просто нелепо задеть, человек упадёт и никогда больше не встанет. Это я очень хорошо, к сожалению, знаю. Я была человеком достаточно жёстким, сдачи умела давать очень больно, и умею до сих пор. В какой-то момент я стала пробовать жить иначе: я осознала, что любви и энергии в мире – неограниченное количество и можно ее получать и отдавать в неограниченном количестве, и это очень просто. Надо только научиться прощать.

Недавно наш хореограф Никита Чумаков рассказал мне свои впечатления от диких животных. Лев, перед тем как сожрать кого-то, не испытывает агрессии. Он просто видит объект, нападает и ест. И в этом его сила. Агрессия у хищников возникает в момент, когда они боятся. То есть агрессия – это слабость. И когда я делала кому-то больно, я делала это из слабости. Просто не понимала этого.

– То есть SOS – это личная история?

– Не совсем. Не буквально – у меня было вполне счастливое детство – это похоже на  ощущение из какой-то, может быть, прошлой жизни или слишком развитое воображение. Папа, правда, умер, когда я была уже не ребенок, но еще не взрослая. У меня просто всегда было ощущение какой-то большой травмы, оставшейся далеко в прошлом. Бывают в жизни такие странные моменты: стоишь где-нибудь в Нью-Йорке в разгар веселой вечеринки, и вдруг на глазах словно пленка – и кажется, что я смотрю на всё это через 200 лет. Всех этих людей нет, декорации превратились в заросшую рухлядь, вокруг развалины, все покрыто пылью. Так становится всех жалко, что начинаешь еще более неистово веселиться. Ощущение полного апокалипсиса right now!

Я рванула в Помпеи сразу же, как только поняла, как все складывается. А потом сидела с видом на Везувий и читала письма Плиния с описаниями природы. Представьте, человек описывает невероятную красоту, просто совершенный мир. Сначала ландшафт, горы, долины, морской горизонт, потом свой сад, потом внутренний дворик, свой дом, свою комнату, книги, которые он читает, стул, на котором он сидит… И на самом деле он что говорит своей любимой? «Смотри, какой идеальный мир. Не бойся, пойдем со мной. Я тебе покажу, что со мной произошло. Смотри внимательно. Пойми, что меня больше нет».

Мир совершенен – это аксиома. Одна из фундаментальных идей буддизма – понимание непостоянства всех явлений. Приняв эту идею, можно принять и смерть любимого человека.

– А образ спектакля – люди, лежащие на полу, сидящие у темной стены – когда возник?

– Поначалу не было людей. Я обдумывала сложную тотальную инсталляцию, где актеров вообще не видно – возможно, они поют наверху, на галереях. Была некая «мастерская» с постоянно меняющимся наполнением из глиняных фигур: сырых, законченных, высохших. Ну, помнишь знаменитые помпейские фигуры – погибшие под пеплом люди, очертания, которых потом залили гипсом. Такие нерукотворные скульптуры. У меня в телефоне штук 200 фотографий этих фигур, я их всегда с собой ношу и иногда пересматриваю.

Странно, что я никогда не была в Помпеях. А когда работала над SOS, поехала впервые, и меня там просто снесло. Как в океане, когда на ногах не устоять. И это не какая-то эзотерическая штука – просто в этом пространстве тяжело находиться. Есть еще только одно место, где такие же острые ощущения – ВДНХ. Мне там физически плохо: болит живот, голова, тошнит.

– Почему?

– Для меня ВДНХ, вот эти золотые снопы с быками, и репрессии, расстрелы – просто одно и то же. Я когда вижу эти снопы, у меня перед глазами бесконечные списки убитых.

Но на ВДНХ я просто испытываю отвращение, а в Помпеях было по-другому. Там было ощущение, что я вернулась домой, где очень долго не была, и как будто бы там что-то забыла, но что не вспомню. И там даже начала ориентироваться без карты: просто иду и понимаю, что вот это улица богатых людей, а тут жили лавочники, тут – торговцы, а эта улица ведёт к рынку, это к северным воротам. Как в голливудском кино – я прямо видела в 4D всю эту жизнь. И была одновременно и радость узнавания, и очень печально.

– И не было ощущения, что дышишь смертью?

– Нет, совсем нет. Наоборот, все принимаешь. Все очень красиво. Это, наверное, ключевые темы спектакля – потеря и принятие.

– Насколько просто было добавлять к библейским текстам и письмам Плиния свои собственные? Не было чувства – ну куда я к великим?

– Скорее, наоборот. Вот я, такая, какая есть, читаю прекрасные тексты. А что в этом такого?

Меня Дмитрий Крымов еще в академии отучил от почтения к великим и поощрял наглость. Я верила своему учителю в некоторых вопросах. Кстати, сомневаться, самостоятельно искать решение – тоже его школа. И я правда живу вне этих иерархий: великий / не великий. Мне кажется, уважение – оттенок равнодушия. Много ли у вас уважения к любовнику? Интерес, увлечение, желание быть вместе – вот, что у меня возникло при чтении этих текстов. Ну и добавим щепотку уважения для равновесия.  

Уважения к Лёше Сысоеву у меня не меньше, чем к Иоганну Себастьяну Баху, хотя и им не в шутку увлекалась и до сих пор очень увлечена.

У меня не было внутреннего страха – как же я рядом с «Песней песен»? Мне одна знакомая сказала, что вот если бы вместо моих текстов были бы, условно говоря, тексты Гертруды Стайн, вот это было бы мощно! А мне было бы скучно, как будто бы меня выкинули из задуманной мною игры.

Вот есть у меня два великих кирпича, а я их прошнуровываю своими записками. А с Гертрудой Стайн еще отдельно хочется встретиться в каком-нибудь идее, она классная. Хотя речь была не о ней все же.

– Было ощущение, что все эти тексты – про одно и то же? Что люди не меняются?

– Абсолютно! Конечно! Было ощущение, что эти письма Плиния Младшего писал просто какой-то мой приятель. Ничего не изменилось – вот что поражает!

А «Песнь песней»? Мы же так же чувствуем и цвета, и запахи. Конечно, раньше у людей был другой – можно сказать – полноценный чувственный опыт, а у нас немножко купированный: городской человек знает, как выглядит и пахнет, например, курица. Может быть поэтому все их поглощают в таком невероятном количестве? Но это ощущение погружения в другого человека – для меня оно очень знакомо. Это бесконечно красивый, строгий, но ведь совершенно бесстыдный текст! Без всяких пуританских оборок. И, конечно, я чувствую так же, просто передаю эти состояния другими словами. В этом смысле для меня нет разницы между «Песней песен» и моими заметками. То есть, я нормальный человек, понимаю, что у них другая структура, стилистика, метафорический ряд, но по сути-то – никакой разницы нет.

Вот на петербургской набережной стоят сфинксы, которым, не знаю, четыре тысячи лет, а мы едем мимо на автомобиле – и ничего, как-то осмеливаемся на них посмотреть, правда? Глаза не жжет. Даже иногда их гладим, как больших котят.

И потом, что такое время? Это не шкала в одну линию – что-то далеко, а это близко, – это пространство. А то, что мы видим, это далеко не полная картина реальности. Мы просто где-то в этом плотном пространстве стоим и, кстати, вольны менять точку обзора как нам вздумается. Люди, которые сейчас живут – это просто новые формы одних и тех же персонажей. И в этом смысле смерти нет. Человек не исчезает. И в тексте SOS есть это яростное послание – мы умрем, а потом, пожалуйста, найди меня! Любым доступным способом, подай мне знак, и мы опять будем вместе.

– Как ты работала с композитором? Как объясняла, какая музыка подойдет для «Песни песней»?

– За чашкой стынущего чая. Сошлись на том, что любим григорианский хорал, такие-то арии обсуждали, я ему ставила одну совершенно попсовую песню, чтобы он послушал, какие там барабаны, Леша, кажется, их там не увидел вообще. Мне было важно, чтобы в музыке было много низких и много высоких частот, слушала Лешину музыку на его сайте, в том числе его сочинения для электромоторов, бесконечные импровизации, и думаю – ага, нужные частоты есть, нормально! Значит, он тоже к ним неравнодушен.

Мы разметили тексты в специальной таблице – там большие куски текста, которые поются одновременно, и нужно было решить, какие будут на переднем плане и звучать ясно, а какие можно увести, стушевать, размазать. Леша с этой таблицей уехал в Монголию, а я, затаив дыхание, ждала. Ноты я, к моему большому сожалению, я читать не умею, поэтому, когда Леша их закончил, он мне все напел и настучал. Красочно описал конструкцию музыки, перевел как аборигену. Я мало что почувствовала, но его уверенность меня захватила. Окончательно стало понятно, что все получилось замечательно, когда хор спел один маленький фрагмент начала: let him kiss me. Лёша Сысоев – чуткий гений. Во-первых, он принёс в нашу совместную игру себя и играл честно, а во-вторых, он очень тонко меня понял. Честно говоря, в театре такого качества взаимного доверия я почти не встречала до этого опыта.

– Что возникает первым, когда начинаешь придумывать спектакль или инсталляцию? Какой-то образ? Сюжет? Или ты думаешь пространством?

– Сперва возникает тема, а потом к ней примагничивается все остальное. Начинаешь чувствовать, что эта тема требует. Я не думаю пространством, я слушаю пространство. Как человека. Поэтому SOS, сделанный в маленьком особнячке, получился таким минималистичным – мне показалось неуместным загромождать комнату, ведь у нас 17 музыкантов и все они – прекрасные. В этом спектакле нет декораций, есть только лица исполнителей и свет, но это так красиво, просто невероятно! И когда меня потом один знакомый спросил: «Вера, ты же  художник, почему у тебя здесь ничего нет?», – я не поняла, о чём он вообще! Тут 16 лиц и оглушительные барабаны за спиной! И это не потому, что мне было лень или не хватало денег, или я не умею иначе. В петербургском Манеже мы сейчас делали выставку на несколько тысяч квадратных метров, у меня нет страха в масштабных проектах, есть страсть к адреналину. А где его больше – в тотальной застройке или в пустоте еще большой вопрос. Просто всему свое время и место.

К тому же я ядреный аскет, правда, еще не до конца сформировавшийся. Это реакция на ту развращённость сознания и леность ума, которую я наблюдаю. Я люблю, когда всего мало. А то, что есть, хорошо продумано. Когда у каждого дела или предмета есть смысл. Например, ради Гоголь-центра я отказалась от работы в Большом театре. И ни секунды не пожалела. Потому что Большой как был имперским театром, так и остался, это совершенно не переосмысленное пространство. А Гоголь-центр, как ни крути, стал для города смыслообразующим явлением. Когда мы с Кириллом Серебренниковым снимали дешевый декор с театра, ставили внутри книжные полки и открывали двери для всех желающих в полдень, я понимала, что мы делаем большое дело. Не Бог весть какая идея, ремонт на скорую руку по принципу «чем меньше, тем лучше», но для Москвы это оказалось очень важным, и без этого не было бы тех событий, которыми сейчас полон город.

– Как ты думаешь, как «SOS» прозвучит в Израиле?

– То, что SOS едет на родину «Песни песней» – это совершенно удивительно. Там-то про связь времен чувствуешь сильнее, чем где бы то ни было. Там такое наслоение! Рожали, убивали, возникали и рушились царства… И всё это на фоне не меняющихся веками пейзажей.

Фото: Ирина Полярная