«Саломея» на блюде Тирана

Сказ об иудейской царевне и семи покрывалах: премьера года в Израильской опере

Это не просто премьера года, это премьера века: лучшей «Саломеи» еще не случалось (по меньшей мере, из виденных мною, а таковых немало); ну а ежели учесть, что речь идет о постановке отечественного, бело-голубого производства, то нам есть чем гордиться.

Космос режиссера Итая Тирана населяют персонажи, забредшие из вселенной Тима Бёртона, из закромов Люка Бессона, из галактики вагнеровского Gesamtkunstwerk. На рукотворной планете Галилея (сценограф Эран Ацмон) живут неказистые человечки, способные светиться в темноте. Живут с оглядкой на земной шар, который для них нечто вроде фетиша. Немудрено, что именно из недр Земли является чужеродной планете сын человеческий Иоанн Креститель – высоченный красавец с длинными-предлинными черными волосами и белой бородой; ну как тут не потерять голову от любви?

Ну и, конечно, не сносить ему головы.

В племени инопланетян имеются свои фрики, и свои ангелы, к каковым относится начальник стражи Нарработ, безответно влюбленный в иудейскую царевну: у него светятся предплечья, то бишь отсутствующие крылышки, надо полагать. У других светится всё что угодно, у кого-то даже загораются на груди кресты. И блюда светятся – те, что для трапезы, а не те, что поднос для иоанновой головы; и яства, подаваемые Ироду на пиру, светятся тоже, и вот он уже уплетает нечто пушисто-хвостатое, а потом приступает к поеданию длиннющих инопланетных червей.

В отличие от статичных постановок «Саломеи» (единство действия, времени и места, никуда не денешься), здесь всё куда-то движется и во что-то превращается, как в зазеркальной «Алисе». Внизу – кроличья нора, вверху – черная дыра. Небо. Космос.

Дыры и норы идеально круглые, как круглы построения солдат и свиты вокруг окружности, прежде бывшей Землей; кругла странная луна, которая, как истеричная женщина, всюду ищет любовников. Все персонажи вынуждены нарезать круги по планете-лабиринту; очевидно, их планета, как и наша, тоже круглая. Правда, так красиво нашей ни за что не изогнуться.

Спектакль Итая Тирана – эстетский и декадентский, космический и хайтековский, заботливо оснащенный самыми передовыми технологиями. Какая там древняя Иудея – сплошной киберпанк. И при этом до дрожи изысканный, по Уайльду. Алхимический театр Арто, утончение духа. Сай-фай Тирана и его команды пробивается под кожу, просвечивает организм лазерными лучами – невероятная работа художника по свету Ави Йона Буэно (Бамби) заставляет земной шар играть всеми оттенками, существующими в природе. Да и сочиненные Орной Сморгонски диковинные костюмы инопланетянам к лицу.

Недра Земли здесь всё равно что недра мироздания. Земля восходит над чужой планетой и превращается в Луну, девственную богиню Кибелу, которая по ходу драмы теряет девственность и заливается краской стыда (а потом и кровью). Над этой планетой вообще не светит солнце, только луна; по-видимому, эта планета находится вне Солнечной системы.

«Как прекрасна принцесса Саломея сегодня ночью» – возвещает Нарработ высоким тенором американца Роберта Макферсона. Из-под земли (точнее, из-под Земли) доносится гулкий голос Иоканаана; оказавшись на чужой планете, он запоет густым бас-баритоном Даниэля Сумеги, вполне убедительным для пророка и его истин; австралийский певец солирует у нас часто, но редко – так хорошо. Тетрарх Галилеи Ирод Антипа (не тот Ирод, не Великий, а всего лишь его непутевый сын) с вываливающимся животом, поддерживаемый свитой и оттого похожий на осьминога с шевелящимися щупальцами – существо-ужастик, хоть святых выноси. Американский тенор Крис Меррит подобрал ключ к истеричной вокальной партии Ирода, да так умело, что и живот ему не помешал. Абсолютно бёртоновская Иродиада и звучит фантастически – израильское меццо-сопрано Эдна Прохник делает небольшую партию выпуклой и объемной.

И, конечно, неземное пение Саломеи. Заглавную героиню, которую Рихард Штраус мнил «шестнадцатилетней девочкой с рыком Изольды, способным заглушить большой оркестр», пела молодая шведка Элизабет Стрид. Маленькая и хрупкая, с почти детским тельцем, которой экстремальная тесситура оказалась нипочем. Ее голос на диво легко скользил по сложнейшим изгибам партии Саломеи, то светясь филигранным серебром, то мерцая в темных регистрах, то выгорая до почти детской белизны в диалоге с Иродом «Я не голодна, тетрарх», то горя синем пламенем в экстатической финальной фразе «Я поцеловала твой рот, Иоканаан». Причем в каждом регистре нам были поданы, как на блюде, россыпь тончайших динамических оттенков и идущая откуда-то изнутри экспрессия. Не психотическая принцесса – наивная упрямая лолита с серебряными волосами, внимающая пророчествам сына человеческого, скучающая нимфетка, развратное чудовище с божественным голосом и гибкой кошачьей пластикой. (К слову, юная Элизабет Стрид – признанная вагнеровская певица, спевшая уже и Брунгильду, и Зиглинду, и Сенту, и свою тезку Элизабет из «Тангейзера».)

В ирреально красивом «Танце семи покрывал» оперная дива становится змеерукой, как Плавалагуна; но главная фишка в том, что, согласно замыслу хореографа Ренаны Раз, танцуют здесь именно покрывала – неочевидной поначалу половой принадлежности. В итоге они оказываются семью тонкостанными юношами из царевой свиты, отражением семи смертных грехов заглавной героини, клубком змей, волосами Иоанна Крестителя. А Саломея превращается в Избранную из «Весны священной» – ту самую, что приносят в жертву. И оттого вы уже воспринимаете иначе и тот факт, что она милуется с отрубленной головой, и тот факт, что отрубленная голова оказывается на плечах одного из придворных, чьи руки обвивают перемазанную кровью сладострастную принцессу; и принимаете как должное, что солдаты инопланетного войска убьют в итоге не Саломею, как в оригинале, а Ирода.

Более ста лет назад Рихард Штраус ощутил, что оркестровая музыка может отказаться от вычурных образцов fin de siècle – и принялся сочинять горькие и драматичные поэмы. В его «скерцо со смертельным исходом» персонажи поют как дышат и как говорят, шепчут, рычат, вопят. Тут вам и эпансипация диссонанса, и исполинских размеров оркестр, и архисложные вокальные партии, и томная эротика Востока, и символистски болезненный модернизм.

Музыкальный руководитель Израильской оперы Дан Эттингер прочувствовал Штрауса от первой до последней ноты, вскрыв мрак и красоту этой партитуры, и завораживающую греховность; позволил оркестрантам отыграть свои холодноватые дивные soli, доведя мощный оркестр до почти камерного звучания. Оттого оркестр звучал утонченно, чаруя тонкой колористикой и удивительным совпадением с визуальным рядом.

Вывод напрашивается сам собой: Тиран и его команда подобрали к символистскому шедевру Штрауса-Уайльда единственно верные слова, показали его в единственно верном свете и убедили в существовании второй реальности. Подобрать слова к описанию сего куда сложнее; вот уж ни в сказке сказать, ни пером описать.  

P.S. Инопланетную «Саломею» израильского производства следует не только показывать повсеместно в лучшем из миров; надо бы заморозить пару-тройку ее стволовых клеток, поместить в капсулу времени и хранить при надлежащей температуре. Глядишь, и мыслящие потомки ее оценят.

Фото: Елена Запасски