Андраш Шифф сыграл в Тель-Авиве клавирные партиты Баха

В Израильской филармонии состоялся клавирабенд старомодного в лучшем смысле этого слова фортепианного сэра. Не по возрасту – британский подданный, венгр по месту рождения и еврей по составу крови, едва перешагнул 65-летний рубеж, – но по высочайшему, запредельному уровню пианизма. Так сегодня почти никто не играет.

                                   Photo by Nadia Romanini

Сэр Андраш Шифф, истинный мастер старой школы, в седьмой раз явился тель-авивцам в сольной ипостаси. На сей раз пианист подобрал ключи к музыке Баха нетто, исполнив шесть клавирных партит в необычной хронологии: No. 5 соль мажор, No. 3 ля минор, No. 1 си ♭ мажор, No. 2 до минор, No. 4 ре мажор и No. 6 ми минор, поднимаясь все выше по ступеням восходящей гаммы.

Хорошо темперированный «Стейнвей» звучал у Шиффа то как клавесин баховских времен, а порой и как орган – особенно в последней, Шестой партите. Да что там, вам казалось, будто за инструментом сидит сам Бах, играющий на своем любимом клавикорде – Шифф детально исследовал вслед за лейпцигским кантором возможности клавишных инструментов XVII-XVIII веков, объединенных общим названием «клавиры». Игра его отличалась свойственной барочной музыке ритмической свободой, аристократической спонтанностью и оправданной агогикой – в сторону ускорения темпа, так что последние две партиты Шифф сыграл быстрее, чем отведенные ему программкой полчаса на каждую.

К партитам Баха пианист обращается смолоду, так что каждая нота этой музыки у него в крови. Он записал уже два диска с шестью партитами, в 1983 году на Decca и в 2007 на лейбле ECM, и оба по-своему превосходны. Первый, записанный только вошедшим в моду цифровым звуком, очень атмосферен; второй, с цифровым звуком нашего времени, стирает всякую дистанцию и позволяет вам присесть рядом с пианистом.

Выстроив партиты по-своему, Шифф чередовал мажор и минор, веселье и лирику, властность и буйство, приведя в итоге к высокой меланхолии Шестой – впрочем, и над ней ненадолго взошло солнце, когда музыка соскользнула в соль мажор. Пауз между танцами (как известно, партита включает непременные аллеманду, куранту, сарабанду, жигу, а также менуэт или гавот) почти не наблюдалось; границей между ними служило разве что дуновение воздуха – каждую партиту пианист мыслил как единое целое. Шифф вообще избегает резких контрастов, все сделано очень тонко: разница во фразировке и артикуляции (изысканно-стройная партия левой руки в сарабандах ре-мажорной и ми-минорной партит, то же – в первом менуэте си-бемоль-мажорной партиты), изящное смещение акцентов (в особенности в сарабанде до-минорной партиты и в замыкающем ее каприччио), внезапные странности, позаимствованные из барочной архитектуры (бурлеска и скерцо из ля-минорной партиты с остроумно выходящими на первый план басовыми линиями). Даже форшлаги встроены у него в музыкальную ткань – орнаментика Шиффа так же стильна, как его игра; он избегает апоггиатур, при этом спонтанность ему вовсе не чужда (вспомнить хотя бы, с каким медитативным спокойствием исполнил он ре-мажорную аллеманду, растянутую во времени и оттого особенно завораживающую).

Интеллектуальная глубина и изумительный звук сочетаются с безупречной технической отделкой – помечтав над клавиатурой, сэр Андраш, поэт и ученый, вооружается микроскопом, дабы посмаковать подробности.

В Бахе Шифф никогда не использует педаль: и это тоже играет на руку свободе. Освободившись от затяжных гармоний, пианист посвящает себя внутренним мелодиям, их беспредельной ясности. Да и не нужна педаль при такой звуковой глубине, при таком чистом и незамутненном удовольствии от каждой фразы. Помимо прочего, Шифф умудрялся так брать последнюю ноту каждого из номеров, что она еще долго висела в воздухе. Она звучала, причем не в вашем воображении, а в реальности. Оторваться от этой магии было невозможно.

Последняя, Шестая партита выглядела слегка угловатой и сияла прозрачной красотой, очень созвучной нашему времени. Впрочем, и для своего времени (ок. 1725 года) эта музыка была весьма радикальной. Шифф проделал здесь гигантскую работу: токката с ее плотными хроматическими гармониями обернулась неумолимой драмой, куранта протестовала против легкости бытия, а одинокая сарабанда сокрушалась по поводу несправедливости мироустройства.

Шесть партит стали первым циклом работ, опубликованных в 1731 году самим Бахом. Каждая из них представляет собой уникальный стилистический синтез сюитной формы с разнообразными вводными частями: здесь и прелюдия, и фантазия, и увертюра, и синфония, и токката. Биограф Баха Николаус Форкель писал, что «таких великолепных сочинений для клавира прежде не видели и не слышали».

Я не могу припомнить ни одного пианиста последних лет, у которых интеллектуальная глубина и глубина чувств находились бы в таком совершенном равновесии. Который был бы столь органичен и убедителен в каждой фразе, столь проницателен, который даже строгостью и четкостью артикуляции умудрялся бы заставить музыку дышать (парадокс?). Он вновь открывает для вас искренность Баха, его гнев, его причудливый юмор, его усталость от мира, его немыслимо сложную, противоречивую, трансцендентную в своей великой бесконечности личность. Он предельно честен в передаче всех этих глубинных истин, и любым нюансом, любым поворотом фразы отстаивает убедительность баховских историй. Он говорит с вами филигранными пальцами, головой и сердцем, заставляя петь даже контрапункт. Исполняемые им танцы просты и мудры в своей грации, и вы испытываете благоговение от всего этого многообразия: мыслей, прикосновений, настроений, штрихов.

Шифф, пожалуй, самый изобретательный исполнитель Баха на современном фортепиано после Гульда.

P.S. Клавирабенд Андраша Шиффа – невероятный подвиг; хочется воспеть осанну его выносливости, ибо длится этот сложнейший по насыщенности событиями концерт почти три часа.