Зубин Мета. Реквием

В Израильской филармонии прозвучала «опера в церковных одеждах» Верди

И было бесплотное, неосязаемое – с него-то, собственно, всё и началось; и кляксы грешных душ из преисподней; и разность значений возвышенного и земного. Крались Спарафучиле и прочие оперные злодеи – как-то всё бочком, а то и ползком; и хор плененных иудеев звучал сквозь Agnus Dei, и растекалась трансцендирующей белькантовой красотой Lacrimosa.

Всё скрывалось за фасадом. Местами фасад был ветхим, местами – в прекрасной форме. Но главным было – причаститься, попасть на террасу зубинова сознания и убедиться, что мысли его не толпятся, а выстраиваются стройными рядами.

Зубин Мета дает в Израильской филармонии последние концерты в качестве художественного руководителя и главного дирижера ИФО. И «Реквием» он выбрал не случайно, конечно – и выбрал не заупокойную мессу Моцарта по самому себе (это было бы слишком просто), а «Реквием» Верди – призрак его опер, мессу сразу по двум именитым мужам, Россини и Мандзони. Но и это было бы слишком просто, если б в трактовке Меты самый театральный из реквиемов не обрел особое сакральное звучание.

В процессе слушания возникало чувство, будто воздух в филармоническом зале превращается в эфир, будто пахнет там как в храме. Три хора – израильский имени Гари Бертини, баховский из Мюнхена и хор Иерусалимской академии – шелестели надмирно в Requiem aeternam, выпевали сложнейшие фуги, били мощью в Dies irae, продувая сцену могучим дыханием борея и придавая ускорение полету ангелов Апокалипсиса; но – парадокс – при этом вам казалось, будто всяк из них исповедуется святому отцу ли, Б-гу ли наедине, с каждым тактом всё больше проникаясь заданной маэстро интимной интонацией исполнения. Оркестр же словно является его частью – наложенная на ИФО епитимья в данном случае бессильна.

Самой искренней, помимо оркестровой и хоровой, оказалась сольная мольба меццо-сопрано в Liber scriptus: петербурженка Олеся Петрова (ученица Ирины Богачевой, победительница конкурса Чайковского и прочих, не менее престижных) возносила в безоблачные выси, брала нереальные грудные ноты в дуэте с сопрано и трогала за то самое живое в трио Quid sum miser. Ну да, тут уж никак не удержаться от охов и ахов, ибо красоте и выразительности ее голоса с грудными нотами в мире мало равных. Бас Олег Цыбулько тоже был хорош, и пытался погрузить в геенну огненную, и звучал зловеще в Mors stupebit; разве что в Confutatis maledictus чуть-чуть не хватило серы. Остальные солисты, американские сопрано с тенором, скорее удручали.

Зубин Мета беседовал с Б-гом, и тот ему отвечал. Здесь стиралась грань между этим миром и тем, разве что крики Dies irae всякий раз отодвигали момент перехода в инобытие. Великий дирижер передавал и пустоту, и роковую неизбежность, и смирение, и протест; он умудрился сделать так, чтобы прихожане в любом месте зала расслышали каждую оркестровую краску – с оттенками и обертонами, каждый вздох, каждое колебание настроений. Он был не очень здешен, немного потусторонен; по-видимому, думал о внутренней лакримозе.

P.S. Мета дирижирует сидя, установив ноги на жердочке, прикрепленной к стулу. Не раз выходит на поклоны, опираясь на палочку, улыбается. Nunquam petrorsum, semper ingrediendum.

P.P.S. 11 июля, два дня спустя. Сегодня вечером филармония была в джинсах, Зубин Мета не нуждался ни в какой иной палочке, кроме дирижерской, бодро ходил по сцене, долго стоял, слушая, как ведущий считывает с промтера «про Бетховена», шутил в интервью милому юному кларнетисту ИФО, вспоминал, что его оркестр прошел три поколения – музыкантов из Австрии (это раз), музыкантов из Советского Союза (это два) и, наконец, музыкантов – урожденных израильтян (это три и ныне актуально). А потом сказал, что полностью вылечился – и осенью проведет в Израильской филармонии мини-фестиваль. Где исполнит, среди прочего, свою любимую Вторую Малера.

Фото: Шай Скифф
Титульное фото: Одед Антман