Как встретиться с собой в еврейской истории

Региональный директор фонда «Генезис» в Израиле Анна Перельман – человек энциклопедических знаний и оригинальных суждений. Беседа с ней – неисчерпаемый кладезь для всех, кто находится на подступах к еврейской идентичности. Ведь не секрет, что для многих из нас разделенное дефисом русско-еврейское самосознание до сих пор остается одним из главных культурных мифов. Даже для тех, кто понимает, что родились мы все-таки в вечности, а не в XX веке.

- Анна, на мой непросвещенный взгляд, евреи Европы, евреи Америки и евреи постсоветского пространства очень по-разному себя ощущают. Для иных граждан бывшего СССР еврейство – не более чем национальность в паспорте.

- Позвольте с вами поспорить. Как минимум о моем поколении – общности, которую вы обозначили как евреи постсоветского пространства, или советские евреи, или – как мы определяем в нашем фонде эту группу людей – русскоязычное еврейство. Само определение некоторым образом обязывает, потому что русскоязычное еврейство уже не привязано к чему-либо географически, оно привязано культурно. Русский язык в данном случае – не лингвистический язык, это язык культуры, на которой это еврейское сообщество сформировалось. Так вот, тайна, существующая вокруг этого русскоязычного еврейства, не дает четкого объяснения того, как умудрились сохранить свое еврейство вы, ваша покорная слуга и приблизительно миллион израильтян, которые говорят сегодня на иврите – но шутят, общаются между собой и цитируют бабушку по-русски с идишским акцентом. Сохранить несмотря на то, что царской империей, а потом и советской властью было сделано всё, чтобы убрать еврейские корни из нашей самоидентификации. Ведь что такое самоидентификация? Это мое отношение к еврейской истории, к еврейскому наследию, к еврейской культуре. Понимание того, мое это – или чужое. На каком-то этапе еврейское русскоязычное сообщество оказалось отрезанным от остального еврейского мира – но по меньшей мере четыре поколения, почти без языка идиш, каким-то образом воспитывали своих детей на еврейских ценностях и (до недавнего времени) почти не смешивались. Застали ли вы такую симпатичную историю, когда ты заходил в семь-восемь лет в класс, сканировал сидящих за партами – и находил родные глаза? Ты еще не дружил с этой девочкой или с этим мальчиком, но тебе было понятно: этот – из наших. Следовательно, нельзя говорить о том, что мы не чувствовали себя евреями. Конечно же, наше еврейство было первичным.

- Но, вероятно, оно было таковым на уровне генетической памяти – некоего коллективного бессознательного?

- Это и генетическая память, разумеется, но наша генетическая память – не совсем биологическая штука. Вспомните, как советские евреи, заходя в дома друг к другу, рассматривали полки с книгами и говорили: да, это наш. Потому что еврейский книжный шкаф в Советском Союзе хоть и отличался от книжного шкафа евреев Запада, но он точно был. У нас с вами еврейский шкаф был очень похож. Да, у нас почти не было памяти семейной, но была какая-то очень упрямая память общинная. И еврейский книжный шкаф, и блюда бабушки, и еврейские шутки, и наше отношение друг к другу, и стремление быть вместе – все эти элементы, несомненно, определяли наше еврейское самосознание.

Я согласна с вами в том, что элементы нашего самосознания коренным обществом отличались от тех элементов, которые составляли еврейское самосознание – или идентификацию – американского еврейства, израильского еврейства, европейского еврейства и уж, конечно, еврейства выходцев из Испании и североафриканских общин. Эти элементы были настолько разными, что мы даже не понимали, насколько они разнятся – с обеих сторон не понимали. Но непонимание – это не значит отсутствие. Разница оказалась в том, что 25 лет назад, когда западное еврейство, наконец, поняло, что отпустили-таки народ их, было разочаровано: вроде эти люди похожи на их бабушек, и даже интеллигентные, и симпатичные, и умные, – но они, с их точки зрения, вообще не евреи. Ибо те элементы, которые западное еврейство ожидало в нас увидеть, отсутствовали. Нам с вами эти элементы понятны – они понятны внутри сообщества; они передавались из поколения в поколение, они были важны для нас, и мы культивировали эту важность.

- С западным еврейством тоже все непросто – даже если говорить о величинах абсолютных. Густав Малер, к примеру, по поводу своего еврейства ужасно комплексовал. Оно подтачивало его изнутри – оттого он постоянно себя жалел, в том числе и в музыке. Поэтому его музыка такая болезненная. В итоге он совершил самообман – перешел в католическую веру, якобы из-за того, чтобы стать директором Венской оперы (евреев на руководящие посты тогда не допускали). Он остро переживал свою инакость, ему казалось, что его не так воспринимают – из-за характерной еврейской внешности и выговора уроженца местечка Калиште.

- Чудесный пример. Всё дело в том, что у австрийского и немецкого еврейства совсем другая история. У русскоязычных евреев – иное понимание мира, и, возможно, потому наше значение в современной еврейской цивилизации тоже совсем иное. «Виной» всему – жестоковыйность русская (в данном случае еврейская), по ней буквально можно проследить, как закалялась сталь: достаточно прочитать «Самсона Назорея» Жаботинского, или его же «Пятерых». Я никогда не слышала, чтобы Жаботинский или его ученики ощущали себя забитыми «маленькими еврейчиками»: скорее, у Жаботинского была сложность отождествления себя с евреями безграмотными, с необразованной массой штетла. Этот блестящий мастер слова выбрал еврейскую стезю, потому что не мог не выбрать ее.

- Зато Шенберг, еще один известный выкрест, мечтавший о мировом «господстве немецкой музыки» в своем лице (благодаря изобретенному им методу додекафонии), в тридцатые годы, столкнувшись с первыми проявлениями нацизма в Германии, написал своему ученику Веберну: «Я решил быть евреем… и работать на благо еврейского национального дела». Он вернулся в иудаизм (случай редчайший) и даже опубликовал статью довольно сионистского характера «Программа для еврейства из четырех параграфов», в которой призывал к созданию независимого еврейского государства. И здесь наблюдаются явные параллели с Жаботинским, чьи взгляды он разделял.

- В этом смысле тем более примечательно, что русскоязычное еврейство убирает границы не только географии, но и времени. Мне комфортно общаться с Жаботинским, комфортно поспорить с Пинхасом Рутенбергом или даже с Дубновым – потому что мне понятен их подход к жизни. Пообщаться, поучиться у них, подумать вместе. И я могу продолжить этот список. Мы из этой семейки, мы из одной песочницы с теми, кто создал еврейское государство, повлиявшее на всю еврейскую цивилизацию. И мы должны объяснять нашим детям, что и они – из одной песочницы. И что это значительно больше, чем знание или незнание конкретного обычая, связанного с религиозным культом. Когда есть понимание того, что это моя история и мое знание, что огромный еврейский нарратив содержит и мой личный нарратив. Это, несомненно, главный постулат, без которого современное еврейство – не только русскоязычное – не может существовать.

- Между тем сложно назвать какого-либо серьезного советского – или постсоветского писателя (кроме, пожалуй, Бабеля), чьи книги можно было бы классифицировать как еврейскую прозу – в отличие, к примеру, от «герметичных еврейских историй» американца Филипа Рота или прозы Сола Беллоу, не говоря уже о Башевисе Зингере.

- И опять позвольте не согласиться – американских и советских писателей нельзя мерить одной меркой, потому что с точки зрения развития процесса это две совершенно разные реальности. Я ни в коей мере не претендую на лавры литературного критика, но, на мой взгляд, их объединяет лишь одно: мы – народ страстный. И будучи народом страстным, всё, что мы делаем, мы делаем исходя из желания сделать мир лучше. Это желание – поделиться своим с миром, выйти из штетла, как культурного, так и человеческого – первично в нашем народе. Если мы говорим об американцах, то ими двигало желание выйти на широкую аудиторию, читающую по-английски – ведь прежде всего писателю хочется, чтобы его печатали и читали. И это было для них основополагающим. Страстным порывом, опять же, поделиться с миром тем, что у них есть. С советскими писателями – совсем другая история. Мы выросли на Маршаке, Кассиле, Шварце, Катаеве, Эренбурге, Кановиче и так далее. Были ли эти писатели еврейскими? Повлияло ли еврейство на их творчество? Однозначно – у них еврейский взгляд на мир. Каждый из них в той или иной степени все время обращался к своему еврейству – без транспарантов и знамен. Поэтому нам с детства приходилось читать между строк. С одной стороны, было желание вырваться из штетла, а с другой – как из себя-то вырвешься? Кроме того, советский писатель был лишен права выбора – и, несмотря на это, Эренбург на закате дней вернулся к своему еврейству. Но главное – эти люди, несмотря ни на что, оставались самими собой. А в этом ведь и заключается еврейство – быть собой, не предавать себя.

- Мне, однако, кажется, что в русскоязычном еврействе не наблюдается столь мучительной рефлексии, свойственном евреям европейским или американским. Скорее, можно говорить о некоем комплексе неполноценности, побуждавшем того же Мандельштама или Пастернака сторониться своего еврейства. Многие вообще стремятся освободиться от этнической принадлежности – как поступает в наши дни, к примеру, Людмила Улицкая.

- Видите ли, рядом с комплексом неполноценности – я бы сказала иначе, рядом с чувством исключительности, с тем, что вы изгой – существовала, несомненно, тема гордости. Мы объясняли нашим детям: ты должен учиться лучше всех, потому что ты еврей; если ты хочешь быть равным, ты должен быть первым. И нам было понятно, что если ты еврей, ты можешь быть лучше всех. Что это, если не национальная гордость? К примеру, если еврейский молодой человек – в определенном кругу – не читал определенные книги, нам это казалось странным. Точно так же другому еврейскому сообществу, когда мы с ним встретились, показалось странным, что мы не читали древние источники. Да, существовал такой незаполненный вакуум. Наше еврейство было некоей тайной историей, которая нас страшно привлекала, но знали мы так ничтожно мало, и так хотели знать чуть-чуть больше, что каждый глоток знаний нами немедленно присваивался.

Что же касается Мандельштама и Пастернака, то в еврейском народе всегда были яркие люди, которые по каким-то причинам выбирали другой путь в религии. Александр Мень, Анатолий Найман, Бродский… И вместе с тем они выбрали антисоветский путь – тот, который ближе всего лежал, путь терпимости христианской, но это в любом случае было противостояние системе. Вот вы упомянули об Улицкой – но тогда стоит вспомнить и писательницу ее же поколения Дину Рубину. Или, из молодых, Линор Горалик, для которой еврейство было и остается очень значимым. Мне кажется, выбор пути в религии – это глубоко частная история. Но никак не явление. Просто полное отсутствие знаний, неправильное прочтение еврейского мира, которого это поколение писателей было лишено, потому что они были с ним незнакомы. В то время как писатели начала XX века – такие, как Жаботинский – не были его лишены. И выбор поэтому был совершенно другим. И книги были другие. Кстати, именно для этого и работает фонд «Генезис» – чтобы восстановить живую связь с еврейским миром. Тогда и ориентиры будут меняться.

Мне как-то довелось присутствовать на лекции рава Штейнзальца. Он говорил как раз о еврейском самосознании советских и постсоветских евреев – и, как мне показалось, был нами тоже немножко разочарован. Потому что он помнил евреев штетла – то еврейство, что было уничтожено физически, а сверху был положен асфальт, чтобы неповадно было помнить. Это физическое уничтожение привело к тому, что у нас не оказалось памяти. Настоящей, обычной, доморощенной, еврейской. Ведь еврейство – это штука очень семейная. Кто-то из зала спросил у рава Штейнзальца: как можно начинать разговор о еврейском самосознании в нерелигиозной семье? И тот ответил: очень просто – повесьте дома фотографии ваших предков. Чтобы ребенок понимал, откуда он, откуда его корни. После лекции я подошла к нему сказала: уважаемый рав, у нашей общины нет фотографий. Я впервые увидела фотографию своего дедушки лет в 16. Я выросла в черте оседлости, в Минске, я как минимум в четвертом поколении минчанка, я из очень гордых евреев, потому что мне в 9 лет давали почитать библейские сказки, а в 11 – Анну Франк. Просто у нас этих фотографий физически не было – бабушка с маленькой мамой, в тот самый день, когда фашисты вошли в город, покинули Минск. Без ничего – бабушка только серебряную солонку положила в карман и паспорт. Вернуться они уже не смогли. Поэтому я никогда не видела фотографий своего дедушки, и тем более прадедушки и прабабушки. Не было фотографий и во многих других семьях – война унесла физическую память, вместе с жизнями. Унесла живую связь. И это отсутствие живой связи повлияло на то, что наше еврейство было почти придуманным. Придуманным нами – мы как бы понимали, что мы евреи, но нормальной живой связи с этим народом в наших семьях было меньше, чем хотелось бы. Эта связь, это еврейство было нами выстроено, интеллектуально выстроено, на уровне самоощущения. А у других общин, в других странах, оно было. Сестра моего мужа вышла замуж за парня с иракскими корнями. И когда его дедушка, которому 103 года, садится за стол во время пасхального седера, и говорит: вот этот сидур я получил от своего прадедушки, который, по традиции, получил его от своего прадедушки – я безумно завидую. Но это наше придуманное еврейство подпитывалось – нашим желанием противостоять. И было оно настолько сильным, что мы надстраивали на эту базу серьезную надстройку – чувственную, интеллектуальную, общинную. У наших детей необходимости противостояния нет. Независимо от того, где они живут – в Израиле, Америке, в Германии или в бывшем Советском Союзе. 

- Но антисемитизм ведь остался.

- Конечно, антисемитизм остался, но это другой антисемитизм. Пока есть один еврей, будет антисемит – сказали мудрые люди. Но еврей, который относится к своему еврейству как к чему-то само собой разумеющемуся – ему антисемит не мешает. Чудесная прерогатива израильтян – нам не интересно, как мыслят антисемиты. Мы можем позволить себе их не замечать.

- А как быть современному молодому человеку с постсоветского пространства?

- Существование государства Израиль влияет и на этого молодого человека. Осознав, что есть общий нарратив, в котором существует его личный нарратив, он становится частью уже не какой-то загнанной, униженной, вечно битой нации – он становится частью нации, народа, культуры, цивилизации, которая уходит тысячелетиями в историю всего современного мира. С корнями на Ближнем Востоке.

- Анна, а как вы сами пришли к этому пониманию?

- По первому образованию я учитель математики – я закончила Минский пединститут. Незадолго до окончания института я серьезно занялась изучением иврита, еврейской традиции – и незаметно для себя пришла к мысли, что должна работать с еврейскими детьми. Мне это стало вдруг очень понятно: если уж я должна работать с детьми (а я любила работать с детьми), то это должны быть еврейские дети. И при помощи друзей – компании увлеченных людей, которым было важно еврейское самосознание, при помощи еврейской общины мы основали первую воскресную еврейскую школу в Минске. Которая открылась в 1990 году и в которой было 270 учеников. Как вы понимаете, интернета тогда не было – все ученики пришли к нам только по сарафанному еврейскому радио. Представьте: еще вполне себе Советский Союз – а дети по воскресеньям приходили в нашу школу, и это превратилось для них, да и для нас в настоящую жизнь. Я была директором школы, это было чудесное время. Я продолжала заканчивать свой пединститут, занималась, насколько это было возможно, математикой – но самым главным стала для меня вот эта история.

Потом я приехала в Израиль и очень быстро поняла, что не хочу идти преподавать математику в школе, и как-то во мне еще не остыл порыв работать с еврейскими детьми. Я работала в разных сферах, связанных с еврейским образованием – а затем отправилась получать второе образование. Моя израильская альма матер – Тель-Авивский университет, школа Ренакати, специальность – управление организациями и производством. В моем случае – управление мультикультурными организациями, так была и теза моя построена. Я работала в разных структурах, но в конечном итоге мне посчастливилось попасть в команду единомышленников. Я пришла работать в фонд «Генезис» пять лет тому назад, таким образом совместив все знания, умения и то самое понимание, о котором мы говорили. Что примечательно, у меня сохранился взгляд педагога – я смотрю на мир, на работу с коллективом, с людьми прежде всего с позиций того, как можно сделать то, что ты делаешь, важным для другого человека. Вероятно, и математическое мышление сыграло свою роль. Ведь математика – не просто гимнастика ума, математика – это язык. Так же как и еврейство – это язык. Любая культура – это язык. И, если угодно, код. И передача этого кода в целостности – задача поколения. Мне кажется, мы мало отдаем себе отчет в том, что недостаточно делаем для передачи этого кода. Поэтому мы приходим к странной ситуации, когда дети, родившиеся в Израиле, не понимают своей связи ни с этой землей, ни с этой страной, ни с этим народом.

- На первый взгляд, однако, кажется, что наши дети приросли к этой стране, они помыслить себя не могут вне ее.

- Тогда давайте уберем отсюда географию. И возьмем отношение к выпавшему нам удивительному шансу – быть в Израиле большинством. Наши дети выросли свободными людьми, которым антисемитизм вообще неинтересен; где бы они ни были – они израильтяне, и в этом суть. Вопрос – отдают ли они себе отчет в том, что это не само собой разумеется. Чтобы жить в этой непростой стране, нужно очень хорошо понимать: а) почему Израиль нужен мне, б) что такое Израиль для меня, в) какое отношение я имею к сионизму и к еврейскому государству. Израиль ведь – очень интересная субстанция. Когда тебе понятно, почему ты здесь, он становится частью тебя. Ты можешь спорить с ним, но тебе комфортно внутри этой субстанции, потому что ты тоже являешься ее частью. А наши дети мало знают, мало понимают, и поскольку зыбкая связь со своим еврейством в нашей общине часто отсутствует, то, как только появляется какой-то триггер, очень легко изменить свое отношение к этой стране. Международный благотворительный фонд «Генезис» как раз занимается передачей вот такого целостного кода. Я пришла сюда, когда во главе «Генезиса» в Израиле стояла Сана Бритавская – именно она создала серьезный образовательный подход, который пронизывает все, что делается фондом – в нашей стране, во всяком случае. Наш подход – именно в создании внутри этой системы координат (русскоязычное еврейство и его наследие) общности на базе еврейского прошлого, еврейской истории, понимания нашей роли и ответственности, создания активного общества, которое осознает, что еврейство – это значит не только сходить в синагогу, но и помочь ближнему, стать участником жизни другого человека.

- Это не утопия?

- Нет, это действительно происходит. Другое дело, что скоро сказка сказывается, а дело делается по крупинке. За 7 лет деятельности фонда «Генезис» мы только в Израиле поддержали сотни проектов, а проекты не вырастают из ничего. Мы же на самом деле – неудобные люди. Естественное продолжение тех самых жестоковыйных евреев. Оттого и наши дети становятся все более активными, они знают: надо встать – и делать. И если мы добавим к этому понимание своего еврейства, все станет на свои места.

- Один из важнейших ваших проектов – это «Таглит», активным партнером и спонсором которого вы являетесь вот уже несколько лет.

- Это партнерство, которым мы гордимся. Начнем с того, что «Таглит» – очень успешный проект, который захватил еврейство на рубеже XX-XXI веков как никакой другой. Он существует с 1999 года, в его рамках в Израиль ежегодно приезжают десятки тысяч молодых людей со всего мира – это, мне кажется, просто невероятное достижение. Если говорить о русскоязычных ребятах, то с тех пор, как «Таглит» поддерживает фонд «Генезис», мы в среднем говорим о четырех тысячах участников в год, которые – я бы обозначила это так – дотрагиваются до Израиля. Вопрос в том, как сделать эту встречу, это прикосновение очень важным – так, чтобы оно оставило след, а не превратилось только в 10-дневное путешествие. На основе этого обоюдного желания и произошла встреча фонда «Генезис» с «Таглитом». Мы предложили, помимо финансирования поездок, изменить и расширить образовательную программу. К примеру, мы начали вместе с «Таглитом» готовить инструкторов, которые сопровождают группы молодых людей. Одно дело – когда тебя сопровождает случайный человек; другое – когда тебя сопровождает тот, кто, во-первых, знает уже чуть больше, чем ты, а во-вторых, у него сформировалось свое отношение к Израилю. И мы начали проводить ежегодный образовательный семинар подготовки таких инструкторов. Следующим проектом – уникальным, на мой взгляд – стал семинар генеалогии. На сегодняшний день каждый русскоязычный участник «Таглита», проходя в Музее диаспоры («Бейт ха-Тфуцот») путь от вавилонского изгнания до начала XX века, очень четко понимает, где, на каком этапе появилась в этой вот реке его семья, как и при каких обстоятельствах появилась его фамилия, как, скорее всего, жили и чем занимались его предки. Даже если этот молодой человек – из смешанной семьи, у меня нет сомнения, что когда он встречается сам с собой в еврейской истории, это не может оставить его безразличным. Выполняет эту чудесную работу институт генеалогии «Народ Памяти» («Ам ха-Зикарон»), тоже наши серьезные партнеры.

Кроме того, мы ориентированы на понимание того, что русскоязычные евреи – сложная община. Со всех точек зрения. Во-первых, очень прагматичная: мы стараемся пропустить максимум информации через мозг. В отличие от американских евреев, нас трудно тронуть «шмальцем» – дешевым сентиментализмом, в нашем случае «шмальц» не работает. Поэтому в нашем случае нужно коснуться очень серьезных вещей, познакомить и построить базу еврейской истории на существующей истории древнего мира. Нужно показать русскоязычному молодому человеку те археологические раскопки, те значимые места в Израиле, которые свяжут его сознание с тем, о чем он уже знает. К примеру, с античной историей – Древней Греции, Древнего Рима. Но при этом ему обязательно нужно показать современный Израиль, нашу культуру, наше искусство. Мы не доводим до того, чтобы эти ребята сказали: понятно, Израиль – это археологические раскопки, верблюды и ребята с пейсами бегают. Мы удивительная страна, с невероятной мозаикой всего – людей, мнений, вкусов, запахов, культур. Поэтому молодые люди, которые приезжают на «Таглит», ходят в театры, слушают израильскую музыку, встречаются с теми, кто это культуру создает.

Мы поддерживаем «Таглит» уже почти 6 лет. И при этом каждый сезон меняемся, создаем новые элементы, проверяем, что работает, что не работает, чтобы попытаться сделать еще лучше, так, чтобы эти русскоязычные ребята увидели, что нас много, и что они – часть еврейского народа. В еврействе, если ты не двигаешься вперед, ты не просто останавливаешься – ты начинаешь двигаться назад.

- В рамках проекта «Таглит» можно посетить Израиль лишь единожды?

- Да, но есть еще такая чудесная ярмарка, которая позволяет не только познакомиться шире с израильской культурой, но и понять: а что ты можешь делать после «Таглита»? Ведь Израилем, как мне кажется, нельзя не заразиться. Вопрос только в том, сколько действует этот «вирус». Можно приехать в свои серые будни – и через неделю обо всем забыть. Можно, если тебя что-то по-настоящему тронуло, остаться внутри этой системы координат. Поэтому в еврейском мире существует проект «Маса», позволяющий тем, кого зацепило, приехать и попробовать себя в Израиле – на срок от двух месяцев до года. Внутри этого проекта фонд «Генезис» тоже разработал большой стандартизированный проект для всех русскоязычных участников – «Маса Исраэли». Кроме того, мы сотрудничаем с еврейскими организациями на постсоветском пространстве (это такой своеобразный «пост-Таглит») – чтобы ребята, которые побывали в Израиле, не просто возвращались и терялись, но все-таки находили себе дорогу в еврействе. Знаете, Израиль ведь можно увидеть и без нас – мимолетным взглядом прохожего. Но поделиться своим отношением к этой стране без команды «Таглита» нельзя. Так что это реальные десять дней, которые потрясают мир молодого человека.