Пустыня, Камни, Города

16 октября в Национальном музее Грузии откроется выставка «Пустыня, Камни, Города» (Desert, Stones, Cities), где каждая из частей триады представлена картинами и инсталляциями израильского художника Анатолия Шмуэля Шелеста, российского художника Алексея Дмитриева и грузинского художника Мамуки Цецхладзе.

Пожалуй, главное, что их объединяет, это тот неоспоримый факт, что все трое – художники, которые раскрываются через соединение личного и инфернального, тесно связанного с некими культурными кодами. Городские пейзажи Мамуки четко делят урбанистический мир на Тбилиси и «другие города»; камни Дмитриева – попытка осознать свое кочевье через статику беспристрастного наблюдателя; инсталляции Шелеста – запечатленные фрагменты еврейской истории, сплетенной с его жизнью.

                            Мамука Цецхладзе. Тбилиси

       Алексей Дмитриев. Камень черный – камень белый. Диптих

              Анатолий Шмуэль Шелест. Посохи. Фрагмент

Городские пейзажи Мамуки Цецхладзе – это взгляд издалека, грёзы, воспоминания о дальних странах. Даже его тбилисские пейзажи – это всегда отстраненный взгляд из «сегодня» в «позавчера». Детские воспоминания сливаются с почтовыми открытками Тбилиси 50-х - 60-х. Его «другие города» находятся где-то очень далеко в пространстве, его Тбилиси – далеко-далеко в памяти, в детстве. 

Живописные работы Алексея Дмитриева и представленная на выставке инсталляция – это взгляд изнутри, из чрева становища, в котором он – homo nomad – обосновался, но не собирается укорениться. На этом становье можно прожить всю жизнь, однако состояние временности останется навсегда. Это состояние наблюдателя: мимо проносятся орды кочевников, проплывают над вечными горами облака, слышится камлание шаманов... Этот чужой мир можно принять, полюбить, восхищаться его самобытностью, дивиться его величию, даже сделать его своим. Мир, в котором живет художник, объект созерцания, но он так и не станет родным домом.

                              Алексей Дмитриев. Обоо-Таш

Анатолий Шелест, взявший в Израиле второе имя Шмуэль, изо дня в день ощущает радость обретения им Земли Израиля. Все его работы последнего времени так или иначе посвящены еврейской истории, которую он (как и положено в еврейской традиции) ощущает, как произошедшее с ним лично. Ведь «все мы стояли на горе Синай», и все получили заповеди и обетования из уст Творца мира. Ощущение закономерности происходящих в его жизни событий Анатолий переносит и на технику, в которой исполнены все без исключения его работы. Сначала он создает на холсте или бумаге сложную фактуру, а потом как бы извлекает из нее изображение. Так он работает всегда, будь то монотипия, графика или живопись: случайность диктует форму, а содержание определяет состояние художника, ежедневно погруженного в тексты Писания.

                  Анатолий Шмуэль Шелест. В пустыне. Фрагмент

Мамука почти не экспериментирует с техникой: это живопись, одновременно мощная и утонченная. Он пишет свои городские пейзажи в мастерской в центре Тбилиси. Из своих поездок художник привозит зарисовки, фотографии и, самое главное, впечатления, послевкусие от увиденного. Под этим «взглядом издалека» отступает все мгновенное и суетное, уходит поверхностно-туристическое представление о городе; Город на его полотнах становится символом самого себя. Тбилиси, сошедший с тусклых фото-открыток хрущевского времени – на удивление теплый и живой. Художник даже не пытается расцветить его и добавить городу краски детства – это происходит в его и нашем воображении. Его серый – вовсе не цвет безнадежности, он просто оставляет зрителю возможность ввести туда свою краску, свой цвет времени, вкус мороженого, гудки машин, запах разогретого асфальта.

                                Мамука Цецхладзе. Рим

                               Мамука Цецхладзе. Тбилиси

А вот все, что НеТбилиси (Париж и Самарканд, Баку, Рим и Лондон) – пространства условные и иррациональные. Знаменитый самаркандский Регистан у Мамуки превращается в постройку абсолютно нефункциональную: он просто оставляет ворота и отсекает стены, которые художника вовсе не интересуют. Париж Мамуки – это ни в коем случае не знаменитые достопримечательности и не узкие улочки Монмартра, где, казалось бы, и должны жить мистические мамукины сюжеты; его Париж – мрачные подъездные пути, ведущие, кажется, в никуда, в загадочный НеТбилиси. Оловянный, серый цвет у него – самостоятельная часть городского пейзажа: иногда это теплый, оставляющий пространство для фантазии фон, иногда то же самое серое небо становится самостоятельным напряженным и драматичным элементом города. Городские пейзажи Цецхладзе – это некая пружина времени, на их фоне  могут быть разыграны авантюрные романы, детективные сюжеты, фантазийные повести. Но лучше всего на их фоне звучит поэзия:  

Вечность бросила в город
Оловянный закат.
Край небесный распорот,
Переулки гудят.

Блок. 26 июня 1904

                                 Мамука Цецхладзе. Париж

                                 Мамука Цецхладзе. Париж

                              Мамука Цецхладзе. Париж зимой

Алексей подходит к картинной плоскости как театральный художник, привыкший иметь дело с материальной средой. В серии «Камни» он сначала делает поверх картона грубое папье-маше и только потом работает по этой сложной фактуре. Его живопись корпусна и основательна. Образы – чаще всего в контражуре, они будто пытаются выбраться из плотной и вязкой среды, проявиться деталями орнамента, языческими символами, но художник не дает им выйти за им самим поставленные пределы.

Серия «Камни» Алексея Дмитриева – наблюдение за наблюдателем. Художник наблюдает за неспешной жизнью камня, его камни не только объекты созерцания, они – самые последовательные из созерцателей, камни-свидетели. За одиноко лежащим камнем почти всегда угадывается пейзаж – древняя степь, а за ней – священные холмы, а за ними – вершины, которые где-то там в своей неприступности скрывают древний языческий мир, загадочную Шамбалу. Стоянки древнего человека опознают по равномерно уложенным камням: они не только обозначали условную границу стана, но создавали невидимую стену, за которую не могли проникнуть ни дикие звери, ни потревоженные людьми духи. Камень-оберег и камень-хранитель таит в себе воспоминания об отправившихся в бесконечный путь кочевниках, об их песнях любви и охоты, их страхах и шаманских обрядах.

                           Алексей Дмитриев. Светлые камни

«Восхождение Человек совершает по камням… Камни – ступени,  камни – отправная точка, камни – путь и камни – цель, – полагает Алексей Дмитриев. – Человечество читает свою Историю, запечатлев Прошлое в камне, и создает из камня чертоги Будущего. Камень – спутник,  камень – проводник и камень – страж... Камень – препятствие и  возможность, камень – врата и указатель на распутье... Камень – само выражение Материи, из которой Дух Человечества извлекает Ему одному доступные и понятные знаки. Камни - знаки... ». Прислушиваясь к тайным знакам камня, автор создает свой собственный эпос.  

                                Алексей Дмитриев. Кочевник

                                Алексей Дмитриев. Кочевье

Инсталляция Шелеста «Комментарии. Часть вторая. В Пустыне» относит нас к библейскому рассказу о сорокалетнем скитании, о людях, которым еще предстоит стать единым народом. Вопреки всем визуальным ожиданиям, вместо величественных картин, известных нам из истории живописи – яркий свет, искрящийся манн, бескрайние просторы и гордые иудеи в белых одеждах жителей пустыни – темные листы, из которых проявляются фигуры, как будто занесенные песком, теснота сбившихся в шатрах тел, странные персонажи, населяющие эти листы. И только после долгого всматривания из кажущегося зрительного хаоса человек, знакомый с еврейской традицией, может вычленить не просто образы: в этих фигурах – зарождение заповедей, рождение структур, которые станут остовом одного из самых необычных земных народов.

Здесь, в этих листах, зашифрованы почти все главные законы, праздники и запреты, которые были даны во время 40-летних блужданий по пустыне и до сих пор являются основополагающими в еврейской жизни. В этих живописных листах и объектах образы рифмуются с цитатами из Торы, суровые законы звучат библейской поэзией. Это уже вторая инсталляция из серии «Комментарии»: в еврейской традиции принято комментировать Священные тексты, постоянно сверяя их с днем сегодняшним. Шелест же создает не иллюстрации, но визуальные комментарии к Книге Книг.

                           Анатолий Шмуэль Шелест. В пустыне

Что же такое Пустыня у Шелеста, кочевой стан у Дмитриева и безлюдный городской ландшафт у Мамуки? Ведь это просто разные грани нашего земного бытия. «Великая пустыня» нашего поколения – это пространство современного цивилизованного мира, где непросто выжить. Но интуиция художников говорит нам: если можно было выжить в Пустыне, выжить в условиях вечного кочевья, можно выжить и в пустыне современного города.

Вопрос только в связи с Вечным, как бы это Вечное ни называлось.
 

Биографическая справка:

Три участника выставки, организованной кураторами иерусалимской галереи Skizza, живут сейчас в разных странах, хотя когда-то жили в одной большой Советской Империи. Мамука Цецхладзе – коренной тбилисец, никогда не менявший места своего обитания: родился в грузинской столице, здесь учился, женился, родил детей, закончил Тбилисскую Академию художеств, состоялся как художник и педагог. Алексей Дмитриев родился в Ташкенте, там же окончил Театрально-художественный институт – отделение «художник театра и кино». В начале 90-х уехал в Москву, был там успешен – и вдруг переехал в Горно-Алтайск, озадачив этим решением  друзей, знакомых и работодателей. Там и живет уже 25 лет в деревенском доме – 100 километров до Бийска, 500 – до Новосибирска, а вокруг километры горных хребтов и непроходимой тайги. Работает как театральный художник, дизайнер, иллюстрирует книги, пишет свои картины-сны. Анатолий Шелест родился в Киеве, поступил в Киевский художественный институт на отделение графики; к весне 1986 года у него было уже двое детей и твердая уверенность в том, что из Киева он никуда уезжать не намерен. Но случился Чернобыль, маленьких сыновей нужно было увозить от горящей всего в 90 километрах атомной станции. Так вся семья по приглашению дальних родственников оказалась в Ташкенте. Закончил Анатолий отделение графики Ташкентского театрально-художественного института, а потом, с папками многочисленных  иллюстраций к суфийской поэзии, оказался с семьей в Германии. И там все складывалось удачно, но в какой-то момент он – человек с религиозным сознанием – почувствовал свою глубокую, почти мистическую связь с иудаизмом. Через 6 лет пребывания в Германии репатриировался в Израиль, живет теперь в Маале Адумим – городке в Иудейской пустыне, а работает в самом центре Иерусалима, его студия – напротив стен Старого города.