Безделки Татьяны Толстой

«Душа ведь женщина, ей нравятся безделки…» Строчка из Мандельштама неожиданно всплыла в моей памяти при чтении этой прозы. А раз всплыла, значит, не совсем случайно.

Когда эта женщина – Татьяна Толстая, ее безделки переходят из разряда просто объектов в вещи-символы, вещи-памятники и вещи-ориентиры в пространстве. А пространство это может быть огорожено как стенами дома, так и границами государства. Все зависит от угла зрения автора. Ну и поскольку это все-таки женский взгляд, он субъективно и тенденциозно подмечает в одежде, домашней утвари и еде то, мимо чего равнодушно прошел бы мужчина.

Представьте себе такое: героем детектива в миниатюре является свитер. Обыкновенный оливкового цвета свитер из бутика. И он прекрасно справляется с этой заглавной ролью, подчиняя себе ту, что его купила. Впрочем, не будем в новых рассказах Толстой называть главную героиню лирической. Это не героиня, это сама писательница, которая пишет от первого лица и ни за какими масками скрываться не намерена. Слишком уж она для этого умна, язвительна и иронична. Миниатюра о свитере называется «Бессмертный» и начинается чрезвычайно просто: «Году этак в 1993-м зашла я в один неприметный магазинчик в городе Принстоне, штат Нью-Джерси, США. Магазинчик этот оказался бутиком.

В одной половине его висели ужасные, как обычно, но зато отлично отпаренные одежды итальянских дизайнеров: атлас, парча, густые стразы и иногда даже сам страус… Еще там висели алые платья до полу, шелковые брючные костюмы размером на уже зачахшего Кощея (усматривается аллегория – см. название! – прим. автора), пара шуб и все такое, совершенно мне не годящееся».

И вдруг – «…мой взгляд упал на кашемировый свитерок.
- Купи, – сказал внутренний голос.
- Чего это? Он китайский, – возразила я. – Развалится после первой стирки.
- Купи, – сказал голос.
- Он невозможного цвета, – сказала я. – Оливковый! С чем его носить? С красным? Это будет генерал советской армии. С синим? С джинсами? Мрак и депрессия. С черным – тупо». 

И так далее. Действие (или действо) разворачивается не столь стремительно, река повествования растекается на ручейки умозаключений, и приходится останавливаться, задумываться, примерять на себя – не свитер, конечно, а то, что таится за этой безделкой. Например, монолог о внутреннем голосе: «Конечно, я его купила. Внутренний голос, как мы все знаем, имеет свой разум, свои резоны, свою, скрытую от нас, логику, он управляет нашей жизнью, ведя нас куда-то вон туда. Если его слушать, необязательно придет счастье. Но если не послушаться – счастья точно не будет».

Так это же…о любви! «Все в нем было неправильно», но…

Так мы идем по жизни – и мужчины, наверное, тоже, но чаще все-таки мы, слабые женщины, – идем, безотчетно влипая в странные привязанности, которых лучше было бы избежать. Обсессия, фатум, глупость – как это явление ни называй, оно существует. И оно всем нам хорошо знакомо.

«Я покупала себе другие вещи, красивее, моднее и лучше, но проклятый свитер все время попадался мне под руку в шкафу и предпочитался. Я засунула его в шкаф подальше. Он выходил из глубин и надевался на меня…»

Хозяйка оливкового свитера 22 года борется с ним всякого рода бытовыми методами – то в стирку его, то в химчистку, то в глажку… Конец рассказа – грустный, разумеется. Безотчетная любовь никогда не имеет хэппи-энда. Побеждает свитер. Проигрываем мы, поскольку есть в нашей физической и душевной структуре некий остов, который всегда прорезается некстати. Зачем же бороться с собой? Это мое толкование относительно длинного рассказа, занимающего, в отличие от многих других, целых три неполных книжных листка. А есть и одностраничные, и даже полстраничные: «Без чеснока», «Нога», «Часы» – эти-то и рассказами не назовешь, а скорее – развернутыми метафорами. И повод к написанию таких «коротышек» – тоже безделка. Вот идет она купить у старушки, сидящей у рыночных ворот, букет для засолки… И та, узнав популярную в России телеведущую, в ответ на «Где же чеснок?» спрашивает у нее: «А Дуня где? За Чубайсом замужем?»     

Такая грусть накатывает после нескольких выразительных в своей безысходности предложений о жизни этой старушки, которая в «третьем часу выключает телевизор, ложится навзничь в вязаных носках, и долго лежит без сна, глядя в серый ночной потолок». Она, бедная, наслушалась и про якутский язык, и про обэриутов, и про балет, и про тюремные нравы, и про императора Александра Первого…

«Ничего мы не знаем о нашей аудитории» – конец рассказика. Занавес. А ведь такая старушка, бессловесная глотательница телевизионной абракадабры, могла бы жить и в нашей стране, и в другой части света. И живут, и на экран глядят, что бы там ни мелькало. И не только старушки.

Пересказывать нынешнюю Толстую невозможно. И ранние-то ее рассказы отличались зыбкостью сюжета, все дело там было в атмосфере. Ну а эти и подавно не перескажешь. Концентрат наблюдательности и ностальгии, самоиронии и сарказма, драматизма жизни, из пустяков состоящей и до пустяков низведенной. Безделки с нами, в нас и в нам же подобных. Какие они именно, что обозначают и к чему ведут – об этом можно узнать из книги прекрасного прозаика и публициста Татьяны Никитичны Толстой «Войлочный век», которая вышла в 2015 году в московском издательстве АСТ. Читаю медленно и постепенно, поскольку это проза плотная, ни водой, ни сиропом не разбавленная, тем и притягивает магически.