Саша Вальц: «Танец не порабощен партитурой, он ставит ее под сомнение»

Культовый немецкий хореограф с вальсирующей фамилией Waltz вот-вот нарушит тель-авивскую идиллию балетом-проектом Continu. Не дивитесь названию, ибо продолжение у Саши Вальц всегда следует.

Сменившая Начо Дуато на посту руководителя берлинского Штаатсбалета, признанный авторитет в области танцевального авангарда, Саша Вальц вот уже четверть века ведет споры с театральным пространством – и неоспоримо побеждает. В 1993-м она основала собственную компанию Sasha Waltz & Guests, привлекая в свои одиссеи композиторов, художников, кинематографистов, дизайнеров, архитекторов, музыкантов, певцов и танцоров. Постановки свои она часто именует мегапроектами, они плавают в звуках, сужаются, расширяются, меняют очертания, сохраняя при том прелестность форм.

– Саша, название вашей труппы довольно необычно: Sasha Waltz & Guests, «Саша Вальц и гости». В чем интрига?

– Каждый мой проект состоит из уникального содружества людей. При этом ядро компании – постоянные «гости», которые работают вместе уже много лет. Это почти как семья. Ну а затем для каждого отдельного проекта мы приглашаем присоединиться к нам тех или иных художников, в зависимости от сути затеянного. Это очень вдохновляет – работать в разных констелляциях, с разнообразным кругом художников, каждый из которых добавляет в общее что-то личное, какие-то особенные свои черты.

                           Саша Вальц. Фото: César Martins

– Я читала, что из-за нехватки финансирования вам пришлось несколько лет назад распустить компанию. Как вам удалось ее реанимировать?

– Да, это было в 2013-м. Из-за недостаточного финансирования мне пришлось отказаться от некоторых постоянных контрактов. Однако я сохранила структуру компании, мы продолжали выезжать на гастроли, и теперь у нас снова есть труппа из семи постоянных танцовщиков и сильная инфраструктура. Мы работаем со многими танцорами-фрилансерами, у нас с ними продолжительные рабочие отношения, и мы планируем свою деятельность на много лет вперед, чтобы я могла сохранить наш оригинальный состав практически бех замен. Люди чувствуют себя преданными работе и вселенной Sasha Waltz & Guests.

– Вскоре у вас, тем не менее, появится параллельная вселенная: вы смените Начо Дуато на посту руководителя берлинского Staatsballett. Считаете ли вы это назначение новым стартом для себя?

– Мой со-директор Йоханнес Оман, шведский танцовщик и хореограф, который следит за репертуаром, уже приступил к работе прошлым летом. Я присоединюсь к нему предстоящим летом. Начать работу в Staatsballett Berlin вместе с Йоханнесом Оманом – это настоящий вызов, challenge. Я с радостью перенесу свои знания в сферу реформирования и реструктуризации этой великой балетной труппы.

– А как теперь будут уживаться в репертуаре Staatsballett Berlin классический танец и contemporary (учитывая вашу склонность ко второму)?

– Наше видение заключается в том, чтобы сбалансировать классическое наследие и contemporary в процентном соотношении 50:50, сосредотачиваясь на том, что можно счесть настоящим произведением искусства. Таким образом, мы создадим уникальный репертуар для компании, которую можно увидеть только в Берлине – с большой группой танцоров с классическим и современным бэкграундом.

                             Саша Вальц. Фото: André Rival

– Вы родились в семье архитектора и куратора. С этим ли связана ваша тяга к музейным пространствам, к архитектурной среде вообще?

– Пространство возбуждает мое любопытство. И да, я росла, посещая архитектурные объекты. Это, вероятно, повлияло на меня. Я нахожу вдохновение в архитектуре, ограничение пространства стимулирует мою хореографическую фантазию. Также мне нравится, что в архитектуре есть контекст. К примеру, у музея и концертного зала всегда есть история, и мне нравится с этим работать. В театре мы сами определяем контент, и со временем он трансформируется в новую вселенную.

– Continu, три «архитектурных диалога», которые вы представляете в Тель-Авиве, тоже создавались для определенных пространств: Нового музея в Берлине (где вы использовали залы, и лестницы, и стены) и MAXXI в Риме. Ныне эта постановка танцуется на театральной сцене. Учитывая название – о каком продолжении идет речь?

– Continu является продолжением и трансформацией двух упомянутых вами проектов, ориентированных на конкретный объект, продолжением тех исследований, которые мы провели во время работы в музеях. Мы продолжили изучение возможностей тела на основе существующего материала, углубили некоторые аспекты и усилили групповые сцены. Я назвала эту работу Continu, потому что она продолжает развиваться: я переделываю произведение в соответствии с пространством, в котором мы выступаем; к тому же у нас существует несколько разных версий этой постановки. Мы даже исполняли Continu в античном греческом театре в Афинах.

– В основу этого проекта опять-таки заложена идея диалога танцовщиков с музыкой и архитектурой?

– Меня всегда интересовало нарушение или пересечение дисциплинарных и художественных границ. Я люблю создавать работы на грани инсталляции и перформанса. Музыка и танец у меня всегда вступают в диалог. Именно поэтому мои проекты site-specific носят название Dialoge (диалог на немецком).

– Во всех своих проектах вы уделяете особое внимание «коллективному» телу. Порой оно занимает вас больше, чем соло и дуэты. Связано ли это с авангардной доминантой в вашем хореографическом сознании, с идеей доминанты толпы в нашем постранневшем мире, где индивидууму почти не осталось места, или вовсе с чем-то другим?

– Вы правы, коллектив – тема, которая постоянно присутствует в том, что я делаю. Мне кажется, это наилучшее изображение современного общества с его конфликтами, ситуациями и трансформациями. Кроме того, мне интересно то, насколько сложно человеку сохранять свой собственный голос в рамках коллектива, в рамках системы. И какие пути ведут от конформизма к становлению подлинной индивидуальности.

                      Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch

– Вот тут как раз вспоминается «Весна священная», поставленная вами в 2013-м в Мариинке; в тамошнем буклете цитировались ваши слова по поводу того, что речь у Стравинского идет о противостоянии группы и одиночки, что в жертву приносится не столько человек, сколько его индивидуальность. И телесные импульсы продиктованы этой мыслью?

–  «Весна священная» – это древний ритуал, древний коллектив, который оживляет силы природы, принося им жертву. Весной природа возрождается. Обряд, природа, круг жизни и смерти являются элементами произведения. Работать с этим фантастической партитурой было непросто. В наше время, когда мы утратили контакт с природой, когда мы эксплуатируем Землю, пытаясь довести ее до полного разрушения или до того состояния, когда природа начнет мстить нам наводнениями и прочими климатическими катастрофами (собственно, это уже происходит), «Весна священная» весьма актуальна. Ведь ясно же, что мы действительно должны чем-то пожертвовать: своим поведением по отношению к природе. Мы не можем продолжать действовать теми же методами. Нам нужно переосмыслить свои поступки, чтобы поддерживать здоровые отношения с окружающей средой.

– Вы нарочно уводите зрителя от аллюзий и ассоциаций, как художники-абстракционисты уводили в беспредметное искусство – и здесь мне трудно удержаться от цитат. Первая принадлежит Питу Мондриану: «Беспредметное искусство доказывает, что искусство не является ни выражением внешних фактов, ни выражением процесса нашей жизни. Искусство есть выражение истинной действительности и истинной жизни. Они не поддаются определению, однако они могут быть реализованы в изобразительном искусстве». Вторая – Казимиру Малевичу: «Беспредметность искусства есть искусство чистых ощущений, это есть молоко без бутылки, живущее само по себе в своем виде, и оно не зависит от формы бутылки, которая вовсе не выражает его сути и вкусовых ощущений. Предназначение искусства не в том, чтобы изображать какие-то предметы. Предназначение искусства в том, чтобы освободиться от предметов, не составляющих его сути и быть искусством, которое существует само по себе». Кандинский и вовсе утверждал, что предметность его картинам вредна. Согласны ли вы с тем, что сюжетность (даже пунктирная) вредна contemporary dance, и в особенности танцевальному авангарду?

– Искусство многовариантно, оно предоставляет нам массу возможностей. И у каждого – свой манифест. Я полагаю, что произведение может быть по-настоящему абстрактным, но публика все равно будет его интерпретировать и создавать свой собственный нарратив. Я интересуюсь темами, содержанием, и я люблю абстракцию. Но в опере я работаю с персонажами, с повествованием, и я бы не сказала, что в этом меньше искусства.

– Вслед за Баланчиным, вы идете от музыки. То есть генеалогия всех ваших постановок – в партитурах, в звуковой среде, причем это преимущественно либо старая музыка, либо совсем новая. Так ли это?

– Я считаю, что музыка и танец должны быть двумя параллельными прямыми; танец не порабощен партитурой, он отвечает ей и ставит ее под сомнение. Мне нравится сохранять дыхание движения и быть независимой от музыки, но в то же быть с ней связанной. Просто визуализировать музыку – нет, это не для меня. Я люблю добавлять и дополнять музыкальный язык.

                     Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch

– В Continu это Янис Ксенакис, Эдгар Варез, Клод Вивье и... Моцарт. Отчего Моцарт?

– Музыка Моцарта слышна издалека. Это откровение, открывающееся лишь к финалу спектакля и своей красотой дающее надежду. После довольно напряженного произведения мне хотелось позитивного финала.

– Однажды вы решились пересочинить «биографию» Моцарта, сочинив Gefaltet. И были еще Impromptus, про Шуберта... Как музыка вообще отражается в человеке? Когда они сливаются, когда необходимо найти противовес?

– Обычно мне нравится представлять композитора и его жизнь, если я посвящаю ему целое произведение. Названные вами произведения являются портретами композиторов, отраженными в их музыке. Например, Шуберт, несчастная, нестабильная личность, дал ключ к созданию декораций, в которых танцоры тоже чувствуют дисбаланс. И тема «Скитальца», которую мы находим во многих его песнях, стала важным элементом в создании танца.

– А на кого из композиторов легче настроить тела танцовщиков? На тех, с кем вы работаете в тандеме, создавая постановку, или на тех, чья музыка уже давно существует?

– По-разному. Работать со старинной музыкой – сплошное удовольствие, потому что у нее прекрасный органический поток и дыхание. На такую музыку легко поставить хореографию. Но я очень люблю работать и с ныне живущими композиторами, потому что мы можем обмениваться идеями, к тому же мы работаем в настоящем времени, пытаясь понять или отразить окружающее нас общество. Такие встречи очень питают и  вдохновляют. Так что я люблю чередовать музыку из прежних времен и новые композиции.

– В Arcana Вареза много от «Весны священной» Стравинского; привнесли ли вы в хореографию второй что-нибудь от Continu?

– Да, музыкально есть ссылки в некоторых сценах, но Варез продвигает музыку еще дальше, в современную эпоху. «Весна священная», возможно, первая современная музыка, вызвавшая скандал на премьере в 1913 году в Париже. Но к двум этим партитурам я подошла совершенно по-разному с точки зрения телесности. Я использовала разные языки движения, в том числе и потому, что «Весна священная» создавалась для классической компании.

– Опять же, в Continu всё разделено на белое и черное, на индивидуальность и толпу. Толпа угнетает индивидуальность, угрожает ей; есть здесь даже сцена казни. Что вы имели в виду?

– Сцена казни ведет начало от музейного проекта в музее MAXXI в Риме. Раньше это была тюрьма, и говорят, что во дворе той тюрьмы устраивались казни. Жестокость нашего общества является частью повествования в Continu. 
               

                    Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch                         
 
– Вы также разделяете женщин и мужчин, при этом женщины в большинстве своем танцуют в «черной» части, а мужчины – в «белой». Гендерное неравенство?

– В моих произведениях всегда есть явные женские и мужские части. Я не говорю здесь о конкретных гендерных проблемах, но я призываю к расширению прав и возможностей женщин и к равноправию полов. И это можно увидеть в Continu, которое открывается женским ритуалом.

– Ну и как тут не вспомнить ваших Women, навеянных инсталляцией Джуди Чикаго «Званый ужин», и тот факт, что родились вы 8 марта, в Международный женский день?.. Последнее – к слову, но в действительности ритуально-женственная хореография некоторых ваших работ наводит на мысль, что фемина явилась вовсе не из ребра Адама.

– О да, в моих работах часты сцены, в которых появляются только женщины. Та, о которой вы упомянули, создавалась в пространстве церкви Святой Елизаветы: мне показалось интересным объединить современный взгляд на женщин с древними религиозными культовыми объектами, ибо проект мой был посвящен воображаемому изобретению ритуалов.

– Женская хореография отличается от мужской, уж простите за гендерную дерзость?

– Я думаю, что женщины-художники иначе подходят к искусству. Они чаще всего выбирают другие темы, не те, к которым обращаются художники-мужчины, да и рабочий процесс отличается от мужского. Что касается меня, то моя хореография возникает из того, что я перевариваю, читаю, расшифровываю, думаю, чувствую, из жизни, из реальности. Я сталкиваюсь с миром. Этот процесс рождает образы и энергии, которые я выражаю и которым я должна придать форму.

– Ваши танцовщики нередко – объемные скульптуры, парящие в невесомости. Вам претит закон тяготения? Неизбежность соприкосновения ног с землей?

– Я воплощаю давнюю мечту человека – летать, сопротивляясь гравитации. Мне нравится играть с гравитацией, использовать ее, чувствовать ее силу, делать ее видимой – и в то же время обманывать ее, играть с иллюзией зависания в воздухе. Как в финале Continu, в Pas-de-deux на музыку Моцарта.

– Отчего тогда вы часто используете партерные движения?

– Энергия земли генерирует ритм и силу. Мне нравится контраст легкости и приземленности.

                      Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch

– Играет ли роль количество танцовщиков в спектакле? К примеру, в Continu их 24. Это что-то да значит?

– Этот состав был сформирован, потому что я хотела продолжить работу с танцорами, участвующими в двух музейных проектах, о которых мы говорили. Кроме того, Arcana – это огромный оркестр, и для создания чего-то из этой музыки требуется не пять или шесть танцовщиков, а большое коллективное тело.

– Вот интересно: вы никогда не ставили «готовые» балеты, то есть изначально написанные композиторами – кроме «Весны священной» Стравинского...

– Посмотрим, что произойдет в будущем. До сих пор мне было интересно писать (именно так. – Л.Г.) новые произведения на современном языке движения. А в Staatsballett Berlin мы хотим попросить балетмейстеров переписать большие повествовательные балеты.

– Критики очень любят сравнивать вас с Пиной Бауш. Как вы сами к этому относитесь?

– Я немецкий хореограф, но мой телесный язык и образность сильно отличаются от языка Пины. Она оказала влияние на многих художников, режиссеров, кинорежиссеров. Ее способ композиции раскрыл и раскрепостил молодых хореографов. Я же продолжаю исследовать и развивать новые театральные формы.

– В родословной Continu много экспрессионистского, есть даже что-то от Мари Вигман, и от минимализма Триши Браун... И в то же время это безусловно ваша философия, ваша партитура жестов. Как вы относитесь к предшественницам?

– Мари Вигман находится в моей ДНК, так как я училась у ее ученицы. Впрочем, как и Judson Church Movement, и Триша Браун. Это одна из моих героинь, и я упоминаю ее в Continu. Но это больше касается вдохновения, нежели фактических ссылок. Чистая цитата из Триши Браун – прогулка по стене. Симоне Форти сделала это в 1960-х. Для меня важно развивать свой собственный уникальный язык. Иногда я называю свой стиль «постмодернистским абстрактным экспрессионизмом».

– Вы вытворяете с телом что угодно, проводите над ним не самые гуманные эксперименты; вообще переосмысливаете телесность. К примеру, в Körper, что в переводе с немецкого означает «тело», 13 танцоров сливаются воедино и корчатся за стеклом, как научные экспонаты. Вы помещаете их за стекло, как картину. Коннотация тем более усиливается, что проект для этой работы, Körper, «Dialoge 99 – Jüdisches Museum», был реализован не где-нибудь, а в Еврейском музее в Берлине. Тело как предмет, тело как музейный экспонат – не жестоко ли?

– Я наблюдаю и изучаю тело, как доктор. Вы бы назвали его поведение жестоким?

                      Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch

– В 2016 году вы основали междисциплинарную открытую платформу ZUHÖREN, которая служит «третьим пространством для искусства и политики». Что это такое?

– В наше время, время меняющегося политического климата и миграции, возникла потребность в повышении гражданского участия. С помощью «ZUHÖREN – третьего пространства для искусства и политики» мы хотели создать платформу на стыке искусства, политики, общественного и частного пространства, платформу для дискуссий, которая выходит за рамки искусства и затрагивает политические и социальные вопросы. Куда приглашаются местные и зарубежные художники и активисты – для обсуждения и обмена идеями друг с другом и с общественностью. У нас было три встречи ZUHÖREN с 2016 года, следующая запланирована на конец 2019 года; нашими постоянными темами являются миграция, идентичность, расширение прав и возможностей общин и расширение прав и возможностей женщин. Программа всегда состоит из трех элементов: это искусство (спектакли, показы фильмов, чтения, концерты), дискуссии с экспертами и то, что мы называем моментами совместного времени и пространства (то есть совместные трапезы, танцы и т.д.).

– Ваши проекты всегда навеяны тем или иным пространством, от высокой архитектуры до самой низменной среды обитания. Какова в вашей философии роль стены? Сыграла ли роль Берлинская стена и ее падение?

– Мирная революция в Германии и падение стены знаменуют собой изменения в истории, которые актуальны для всех, так же как и исчезновение железного занавеса. 1990-е годы были временем надежды, нам казалось, что мы, люди, вырастем в более открытое общество, что страны Восточной Европы откроют для себя и станут развивать свою самобытность. К сожалению, за последние десять лет нам пришлось пережить рост национализма и завоевание власти новыми антидемократическими силами. Правые движения набирают силу, так что нам приходится защищать свои демократические ценности и веру в мирную идею объединенной Европы, которую гарантируют нам 75 лет мира, если не считать жестокую войну в Югославии.

Если же вы спрашиваете лично обо мне, то Берлинская стена и ее падение повлияли на мою жизнь. Как раз перед тем, как рухнула стена, я переехала в Берлин из Амстердама. Это было действительно вдохновляющее время перемен. И да, я заинтригована стенами. Почти в каждой моем произведении есть какая-то стена как элемент декораций. Стены определяют нашу жизнь. Они дают нам чувство защищенности, благодаря им мы ощущаем себя в безопасности, они охраняют наш дом. Да, они защищают – но в то же время разделяют. Они могут быть образом клаустрофобии и нетерпимости, узколобости и ограниченности.

– Работая над своим балетом Kreatur, вы отправились в следственную тюрьму Штази. Для чего? Проникнуться энергией места?

– Я всегда ищу интересные и сложные темы для своих работ. Мемориал Берлин-Хоэншёнхаузен, следственная тюрьма Штази и бывшая тюрьма русской армии, обладает особенной атмосферой. Сегодня это мемориал и музей, где бывшие заключенные работают гидами. Посещение подобного места заставляет нас задуматься об ошибках истории и попытаться избежать их в будущем. Печально, но во многих странах мира сегодня всё еще можно встретить места заключения, лишение свободы, лишение демократических прав и прав человека, пытки и бесчеловечные системы слежения.

Разделенная Германия лишь недавно стала историей, и мы должны помнить это и открыто обсуждать. В немецком обществе еще не зажили раны, связанные с расколом страны надвое и ее спешным воссоединением, и эти раны нуждаются в лечении. Мы учимся состраданию через понимание. Искусство может сделать и то, и другое: исцелить и заставить нас понять. Посещение музея и беседа с бывшим заключенным пробудили в нашем сознании много вопросов. Мы были глубоко тронуты, увидев, сколько в его нынешней жизни позитива. Он дал нам надежду.

                        Сцена из Continu. Фото: Sebastian Bolesch

– В таком случае, существует ли для вас в Израиле некий гений места, genius loci? Для вас, столь чувствительной к энергетике земли и среды?

– Существует. Это Мертвое море.

Наблюдать «Continu» в исполнении Sasha Waltz & Guests можно с 15 по 18 мая в Тель-Авивском оперном театре. Заказ билетов здесь.