Йеошуа Соболь: «В китайском языке нет слова гетто»

Видный израильский драматург поведал жителям Поднебесной о неведомой им Катастрофе

Пьеса Йеошуа Соболя о театре в Виленском гетто впервые поставлена в Поднебесной. Поставлена не кем-нибудь, а самим автором, который вскоре отметит 80-летие. Премьера «Гетто» состоялась в Пекине, все актеры говорили и пели на музыкальном мандаринском наречии, сопровождаемые аплодисментами широкой публики (не менее полутора тысяч человек), десятка критиков и бывшего посла Израиля в Китае Матана Вильнаи. Главный же парадокс заключается в том, что жители КНР никогда не слышали слова гетто. И не имеют ни малейшего представления о Катастрофе вообще.

Оттого, наверное, меня до слез тронуло начало рецензии одного из китайских критиков: «Еврейские гетто были созданы нацистской Германией во время Второй мировой войны, чтобы преследовать, эксплуатировать и наводить ужас на европейских евреев». Или отзыв о спектакле другого китайского критика: «После вторжения в Польшу в 1939 году нацисты создали гетто, чтобы отделить евреев от остальных граждан. В соответствии с политикой отчуждения, которую нацисты называли «окончательным решением еврейского вопроса», большинство узников гетто были отправлены на смерть. К концу войны в 1945 году около шести миллионов евреев были убиты – в газовых камерах, в результате массовых расстрелов, принудительного труда или умерли от голода» (перевод с китайского мой, смысл максимально соблюден, оттого пусть вас не смущает то или иное словосочетание).

В нашей беседе Йеошуа Соболь поведал о том, что впервые за 35-летнюю историю пьесы изменил ее пролог, поскольку решил, что такая версия будет более понятна китайской аудитории. «Вместо рассказа кукольника Срулика, художественного руководителя театра Виленского гетто, спектакль открывается повествованием Умы, старейшей актрисы труппы. Ума возникает из темноты и вспоминает о том дне, когда 30 тысяч евреев были изгнаны из своих домов и втиснуты в семь переулков гетто. Ровно столько их осталось после расправы над 45-ю тысячами евреев в первые месяцы нацистской оккупации Вильно. Ума описывает, как они шли под проливным дождем, понукаемые полицаями, как ее старый отец упал, и один из полицаев прострелил ему голову, как она кинулась к отцу, а толпа в это время унесла от нее 15-летнюю дочь, как ее втолкнули в барак, как она выскочила наружу, чтобы поискать свою дочь, и увидела, что нацисты расстреливают каждого, кто посмел покинуть пределы гетто, как кто-то прыгает в канализационные люки, чтобы скрыться от пуль... Публика была в шоке».

По мнению драматурга, рассказ старой Умы помогает китайцам представить, что именно произошло в Вильно и что такое гетто. «Я внес эти изменения, – продолжает он, – когда понял, что китайская публика не имеет понятия о сути Холокоста, о его природе, о его масштабах. В китайском языке вообще не существует слова гетто, так что подобрать ему эквивалент в мандаринском наречии оказалось невозможным. Поэтому мы решили назвать пьесу "Евреи в осажденном городе", или "Осажденный еврейский квартал", не знаю, как перевести с мандарина точнее. А рядом добавить по-английски слово GHETTO».

«Гетто», впервые представленное в Хайфском театре в 1984 году (режиссер Гедалия Бессер), исследует Холокост через сюрреалистическую линзу. «Дневники, описывающие жизнь в Виленском гетто, попались мне на глаза в начале восьмидесятых, – вспоминает Йеошуа Соболь. – Их автором был чудом выживший библиотекарь гетто Герман Крук. По его воспоминаниям, а также по воспоминаниям других узников гетто, которым удалось остаться в живых, и написана моя пьеса. И хотя сам Герман Крук записал в своем дневнике: «На кладбище театр не создают», в гетто ставились оперы, танцевальные и драматические спектакли. Как ни банально это прозвучит, меня до сих пор удивляет, что люди умудрялись петь и веселиться в то время, когда каждый день кого-то из них уводили в лес примерно в 12 километрах от гетто и расстреливали».

Узники гетто сочинили более 400 песен, причем каждая из них была веселой и беззаботной; столь же очевидно, сколь невероятно. «Наверное, эти песни были для них светом во тьме, – предполагает драматург. – Сейчас мы живем в другую эпоху, но мы должны учиться у них радости жизни».

«Этой невероятной историей, – продолжает Йеошуа Соболь, – я поделился со своими студентами в Школе сценических искусств "Бейт Цви", и они буквально заставили меня обратить ее в пьесу. Но прежде я встретился с несколькими бывшими узниками гетто, в том числе с женщиной, бывшей в ту пору юной актрисой, и спросил, что театр значил для нее и ее коллег. И она ответила, что в те мгновения, когда после невыносимо тяжкого принудительного труда она и ее друзья накладывали грим, надевали красивые наряды и выходили на сцену, они вновь чувствовали себя людьми».

Видный израильский драматург Йеошуа Соболь долго и неустанно борется с исторической амнезией. В свое время он поразил меня трактовкой беккетовской пьесы «В ожидании Годо», которую перевел на идиш. Практически в то же время французский историк театра Валентин Темкин, еврей по происхождению, а вслед за ним и его внук, философ Пьер Темкин, предположили, что Владимир и Эстрагон, главные герои пьесы Беккета «В ожидании Годо», – это два еврейских беженца, спасающиеся от нацистов в оккупированном Париже 1943 года; они вынужденно покидают город и пытаются пересечь испанскую границу. А Годо – не кто иной как контрабандист, который должен переправить их в Испанию. Вот Иешуа Соболь и перевел пьесу соответственно, не преминув напомнить, что Эстрагона поначалу звали Леви. Годо у него, кстати, тоже так и не пришел.

А в 2010-м на сцене тель-авивского Камерного театра появилась новая версия пьесы «Гетто» в постановке Омри Ницана. Ничуть не заботясь о комфорте зрителя, Соболь сочинил пьесу об обитателях Виленского гетто, где есть и гад, и ад, и говорящая кукла Лина, моя благословенная тезка, и очищение катарсисом через театр. Анатомия того спектакля смыкалась с физиологией и с телесной свободой, но не впрямую, а как-то набекрень: тело лишалось физиологичности и постепенно обретало свойства метафоры. Такое тело можно было представить умирающим, погибающим, исчезающим в дыму газовой камеры; оно разоружалось перед другим человеком, причем не перед каким-нибудь там клишированным нацистом, а перед своим, евреем. Соболь выводил спектакль за пределы человеческого, где каждый есть таков, каков он есть, и заставлял звучать весь оркестр, собранный из тончайших актерских партитур; каждому нашлась партия тела и голоса в этой фантастической и, так уж получилось, веселой драме об искусстве во время чумы и об иссушении грез.

Тогда Йеошуа Соболь сказал мне, что искусство – всегда и везде – должно мобилизовать силы для защиты духовных и моральных человеческих ценностей. И неважно, идет ли речь о Второй мировой войне или о современном мире с обесчеловеченной властью, когда подвергаются сомнению все святыни, которые западная цивилизация защищала на протяжении нескольких сотен лет. И если интернет, сказал Соболь, есть замена высших форм культуры, то театр – это средство поддержания нашего сознания живым и бдительным.

– А что вы думаете о роли театра сегодня? По-прежнему ли он спасает людей?

– Сегодня театр борется за жизнь. Ему приходится конкурировать с социальными медиа и с развлекательными шоу, он тонет в мусоре мирового капитализма, как я это называю. Но под угрозой не только театр, а искусство вообще. Недавно я был в Париже на выставке Эгона Шиле в галерее фонда Louis Vuitton. Так вот, туда набилось столько народу, что невозможно было увидеть ни одной картины. Перед твоими глазами маячили только спины других любителей искусства, которые задирали вверх свои айфоны, дабы запечатлеть полотна. Происходит очень печальная вещь: галерея становится бизнесом, который эксплуатирует искусство и художника. Художник превращается в удобрение, которое унавоживает землю для произрастания капитала. И капитал растет, и расцветает, поскольку всё, что можно продать, продается. Я читал как-то о любопытном феномене, случившемся на одном из аукционов: выигравший лот должен был его сжечь. То есть люди состязались за право сжечь произведение искусства. И вот победитель, выложивший несколько миллионов долларов, торжественно сжег картину. Не знаю, с какой целью была устроена эта провокация, но тот, кто ее затеял, доказал очень простую вещь: что искусство в действительности ничего не стоит. Пусть и продается за миллионы долларов. Варварство свирепствует. Что уж говорить о театре...

                           Йеошуа Соболь. Фото: Erez Galonska

В том, виленском театре, устроенном на заброшенном складе, было 300 мест. Но билетов на каждый спектакль продавалось не менее 350-ти. Некоторые из купивших билеты зрителей не приходили на спектакль по той причине, что их уже не было в живых; тогда их места занимали другие. Актеры еврейского театра, втиснутые в душный и тесный, словно домовина, мирок гетто, пытались променять дьявольское на божественное.

Ну а если вкратце, то сюжет пьесы повествует о немецком офицере, еврейской певице, еврее-полицае, кукольнике и других обитателях Виленского гетто 1941-1943 годов. О театре как средстве духовного сопротивления. О том, что люди в любых обстоятельствах готовы жить полной жизнью, тем более если они – люди театра. О том, что игра (ну как тут избежать аллюзий на трагикомедию Бениньи «Жизнь прекрасна»?) спасает от реальности. Коллизия же заключается в том, что поставить спектакль обитателям гетто приказывает немецкий офицер Бруно Киттель, влюбленный в прекрасную еврейку. А может, и в искусство. А может, ему просто хотелось развлечься. До войны он, кстати, был актером и музыкантом (Соболь подчеркивает, что речь идет о реальном персонаже), играл в спектаклях по пьесам Брехта. Как бы там ни было, он куда менее антипатичен, нежели главный капо гетто, еврей Яков Генс. И поступки его удивительны. К примеру, когда женщин холодным зимним днем отвезли в ближайший лесок на расстрел, одна из них обернулась и сказала Киттелю: «Офицер, если вы не пристрелите нас тотчас же, мы замерзнем». «Вам холодно?» – спросил Киттель. Женщина – это была та самая актриса – кивнула. Тогда он попросил ее одеться и приказал солдатам убить других женщин. А живую актрису отправил обратно в гетто.

«Эта история заставила меня понять, что офицер, которому было тогда всего 22 года, чувствовал себя властелином жизни и смерти, – говорит Йеошуа Соболь. – Он мог убить или пощадить. Наверное, он считал себя богом».

То есть тем же Годо.

«На роль Киттеля в китайской постановке был выбран очень известный актер, – рассказывает Соболь. – На первых репетициях он, любимец публики, изображал человека, приятного во всех отношениях. Какой там нацистский офицер... Мне пришлось изрядно повозиться, чтобы он начал вести себя соответственно».

В Китае Йеошуа Соболь оказался по приглашению пекинской театральной труппы Magnificent Culture Company: ее руководитель, прочитав «Гетто» на английском, воодушевился, организовал перевод пьесы на китайский и предложил автору стать режиссером постановки. «Мы репетировали три месяца, и меня поразило, что уже на первую репетицию актеры пришли полностью подготовленными: каждый знал свою роль наизусть. Более того, когда я уходил после репетиций отдыхать, они оставались работать. Поэтому мы продвигались очень быстро».

– А как вам удалось объяснить им, что такое Катастрофа? Ведь на уроках китайской истории не проходят европейские войны, которые называются мировыми – в представлении китайцев, во всяком случае, они таковыми не являются...

– Поскольку мне сразу стало ясно, что они ничего не знают о Катастрофе – ни актеры, ни китайский народ вообще – я выбрал следующую тактику: перед каждой сценой, которую мы репетировали, я подробно объяснял им, что происходило в еврейских гетто, созданных нацистами в период Холокоста. Так мы и продвигались, от сцены к сцене, и они всё больше понимали, каков там был уклад и что жизнь человеческая в гетто не стоила и выеденного яйца.

– Какие эмоции вызвали у китайских актеров эти новые знания?

– Они плакали на репетициях. Они мучительно переживали каждую минуту на сцене. Они настолько прониклись этой темой, что переводчица пьесы на китайский даже съездила в Нью-Йорк и привезла оттуда дневники Германа Крука на английском. Из 27 членов труппы английский худо-бедно знают всего четверо, но каждый попросил, чтобы им перевели те фрагменты дневника, которые относятся к их персонажу.

Пьеса Соболя, основанная на реальных событиях, была переведена на 20 языков, получила признание на нескольких континентах, вошла в историю, стала темой. «Гетто» считают самой успешной израильской драмой всех времен: в избытке наделенный талантом софиста, Йеошуа Соболь способен выдавать блестящие цепочки диалогов и играть на чувствах аудитории, взывая буквально к каждому зрителю.

После премьеры в Пекине китайские критики опубликовали восторженные рецензии, отметив, что подлинные исторические факты о Катастрофе европейского еврейства дотоле не были известны жителям Поднебесной. И что «Гетто» приближает китайскую аудиторию к пониманию масштабов катастрофы, постигшей еврейский народ и еврейскую культуру в годы Второй мировой войны. Некоторые рецензенты отмечают героизм духа и стойкость узников Виленского гетто, которые сумели сохранить свои духовные ценности в условиях нацистского режима, и подчеркивают важную роль культуры в целом и театра в частности в борьбе евреев за выживание после Холокоста. На государственном телевидении прошел 15-минутный сюжет о спектакле, включающий репортаж об истории гетто. А обозреватель газеты Beijing News, давший спектаклю пять звезд, написал, что любой, кто увидит этот спектакль, запомнит его на всю жизнь, потому что это «скрытое сокровище» (а может, «клад») для всех людей планеты, где бы они в то время ни находились.

Жена Йеошуа Соболя, Эдна, сценограф и дизайнер, создала декорации и костюмы к китайской версии спектакля. Хореографию сочинила израильтянка Ноа Шадур. В образе «соловья Виленского гетто» выступила певица Анаис Мартен, марокканская еврейка, 17 лет проживающая в Пекине с китайским мужем-кинозвездой. В спектакле заняты двадцать семь актеров, трое музыкантов и детский хор. Немудрено: здесь звучат множество песен и танцевальных мелодий, включая танго и вальс. Соболь-режиссер использовал в постановке некоторые из упомянутых 400 песен, написанных узниками гетто (ноты каким-то чудом сохранились), в том числе на стихи Авраама Суцкевера – известного виленского поэта, оставшегося в живых. К слову, Суцкевер признавался в своих воспоминаниях, что во время пребывания в гетто он был более плодовитым, чем когда-либо до или после: вероятность смерти была настолько сильна, что он хотел максимально использовать отведенное ему время.

«Это пьеса, полная надежды и уважения», – сказал после премьеры «Гетто» в Пекине исполнитель главной роли в китайской постановке Сунь Цян. Из столицы Поднебесной спектакль отправился в Шэньчжэнь, а оттуда в Чжухай, Ухань, Шанхай, Нанкин, Далянь, Куньшань, Сучжоу, Хафие, Аньхой и так далее. В апреле спектакль можно будет увидеть на сцене Национального центра исполнительских искусств Китая.

Фото: Magnificent Culture