Мама и ее тени

В театре «Гешер» состоялась премьера «Мамы» – красно-бело-черной комедии о женщине на грани нервного срыва

Их было двое в комнате: она и сигарета. Потом появился третий, то есть он, то есть муж. А за ним, по одному, еще парочка.

Вообще-то модный французский романист и драматург Флориан Зеллер обычно играет в кварто, где нужно выстроить ряд из четырех фигур с четырьмя признаками. Причем три предыдущие фигуры ряда не обязательно должны быть поставлены тем же игроком.

На этом сложение заканчивается, и начинается другая игра. Ибо «Мама» Флориана Зеллера – о неуловимости объективной реальности, когда нам всякий раз предлагаются две версии развития одних и тех же событий. А еще эта черная комедия – целый каталог материнских беспокойств.

В новом спектакле театра «Гешер» Зеллер зазвучал смешно и печально, остро и нежно; ибо Евгений Арье – режиссер, который постоянно задает интеллектуальные загадки и приоткрывает людские тайны. Темпоритм его постановок может ускорять или замедлять реальное время, а может останавливать его в тот самый момент, когда оно несется вскачь. Вот и на сей раз случилось неочевидное, то ли факт, то ли фантазия: зритель в каждый момент загадочного сценического времени Арье застывал, не понимая, было ли то, что было сейчас, или этого никогда не было на самом деле.

«Мама» – спектакль-обманка, оригинальный по форме: череда вроде бы повторяющихся сцен, но сыгранных и озвученных всякий раз по-иному, что заставляет вас сомневаться в самой природе реальности. К примеру, сцена первая: страсти-мордасти. Главная героиня Анн с обсессивным упрямством задает мужу Пьеру одни и те же вопросы – как прошел его день и куда он едет (он же все время собирается на конференцию в Дижон), и словоизвержение ее столь убедительно, что к концу этого эпизода вам лично хочется ее придушить. Сцена вторая: то же, но с иным развитием, где Анн – не истеричка, а вполне себе мирная мужняя жена. Сцена третья: явление блудного сына Николя, к чьей девушке Элоди Анн его страшно ревнует. Сцена четвертая: те же и то же, но с иной развязкой. И так далее. Тонкая и интересная игра запутывает вас окончательно, и вы уже не понимаете, действительно ли у Пьера роман? С той же девушкой, что у Николя? Наяву ли Николя появляется в отчем доме среди ночи? Или всё это мамины галлюцинации? Где мы сейчас, в прошлом, настоящем, будущем? За минуту до этого? День спустя? В реальности, во сне, в чьей-то фантазии? В новом сценическом повествовании Евгения Арье любые факты подвергаются сомнению, так что дезориентированный зритель только ахает и урчит от удовольствия. Ну и сочувствует главной героине, конечно, одновременно ее ненавидя.

Самонетождественность героини – тяжелый крест для домочадцев. Утомленная жизнью Анн, не выпускающая сигарету изо рта, оплакивает утраченный рай, в котором ее дети не были большими, а были мамиными детьми, ели по утрам состряпанные ею завтраки и провожались ею в школу. В этом уютном плюшевом позавчера ее еще любил муж, и не было холодного белого дивана с холодной кожаной обивкой, а были детские игрушки (одна из них, коляска с плюшевой собачонкой, задержалась в холодной белой квартире). Ныне здесь поселилась герметичная пустота, тщательно продуманное ничего, в котором изредка снуют темные тени. Разбавить всё это можно разве что три-цвета-красным, а именно, диванной подушкой, роскошным длинным платьем со шлейфом (его купила Анн) и красным коротким плащиком, а потом и платьишком (в них является Элоди).

Белая минималистичная сценография Семена Пастуха контрастирует с внутренним хаосом обитателей квартиры, одновременно вызывая ощущение обесцвеченной реальности. Такой же, впрочем, как Анн, призрак в домашнем прикиде (пока не появится красное платье, разумеется), в дурманящем коктейле из таблеток снотворного и белого вина. Жизнь ее слишком статична, оттого Анн и глючит на повторениях. Оттого она и истерит, и душит своих мужчин любовью-ревностью, и мечтает о том, как по случаю торжества, а именно, на похороны собственного супруга, наденет только что купленное красное платье. Ближе к концу объективность бытия и вовсе улетучивается, так что вы начинаете воспринимать происходящее только сквозь призму галлюцинаторного сознания героини.

Эфрат Бен-Цур, великая трагическая актриса, молодица 50 лет от роду со спичечной талией и лицом святой грешницы, не отделяет тело от духа. Она играет трагедию и комедию, травестию и бурлеск; играет трогательную и нудную, параноидальную и нормальную жену и мать, у которой бывают спады и подъемы, но чаще спады, как замечает Пьер (в этот момент на кухне что-то с грохотом падает). Эфрат Бен-Цур сладострастно купается в обсессии своей героини, сладострастно предается пороку с собственным сыном (хотя ничего нельзя знать наверняка), пьет вино и таблетки, грациозно танцует, крючится на диване, обаятельно лжет без зазрения совести, выглядит то стареющей матроной, то растерянной маленькой девочкой. Она меняет тона, как окружающее ее пространство, прорезая белую статику красным и страстным, и эта страсть столь велика, что может разрушить других и привести к самоуничтожению – подобно самке богомола, которая пожирает того, кого любит больше всего на свете.

Вспоминаются тут и Юнг с его теориями о комплексе матери, и фрейдовы размышления об эдиповом комплексе и «комплексе кастрации». Не оттого ли ряд сцен озвучен пением кастратов? Но вот что занятно: эдипов комплекс тут работает с точностью до наоборот, как и аналогия с самкой богомола. Доигравшись до развязки, режиссер погружает персонажей / зрителей в полный сюр – когда сын сливается с матерью в страстном поцелуе, а потом душит ее. Красный шлейф развевается по ветру, как шарф босоножки Айседоры, а из-под простыни торчит босая нога...

Спектакль «Мама» хорош и прочими моментами: и переводом Рои Хена, и костюмами Юдит Аарон, подарившей спектаклю дополнительное визуальное измерение, и актерским составом (муж Пьер – Йоси Маршак, сын Николя – Тамир Гинзбург, его девушка Элоди, она же медсестра – Рони Эйнав), и светодизайном (Ави-Йона Буэно), и музыкальным оформлением (оно, между прочим, на совести той же Эфрат Бен-Цур). А еще хорош он тем, что есть здесь некий закулисный персонаж: невидимая дочь. Которая заслуживает упоминания лишь вскользь. Зациклившись на сыне, Анн, вероятно, обрекает дочь на ту же участь. Это лишь вопрос времени.

Фото: Сергей Демьянчук

Заказать билеты