Вечный тараканий бег

«Бег» Булгакова сквозь призму театра La Panim

Аннушка разлила подсолнечное масло, Серафима стосковалась по тыквенному латте.

Из России всегда бегут в жаркие страны.
Для кого-то эти страны становятся перевалочным пунктом. Вот, скажем, сто лет назад бежали через Константинополь; сейчас бегут через Тель-Авив – точнее, Хайфу, учитывая концентрацию поклонников тыквенного латте в северном израильском городе.

Северном – это, конечно, сильно сказано. Там, откуда бежали по-булгаковски, в Северной Пальмире, все было по-брюсовски: были дома нахлобучены, трамвай созвонен с телегой, прохожим наперекор, и дождь мокроснежьего бега ставил рекорд. Из мокроснежьего бежали в Крым – наш, не-наш, и далее – в Турцию, ну а там куда придется.

Израильский театр La Panim Ариэля Крижопольского давал вчера представление в жарком приморском Яффо. Masterpiece по булгаковской пьесе, фразы из которой и впрямь звучат как сводки новостей – снова война, снова эмиграция; временная петля.

Что ж, как писал Хайнлайн, в саду расходящихся временных тропок любой парадокс может быть отпарадоксирован заново. Таков уж он, темпоральный устав.

Бесконечная петля, закручивающаяся во времени – словно Уроборос, кусающий себя за хвост. Интересно, понимали ли те, кто окружал нас в зрительном зале (а это по преимуществу были новосбежавшие), что спектакль – про них?
Как-то не очень, по-моему. Даже когда Симка призналась, что скучает по тыквенному латте.

Сколько из них, новосбежавших, вернется обратно – в Москву, в Москву? И сколько уже пересидельцев отправилось отсюда – в Париж, в Париж?

Masterpiece – это еще мягко сказано, ибо хочется петь да петь дифирамбы; ведь Ариэль Крижопольский и команда театра La Panim создали потрясающий спектакль, возникающий как бы из подсознания, ветвящийся мелодиями, которых куда больше, чем восемь булгаковских снов. Мелодии распадаются на подголоски, прирастают лжегармониями, голосами, звучащими наяву и в бреду, гудками, пыхтением паровоза, детским плачем, которого нет. Вот и влюбленный в Серафиму интеллигент Голубков здесь – только голос. Тиф, жара, безумие. Режиссура ни на кого не похожая, и сценография (за все чудеса ответственен он, Крижопольский in propria persona), наполняющая пространство не только иммерсивными, но и остраняющими элементами. Череп в шляпе – vis-à-vis Хлудова, а может, и альтер эго, черт возьми (фигура в котелке и в интендантских погонах?); и голова на палке в черном противогазе – это Артур Артурович, тараканий царь, вездесущий, который везде и возникает ниоткуда; и фигурки повешенных в прямоугольнике картинной рамы, и крутящийся на патефоне вояка, и карты игральные, которые режиссер, равно как и письма с банкнотами, наделил гравитацией. И абсолютное попадание в Булгакова, который, в свою очередь, абсолютно попал в сегодняшний день.

Вот такой есть у нас в Израиле театр, магический по-Гессе, где играют по-русски.

«Даже не знаю, с чем сравнить, – сказала после спектакля моя подруга, неофит театра La Panim, восторженная с головы до пят. – Разве что с фоменками».

Но наши, как известно, лучше всех. Они даже умудряются проникать в сны.

Ариэль Крижопольский вписал в булгаковскую партитуру кучу нот собственного изобретения. Можно сколь угодно описывать каждую – всё равно не исчерпаешь все подтексты. Добавил смартфон (один, но зато с голосовым сообщением) и кроссовки, и пистолет, выстреливающий конфетти, и даже коркинет. И руку манекена, которая живая совсем, и прочие неожиданные предметы – у них есть выходы-уходы, и каждый (не)свою играет роль.

Карусель актерского мастерства – у кого-то всеми красками спектра, у кого-то графичным, четко очерченным действием; разброс от пластической щедрости до минимализма. Актеры тут невероятные – и сам Ариэль Крижопольский (Хлудов), сочинитель новых версий булгаковских архетипов и прототипов; и генерал Чарнота (Иван Забашта), и его походная жена Люська (Виктория Кабрамова), и бесподобная Серафима Корзухина (Крис-Крис Фаерович) с по-бердяевски тотальным миросозерцанием, и азартный Парамоша (Михаил Лернер). И музыка Ларисы и Максима Кофманов – авторская, с турецкими напевами и русскими романсами, и «Девушка из Нагасаки», и много Вертинского.

«Если вам понравился спектакль, расскажите о нем тем, к кому вы хорошо относитесь, чтобы они тоже могли насладиться. Если он вам не понравился, расскажите о нем тем, кого вы терпеть не можете, пусть они тоже помучаются два часа», – напутствовал Ариэль после того, как все закончилось. А жаль, какие там два часа – пролетают как пара минут; театральное время опять не совпадает с реальным.

В общем, этот «Бег» – действо безоговорочно шаманское, с мощными авторскими метафорами, с необычным эндшпилем, напоенное бесконечной театральной поэзией.

Горький в свое время назвал пьесу Булгакова превосходнейшей комедией и предсказал «анафемский успех».
Как в воду глядел.

Аннушка разлила подсолнечное масло, Серафима стосковалась по тыквенному латте и по снегу на Караванной улице Санкт-Петербурга.
Значит, так тому и быть.

Фото: Оксана Корогодин