Живые души

«Гоголь-центр» оживил в Тель-Авиве «Мертвые души» Кирилла Серебренникова

Мир схлопывается в коробочку, люстра оборачивается кадилом, а собака – волком. Ну а люди, живые и мертвые, кем только не оборачиваются.

Задрипанные мужички оборачиваются тремя богатырями, скачущими на лошадиных черепах – а может, и тем, что осталось от птицы-тройки; Феодулия Собакевич оборачивается кошкой, шипящей на Чичикова почище любых сиамок; и мужики уже не мужики, а старухи-нимфоманки, что заботятся о своем телесном низе, а Коробочка в бесподобном исполнении Олега Гущина настолько неотразима, что занимает – в моем сердце, по крайней мере, – место Дамы, приятной во всех отношениях.

Партитура Серебренникова гудит метафорой, аукается цитатами и аллюзиями, шокирует абсолютно новыми режиссерскими ходами и повергает в полный, ничем не замутненный ребяческий восторг. От того, как люди с песьими головами затевают с Чичиковым сеанс одновременной игры, а потом грозят великому комбинатору шашками-пулями. Или от висящей в воздухе панночки, она же губернаторская дочка в подвенечном наряде из пухового одеяла, которая вдруг оборачивается Ноздревым. Ну и от прочих игрищ очень живой и отчего-то даже обаятельной нежити. А посреди всей этой хтони – музыка тапёра слева, отсутствие пауз, остранение вкупе с отстранением, метаморфозы коллективного тела и бессознательного пространства. Вот вам и постмодернизм.

На просторах Серебренникова обитают бахтинская карнавальность, высокая смеховая культура и высокое искусство разложения – разложения-распада личности, разложения гармонической вертикали на ладные созвучия, а горизонтальной, полифонической – на подвижные и вдвойне-подвижные дышащие подголоски. Здесь играет каждая деталь, и рефрен всякий раз звучит иначе, и контрапункты накладываются мягко и плавно – вот еще не исчез один помещик, а уже явлен другой, и комедия перетекает в макабр столь искусно, что речь явно идет об энгармонической модуляции.

Воздух всего этого дивного действа столь музыкален, что и актерам не удержаться; и вот перечисление имен умерших крестьян оборачивается дивной красоты многоголосием; вот уже Евгений Сангаджиев, побывав кем угодно, оборачивается контрабасистом, а Никита Кукушкин – барабанщиком. Даже Чичиков в лице и теле Семена Штейнберга на клавишах поигрывает джаз. Только пианист никем не оборачивается, а остается собой, пианистом Андреем Поляковым.

Ну да, ибо звучит здесь и музыка в обычном ее понимании, музыка Александра Маноцкова, фортепианная и вокальная, и когда вокальная, сочиненная на тексты лирических отступлений Гоголя, то поют ее персонажи разные, к примеру, Дама приятная, которая здесь тоже имеется – в качестве одной из ипостасей Никиты Кукушкина.

А Чичиков, суетный и слегка нездешный, живет по своим заповедям. Как живут по своим крутой пацан Ноздрев Михаила Тройника, хамоватый плотский-поцелуев, Манилов Одина Байрона, велеречивое ни-то-ни-се, выдающийся Собакевич Антона Васильева, на глазах превращающийся из грубияна-чревоугодника в сотрудника спецслужб в кабинете для допросов, и уморительная Коробочка Олега Гущина с тысячью и одним выражением глаз, и вовсе уж неподражаемый Плюшкин Андрея Ребенкова, некрофил и скопидом, не способный расстаться даже с трупами, лежащими и смердящими прямо в доме. Да что там, неподражаемы здесь все, каждый в своем пластическом рисунке и в своей тональности, и писать об этом невероятье трудно, ибо слишком оно визуально, и игриво, как дети Манилова Фемистоклюс и Алкид, в которых обряжены опять же взрослые дяди Антон Васильев и Никита Кукушкин, и так богически они резвятся, так шаловливо связывают шнурки на чичиковских ботинках, что вы не и заметите, откуда возьмутся качели – вот уж и вправду откуда ни возьмись, на которых будут качать жену Манилова (о-го-го-какой Артем Шевченко), и потом, окончательно подпав под серебренниковский гипноз, балдеть от каждого сценического жеста, понимая вдруг, что песочные пирожные – это куличи из песка, и умиляться каждому нюансу, включая пятно на прожженной утюгом рубахе главного героя, или полстакану вина, налитого за упокой высокого крестьянина, потому что другие были приземистыми, оттого за помин их душ Чичиков плеснул крови на донышко, да и выпил.

«Русь, чего ты хочешь от меня?» – слова последней песни. Говорят, режиссер Кирилл Серебренников пришел на заседание суда в футболке с этой надписью. Эх, Русь, птица-тройка, от которой остались лишь черепа – ты рождаешь еще гениальные спектакли. Так что – быть может – тот, кто тебя выдумал, все-таки был прав.

Фото: Alex Yocu, Ira Polyarnaya