Человек, который улыбается

Гениальный enfant terrible Сергей Полунин выступил в двух балетах, но в одном амплуа: премьера в Хайфе

Заявлены на израильской афише были два спектакля: «Фальшивая улыбка» английского хореографа Росса Фредди Рея для девяти танцовщиков и «Sacré» японки Юки Оиши – для Полунина соло. Но не тут-то было: вдруг стало ясно, что вообще-то это дилогия. Которая вполне могла бы случиться век назад, в кабаре-вертепе Берлина времен Веймарской республики или в Париже времен «Весны», где начинал сходить с ума слишком гениальный Нижинский, повергая в замешательство господ и потаскух уродливым земным кувырком, призванным на смену лебедям, пачкам и души исполненному полету.

Полунин, artiste étoile, способный уложить всех на лопатки одним движением выворотной кисти, не говоря уже о стопе, главный герой этой дилогии – шут в Боге, Петрушка, Пьеро, да что там, Бип, потешный и немыслимо одинокий герой Марселя Марсо. С намертво приклеенной к подкладке губ улыбкой, потому что надо показывать миру хорошо, даже если плохо. Ну да, как-то уж по-еврейски – а ведь так оно и есть: руководит «Фальшивой улыбкой», тайно, из ямы, музыка клезмеров – в исполнении польского ансамбля «Kroke». И не случайно польского (по месту обитания, не по крови), но об этом позже. Тут-то и понимаешь, какая трагедия заключена в привычном, слушаном-переслушаном, впитанном на генетическом уровне «Фрейлехс».

«Фрейлехс» здесь, конечно, не танцуют – а выполняют прелестные экзерсисы, заданные Россом Фредди Рэем; откровенные, с этимологией борделя, и пантомимные, марионеточные, неизбежно уводящие опять же во вторую часть дилогии, к Карабасу-Дягилеву, дергавшему за ниточки своих кукольных мальчиков. Дягилев здесь – Йохан Кобборг, еще один экс-этуаль Королевского балета, напоминающий Джоэла Грея из «Кабаре»: ЭмСи, голый торс, штаны на подтяжках, джокер в декадентском обличье, злобный сутенер, который уведет от грустного шута Полунина его возлюбленную (да и то сказать: ну не желал Дягилев отпускать Вацлава к девушке Ромоле). Сей кукловод-Карабас легко управляет пятеркой мужчин с выбеленными лицами мимов и двумя девицами в прикидах обитательниц борделя. Бип подчиняться не желает; особенно ясно понимаешь это в коде, когда солирующий Полунин начинает выделывать свои танцевальные ультра-си. Да с такой душевной мукой, что сразу вспоминается, что Марсель Марсо был евреем вообще-то, а никаким не французом, Мангелем из семьи польских эмигрантов (Нижинский ведь тоже из польских), рожденным меж сыром страсбургским живым и ананасом золотым.

Ананас из того же «Кабаре», конечно же, присутствует – тут, в «Фальшивой улыбке», то ли как запретный плод, то ли как яблоко раздора, то ли как знак любви к девице в дезабилье. Любви, пожалуй, вернее, учитывая, что танцовщиков в балете девять, а девять – число Беатриче.

Самое занятное, что Росс Фредди Рэй говорит о своем опусе, что девяти персонажей вовсе и нет, а всё это происходит в голове одного. Не жутковатого кукловода, а человека с его нелепыми взлетами и сокрушительными падениями. И тела, вылепленные эпохой столетней давности, но наделенные новой пластикой, марионеточны не потому, что их дергают за веревочки, а потому, что они кому-то снятся. Оттого поначалу хореограф заставляет их нарочито отставать от музыки, сбивая синхроны, спешить и смеяться невпопад, в пику мерному тиканью часов. Кукловод даже вроде душит девушку Полунина, но тоже понарошку. Прочие то мрачны, то капризны, лишь Полунин выделяется из толпы: трагическая фигура, жаждущая недостижимого.

Fraudulent – ключевое слово дилогии. Покорность тряпичной куклы, наше вечное скитальчество с улыбкой на лице. И круг как макгаффин. Большие пируэты, двойные содебаски и фуэте. Sacré во французском произнесении сродни cercle, то есть кругу. Круги чертил Нижинский в клинике для душевнобольных («его рисунки основывались на круге, и он разработал удивительную технику создания поразительных портретов из нескольких кругов», – пишет в воспоминаниях Ромола Нижинская). Хотя Юка Оиши помещает танцовщика не просто в cercle, но в cercle vicieux – замкнутый круг. Пока длится антракт, двое юношей выкладывают на полу сцены с циркульной точностью темно-красный канат, а затем присыпают его сухими листьями.

Заключенный в круг осенних листьев (читай: увядшей жизни), Полунин-Нижинский хорош до такой степени, что любые фавны отдыхают – в том числе полуденные, с плоскими ладонями, из «L'Après-midi d'un faune»; и вывернутый наизнанку «Призрак розы» дивит резкими субресо, и мечется в оковах-нитях Петрушка; взмывает ввысь и скользит по диагонали вниз в бризе дессю-дессу Голубая птица. И всё это действо так же эмоционально неотвратимо, так же нервически прекрасно, как музыка «Весны священной» Стравинского, которая звучит то на фортепиано, то в оркестре – как известно, в том же освистанном Парижем 1913 году вышел авторский клавир для фортепиано в 4 руки; ныне эта версия «Le Sacre du printemps» почти не исполняется, так что вот вам и еще один раритет. И опять всё происходит в сознании, в помутившемся рассудке Нижинского, где бьются ангелы и демоны, и очень уж им созвучны стравинские содрогания, испытываемые земной материей, когда в нее вторгается дух ритуала.

Улыбка сменяется смехом – таким же неестественным, таким же fraudulent, смехом безумца. Полунин-Нижинский в камуфляжном костюме (страх прототипа перед первой мировой – тогда Нижинский был арестован и отправлен в лагерь для военнопленных) корчится в позе зародыша, дрожит, ползает по сцене, борется с невидимыми врагами. Неподражаемая полунинская пластика, смесь агрессии и кротости, страдания тонкой кровоточащей души, вздохи полупальцами ног. Тезис – антитезис – синтез.

Работа над «Весной священной» привела Нижинского – больного душой, но не разумом – в психиатрическую клинику. В «Sacré» разум – это путы, красная веревка, аналог несвободы. Разум прячется под сухими листьями, но он все-таки его находит: свое бремя, свой крест, свои запутанные внутренности, свои путаные мысли. И рушится под тяжестью этих метафор, швыряя свое тело оземь.

Герой дилогии Полунина – амбивалентный образ, удвоенный невзаправдашней улыбкой, amor fati и  amor mundi, излишек бытия. И никуда ему не сбежать, даже из ставшего тесным балетного мирка, потому что весь его мир очерчен кругом. Лучше просто покончить со всем разом, лишить себя первоначальной роли и подготовиться то ли к The Rite of Spring, то ли к rites of passage.

Photos by Polunin Ink, Das Neves Photography