Мета, Цукерман, ИФО, Четвертая Брукнера

В Израильской филармонии состоялся последний концерт Зубина Меты, отчего и ему, и всем нам взгрустнулось

Вот один из эффектов, произведенных этим концертом.
Незнакомым людям отчего-то хотелось говорить друг с другом. И говорили, говорили – в антракте и после, особенно после.
«Я была на точно таком же концерте пару лет назад в Мюнхене, – сказала мне симпатичная дама, улыбаясь открыто и, как бы поточнее выразиться, лучезарно (практически все вчера так улыбались). – Но сегодня мне понравилось намного больше. Потому что трогательно очень. И потому что это здесь».

Из-под палочки Меты я слышала Четвертую Брукнера в Вене приблизительно в то же время – и с дамой полностью согласна. Даже не потому, что трогательно, хотя и это тоже. Просто вчера я расслышала в ней:
- и сверхискусность брукнерова письма (ах, как он пишет! Органист, одним словом. Церковный к тому же)
- и неподражаемую манеру простеца-хитрована из Ансфельдена сбивать с толку что оркестрантов, что слушателей – вот вроде обещал одно, а нате-ка вам другое!
- и верчение рулетки – вот вам струнная группа, да неоднородная, да кто играет пиццикато, а кто смычком, а вот уже духовые вступили – медные, полагаете? ан нет, деревянные; это он, Брукнер, регистры органа переключает, аликвоты, да штрайхеры, да флейтовые, да ударные – их, между прочим, игрушками называют; тут, кстати, ударные шепчут, и это прекрасно, как всё у этого композитора, так и норовящего огорошить (оттого особенно мною любимого)
- и что всё так или иначе будет хорошо, и зазвучат фанфары, и великаны спляшут лендлер, и закончится любой минор в мажоре, как ни крути – ну, давайте придумаем себе мажор, даже если реальность отнекивается, дескать, не все так розовощеко
- и что время течет нелинейно, и что оно растягивается во все стороны – вот мимо, сопя, прошел еще один час, и время вдруг оказалось истекшим
- и форму, удивительную брукнеровскую форму, которую Мета выстроил почище любого архитектора – это как растянутую одежду превратить в новехонькую, вернуть ей форму, стало быть
- и что тромбоны и валторны могут быть красноречивее своих собратьев, и группироваться в стройный хор
- и вновь удостоверилась, что не совсем верю в то, что Четвертая симфония написана в ми-бемоль мажоре
- расслышала и то, какой необыкновенный все-таки у нас оркестр, играющий даже самое неиграбельное играючи
- и то, какой он, Мета, великий мастер.

                                Photo by Marina Fainstein

Добавлю, что брукнеровские симфонии слышатся так, как задумал дирижер – да-да, не композитор, а дирижер, ибо существуют во множестве версий и редакций, друг на друга порой непохожих. С Четвертой, «Романтической» – та же история: имеется как минимум семь ее вариантов, хотя исполняются в основном три: версия I 1874 года, версия II, объединившая редакции 1878-1880 годов, и версия III 1888 года. Зубин Мета обычно исполняет вторую версию, Volksfest (издание Леопольда Новака, если уж быть исторически точными); но ежели вы слышали и другие, то наверняка знаете, что Четвертая разных лет – это три большущие разницы, в особенности скерцо. А дело в том, что в декабре 1878 года Брукнер заменил оригинальное скерцо совершенно новой частью, которую называют «Охотничьим скерцо» (Jagd-Scherzo). В письме музыкальному критику Вильгельму Тапперту композитор признавался, что новое Скерцо «представляет собой охоту, тогда как трио в духе лендлера – это танцевальная мелодия, которую играют охотникам во время трапезы». Ну а в 1880-м существенные изменения претерпел уже финал, особенно по части оркестровки.

У Зубина Jagd-Scherzo, как и Andante, звучит как тональная поэма, которую следует читать между строк. И по сей день у Меты – идеальный баланс темпов, ясность формы, вдумчивое отношение к фразировке. Экономия жестов, совершенство пропорций, естественность от и до, ничего случайного или надуманного. Не возвращение к своей же Четвертой прежних лет, а осмысление через музыку жизни собою сегодняшним.

Дирижирует почти 88-летний Мета сидя, но по памяти – никаких перед ним партитур. Ходит едва-едва, но без палочки – разве что дирижерская в правой руке. Соблюдает ритуал, всякий раз удаляется за кулисы после того, как отзвучит очередной опус. Вчера, до Брукнера, отзвучали увертюра к «Свадьбе Фигаро» Моцарта и моцартовский же Пятый скрипичный концерт из-под смычка Пинхаса Цукермана. В Allegro Aperto, что примечательно, я заслушивалась не солистом (который мазал не раз и не два), а оркестром, в особенности узорчатыми первыми скрипками и моим фаворитом Ильей Коноваловым. В Adagio у Цукермана было пару интересных моментов, зато третья часть, Tempo di Menuetto, обернулась его триумфом: солист играл тему рондо и грациозно, и жеманно, и изысканно, и отвязно в «народной» интермедии, а завершил и вовсе галантно: последнюю скрипичную фразу Цукерман произнес, повернувшись лицом к оркестру.

                                Photo by Marina Fainstein

На бис Пинхас Цукерман с ИФО преподнесли расчудесный «Испанский романс» Пауля Бен-Хаима – а поскольку он еще когда-то был песней израильской детворы (сказала мне соседка по креслу), зал увлеченно подпевал. Что ж, сказал Цукерман, сейчас вы и не так запоете – и заиграл «Колыбельную» Брамса.

Тель-Авив, аудитория имени Чарльза Бронфмана, 5 марта 2024