Фантомы в опере

Камерный шедевр Бенджамина Бриттена «Поворот винта» в Израильской опере поначалу воспринимается как кино из старой английской жизни. Кинематографичен пролог с его жутковатым фортепианным саундтреком, когда фигура будущего мистера Куинта растворяется в темноте, и оттуда выплывает в луче света конный экипаж. Через заднее стекло его видна Гувернантка, весьма живописно изображающая тряску на ухабистой дороге. Ритм музыки вторит движению колес экипажа, несущего свою пассажирку в мрачное поместье Блай.

Смена кадра (или, если угодно, поворот винта). Внутреннее помещение готического особняка с узкими арками и наклонными окнами, из которых позже материализуются тени-призраки. Гнетущий фон – викторианские обои с узорами, старинная мебель – небольшое бюро, комод с выдвижными ящиками, игрушечная лошадка и кровать с балдахином. Картинка, более всего напоминающая полустертую гравюру. Высвечены лишь отдельные детали – как на полотнах Рембрандта. И с этой картинки начинается единство места и действия: на протяжении двух актов декорация останется неизменной. Однако о статике и речи не идет: каждая деталь бьет прямо в суть очередного поворота винта. Игрушки под кроватью помогут девочке Флоре рассказать свою историю. Деревянная лошадка примется раскачиваться без всадника в полумраке. А публике останется лишь гадать, видит ли она перед собой плоды воспаленного воображения Гувернантки или ее действительно приглашают заглянуть в потусторонний мир.

Команда с берегов Туманного Альбиона – режиссер Алессандро Талеви, сценограф и художник по костюмам Маделейн Бойд, дизайнер по свету Мэтью Хаскинс – сотворила на сцене Израильской оперы необычный и утонченный спектакль. Широкая кровать с балдахином – место сна и обольщения, рождения и смерти, реликвия (или реликт?) викторианской эпохи – стала центром притяжения всех без исключения персонажей. На кровати будет скакать мальчик Майлз, напевая зловещую песенку, и забываться тревожным сном Гувернантка. Вдоль нее будут скользить призраки педофила мистера Куинта и соблазненной им мисс Джессел. И все будут верить в призраков, видеть и слышать их – за исключением миссис Гроуз, единственного персонажа, который не находится в плену сексуальных импульсов, единственной невинной души в поместье Блай.

Алессандро Талеви нагнетает саспенс без специальных эффектов. Атмосферу ужаса и клаустрофобии в духе «плаща и кинжала» воссоздает лишь игра света и тени. Оркестровые интерлюдии звучат как комментарии к мистической драме. Режиссер играет с детьми в игры, то превращая их в порочных кукол, то заменяя занятия на фортепиано Майлза диким ритмичным танцем под звуки граммофона. Он не предлагает нам ответа на вопрос, происходит ли все в затуманенном мозгу Гувернантки – или на самом деле; ведь, возможно, это лишь феномены сознания «ненадежного рассказчика». Именно подобное стремление сохранить неоднозначность новеллы Генри Джеймса, по которой создал свой оперный триллер Бриттен, и отличает «Поворот винта» в Израильской опере от других его постановок. Вы так и не сможете прояснить для себя, настоящие ли это призраки и на кого они охотятся; в себе ли Гувернантка или не в себе; кем убит мальчик или не убит вовсе; и, наконец, доброе ли здесь добро и злое ли зло. Сей загадочный спектакль являет собой апофеоз двусмысленности и неоднозначности: вероятно, режиссер воспринял бриттеновские намеки и в точности им последовал.

Справиться с психологическими ребусами Бриттена английским постановщикам помогли оркестр из тринадцати инструменталистов под управлением Дэвида Стерна и шесть певцов: четыре женских голоса, тенор и дискант. Оркестр демонстрировал причудливую игру тембров, тонкую и интригующую, передавая все нюансы партитуры, сотканной из необычных, ускользающих звуковых сочетаний, из теней и остраненно-холодных пятен света. 12-тоновые темы с вариациями ввинчивались в сознание жутью неопределенности; жуткие фантомные сцены были озвучены не грохотом тамтамов или барабанным боем, но мелодиями духовых, буквально забирающихся под кожу и вызывающих мурашки. Гению Бриттена не требуются фанфары – минимальными средствами он вызывает у слушателя состояние непреходящей тревоги, прикосновения к чему-то непостижимому, будь то имитация старого раздолбанного фортепиано, темперированного совсем нехорошо, нарочито ангельские переборы арфы, глиссандо литавр или леденящее мерцание челесты, погружающее в атмосферу спиритического сеанса.

Челестой озвучен в опере Питер Куинт, самый жестокий персонаж-призрак, которого Бриттен уподобляет нежному звону музыкальной шкатулки, привлекательному для любого ребенка. Ибо борется мистер Куинт за душу мальчика Майлза, стоящего на пороге пубертата. Стоит вспомнить, что партия Куинта была написана композитором для его возлюбленного, тенора Питера Пирса, союз с которым продолжался 37 лет. Оттого зовы Куинта – совершенный музыкальный образ соблазна, которому невозможно противостоять. Изгибы мелодии сродни изгибам человеческого тела, их хочется коснуться, несмотря на запрет, – и Майлз поддается этим чарам.

В Израильской опере партию мистера Куинта завораживающе исполняет американец Роберт Макферсон: он буквально обволакивает своим серебристым голосом хрупкого мальчика, словно лаская его на расстоянии. «Они не с нами, они – с ними», – понимает наконец Гувернантка, имея в виду Майлза и его сестру Флору, которую призывает другой призрак – утопленницы мисс Джессел (израильское сопрано Идит Замир). Молодая Гувернантка в отточенном исполнении Шинейд Мульхерн из Ирландии убедительно передает ощущение невроза, превращаясь в страстную оппонентку призраков и мечущуюся между двумя мирами. Выразительна и Флора, чей образ модулирует от хорошей девочки к страшноватому манекену, одержимому «голосами» – юная израильтянка Шира Патшорник в этой партии-роли весьма достоверна.

Но главное открытие спектакля – безусловно, 13-летний Гарри Оукс в партии Майлза. Он не только безукоризненно исполняет сложнейшую дискантовую партию, но и создает феноменальный драматический образ раздвоенного сознания, отрока невинного и порочного, очаровательного и отталкивающего: суть воплощение невинности на пороге сексуального пробуждения! Помимо чистого, бесстрастно-ангельского тембра и недетского вокального мастерства, он покоряет своей пластикой, демонстрируя затейливые балетные па. Добавим, что Гарри Оукс – не новичок на оперной сцене: он исполнял партию Майлза в Рейнской опере в Дюссельдорфе и участвовал в «Вертере» Массне в Королевском оперном театре Лондона «Ковент Гарден».

Темы потустороннего мира, адского соблазна, зовущих голосов воплощены и в соло деревянных духовых (к чести каждого оркестранта, исполнены они были блестяще). Дэвиду Стерну удалось добиться идеального баланса между инструментами и певцами на сцене, отразить каждый нюанс борьбы между демоническими силами и живыми людьми, страх перед неведомым и предчувствие трагедии. На протяжении двух актов поддерживается заданное состояние, которое закручивается, подобно винту, по мере развития сюжета (самое время вспомнить, что поворот винта – это один из способов средневековой пытки, когда голову жертвы обхватывали обручем и медленно затягивали тем самым винтом). Живые и мертвые поют здесь политональными ансамблями, исполненными какой-то пронзительной красоты, атональность охотно отдается тональности, а диатоника оказывается в ладу и с собой, и с призраками, явившимися на зов Бриттена из староанглийского фольклора. Так что, несмотря на гибель Майлза, внявшего зовам из преисподней, в финале ощущается катарсис: музыке таки удается примирить слушателя с ирреальным и не замутить наше сознание туманными фантазмами не менее туманного Альбиона.

P.S. «Поворот винта», как и собственно Бриттен – явление в наших палестинах настолько необычное, что обделить его вниманием попросту невозможно. Иными словами, путь ваш лежит в Израильскую оперу – спектакли идут до 22 февраля.

Фото: Йоси Цвекер