Распил нотной решетки под небом Нью-Йорка в быстром темпе

Что может быть ужаснее толстенного тома эссе, жанра самого устаревающего, никакой геронтолог не поможет? Что, уже начав читать книгу «В тональности ля мур», вообще может быть интереснее и очаровательнее?

И здесь сразу много ключей к тому, что в бизнесе прозывается success story. Во-первых и главных, автору – интересно, захватывающе, волнительно (а это не сымитировать). Очень многое, очень многое в этом многом, именно тот случай, когда у человека глаза горят, wide open, увиденное он хочет узнать лучше, ближе, разобрать на детальки, а их, как любознательный ребенок, принести и показать другим.

Бога, как наверняка говорили талмудисты или еще какие-нибудь мудрые люди, можно найти в песчинке на морском берегу. А уж в тех людях и явлениях, с которыми водит дружбу Элина Гончарская, и подавно. А она общительна, очень, вот только примерный список тем и культурных героев этой книги – Пьяццолла и Малер, Будапешт и Брейгель, Нижинский и Нью-Йорк, Озон и Дельво, Лиссабон и modern dance, Дягилев и Бетховен, выставка леттристов и даже Ева Браун в Музее Израиля. Список, что называется, совсем неполный, to be and is being continued. Он вообще будто живой, не только пополняется, но и живет.

Гончарская постулирует, что главным сюжетом тут была музыка. Особенно когда «на время карантина музыку отобрали. Она осталась в компьютере, телефоне, еле живая. Без ауры. Все равно что, как заметил какой-то японец, принять за вес всего лишь отметку на весах». Но это главная тема, а ведь все еще сшито и прошито перекличками, рифмами буквально. Их много, их отслеживать, как в детективе преступника отгадывать, но просто как пример и подсказка. Вот в лиссабонском травелоге о гетеронимах Пессоа – и совсем скоро за ними на страницы выходят израильские художники, озабоченные не только вопросом собственной идентичности, но и выстраивающие несколько личин, персонажей для воплощения собственного творчества. Или еще тоньше – в довольно провокационном фильме «Кондитер из Берлина» действие происходит понятно где, в мучной пыли на ресторанной кухне, а следующими будут «Ромео и Джульетта» литовского режиссера Оскараса Коршуноваса, где среди весьма главных персонажей опять же – мука! «Эта сыпучая субстанция претерпевает в спектакле всяческие трансформации, будь то символ первородного греха али символ смерти, а то и оборачивается волшебным порошком, коим посыпают друг друга влюбленные, пеплом сражений, песком забвения etc. В общем, мука здесь – мука мученическая, причем самого крупного помола». Сделать раздел «Театр» или же сгруппировать несколько рецензий на шекспировские постановки – каждый, по идее, может; тут же у нас имеются рифмы, скажем так, главные, а есть еще более тонкая рифмовка, силлабо-тоника, вот оно как!

Благодаря этому уже текст не распадается, а, несмотря на ту же муку, строен, подтянут и бодро скроен. Весь охват многотемья – схвачен, изваян, представлен. Как игривый поединок в снежки, как беседа с лучшим и умнейшим другом – один факт тут же приводит с собой другого, с него прыгаешь на третье, а вот тут еще очень интересно, такая тема, только послушай, ты знал? Нет? Вот и я только недавно узнал, круто, правда? Да, действительно, снимем попутно и еще много раз шляпу перед потрясающей эрудицией автора (и ее собеседников и персонажей). Где еще так сразу узнаешь, что выручка от продажи «Майн Кампф» шла одно время в Англии на нужды «Красного креста», что такое йеменская готика, сколько точно женских персонажей в Талмуде (гораздо меньше мужских), что общего у Иисуса и Пиноккио, как Фрейд выставил отошедшему в мир иной Малеру счет, почему цвет Бруклина синий и как Лист играл «одиннадцатым пальцем».

Ярко, провокационно даже? То ли еще будет в беседах, где хулиганистый художник Окунь, последние беседы с великим композитором Канчели, создатель, хранитель и самый живой воплотитель второго русского авангарда Гробман, поэт и издатель Гали-Дана Зингер, израильские Оскары Уайльды и enfant terrible и другие, еще какая живая, шумная и много думающая художественная компания. Они скажут изрядно мудрого, нового и – да, такого, например, что еврейского искусства напрочь нет, а Достоевский это отстой, читать невозможно.

Ну что уж там. Элина – очень тактичный собеседник, слушает, немного провоцирует вопросами, ненавязчиво раскрывает человека. Кстати, да, она крайне любознательна, но тут все же, мне кажется, ключ к тому, что и почему интересует больше всего ее саму. А то, у чего есть – своя фишка, что-то особенное, что-то, что заставит тех же героев Шекспира найти новую эмоцию, а Малера зазвучать чуть иначе, чуть сильнее, чуть на разрыв. Каким-то особенным муром, к которому у автора полный ля мур. Ее же, пусть и немного о другом (о – другой! Авторе своеобычных скульптур, интересной судьбы и музея собственного имени Илане Гур), словами: «Из бабочек, покидающих кокон, выбрать безопасную – та еще морока. Того и гляди, махнет крылышками – и случится эффект бабочки, а то и какая другая пакость. Нам ведь и так хорошо, вопреки приличиям. Уж если бабочка, то лучше железная. […] Чтобы поддаться очарованию ее работ, кому-то потребуется несколько попыток. Иные воспринимают их с первого раза, умудряясь разглядеть за нарочитой грубостью металла хрупкую, беззащитную мягкость плавящейся души».

И уже ясна главная фишка – ок, да, одна из – самого автора. Тот стиль, которым – по-хорошему и очень хорошо – пишут прозу. Стиль, будто Виан тут самозанялся писать заметки, Перек болтал и фонтанировал-подсказывал идеи (разобрать фильм по Магритту и Леннону, а?), а въедливейший главред Набоков, сдвинув очки, корректорско просматривал получившееся. Получившееся безумно ярко и ярко безумно, фонтанирующе и глубоко. В результате чего Ксенакис с Варезом «пилят решетку нотного стана» под «смех сквозь Делёза», а «все мы – селфи Божьи» по Веласкесу пилим их на фоне «неба в Нью-Йорке блюзового цвета». Каково, а?

И пусть съест свою шляпу тот, кто думает, что это лишь парочка блескучих афоризмов на толстую книгу. Которая, к слову, и читается на ура, аллегро и скерцо, за счет вот такого: «Вроде бы плоть, но на самом деле воздух, видимая пустота. Есть небо, ciel, и есть его осколок. Есть складки на небесном лице, похожие на невысказанные мысли. Это не женщина, это не яблоко, это не трубка, это вероломство образов. Может, и мира этого нет, а есть мыр, ничто, как человек без органов у Хармса, прилипший душой-пузырем к безвидным поверхностям Хлебникова [...] На последней работе Магритта звезды образуют закодированную надпись. По преданию, когда он писал эту работу, к нему пришел журналист, и художник спросил его, что тот видит на картине. Журналист сказал: я вижу растущий полумесяц, просвечивающий сквозь деревья. Ах так! – воодушевился Магритт. – Я вовсе не это имел в виду! И тут же дорисовал полумесяц на деревьях; чтобы он оказался перед, а не за. А потом нарисовал полную луну».

Вот и Элина Гончарская берет самые яркие картины современного художественного мира и толкует их закодированные записи так, что экзегеза становится еще какой выставочной сама.

Элина Гончарская. В тональности ля мур. Тель-Авив, Gala, 2020. 640 с.

Дизайн и иллюстрации: Галина Блейх

Автор статьи Александр Чанцев – ведущий российский литературовед-японист, критик, прозаик, эссеист-культуролог. Лауреат множества премий, автор неформатных книг и статей и прочего самого интересного, что может предложить современная словесность.
Выражаем обший редакционный восторг по поводу его дебюта на Culbyt.com