Этгар Керет: «Мы пришли из черной дыры – и идем в черную дыру»

Этгар Керет – имя громкое. При том, что человек он очень тихий, скромный, совершенно не фанфарный. (Хармс, Ионеско и Беккет одобрительно кивают.)

«Этгар, откуда ваша фамилия – Керет?» – «Папина фамилия была Кротоцовский, он родился в Барановичах. Кажется, это на границе Белоруссии и Польши. Просто Белоруссия? Да? А мама всегда говорила, что я пишу как польский еврейский писатель. Не израильский, а еврейский, родом из Польши».

Этгар Керет занимается неблагодарным делом: созданием «малой прозы». Рассказы – эксцентричные, горькие, маленькие – с ладошку! – сделали его любимым и признанным автором. В Санкт-Петербурге Этгара Керета сочли лучшим из всех зарубежных писателей, чьи тексты переводились на русский. Его рассказ «Разбить свина» израильские школьники проходят в школе.

...Папа не хотел купить ребенку игрушку. Но заставлял пить какао. Решил платить за каждую выпитую чашку. И купил сыну свинью-копилку. Чтобы прятать в нее монетки. Свин по имени Песахзон превратился в любимого друга мальчика, умного, все понимающего. Момент, когда папаша потребовал от ребенка разбить копилку, чтобы достать деньги, стал для мальчика не просто испытанием – но той самой чертой, за которой, пережив страдание, взрослеет душа.

«Вы когда-нибудь задавались вопросом, в чем смысл жизни?»

Это фраза из анимационного фильма «$9.99» (производство Израиль-Австралия), снятого по сценарию Керета. Даже странно: такие простые рассказы, в которых мало слов, будто сочинитель вычеркивает, отжимает все лишнее, внедряется сразу в сердцевину, в суть, чтобы, как предостерегал Чехов, не врать в начале и в финале, и – «смысл жизни»?

- Этгар, кого вы считаете самым важным автором? Хотелось ли вам когда-нибудь быть похожим на писателя Х или писателя Y?

- Быть, как кто-то, не хотел. Никогда. Но влияние было. Многих. Я всегда вообще-то любил читать. И совершенно не думал становиться писателем. Довольно долго не собирался. До армии. В армии занимался компьютерами, по роду службы долго сидел один, рядом – никого. И я написал рассказ. Короткий. Утром пришел мой сменщик. Я хотел показать ему рассказ. Парень сказал: «Я не хочу. Топай отсюда».

Я пошел к своему брату. Постучал в дверь. Было шесть утра. «Я написал рассказ. Хочешь прочитать?». Брат был мне не рад. «Сейчас шесть утра. Моя подруга спала, ты ее разбудил. Она злится». Он пошел гулять с собакой, сказал, что прочтет по дороге. Собака сделала свои дела – и брат завернул собачьи какашки в листок, на котором был мой рассказ. Но ничего страшного не случилось – текст остался у меня в компьютере. Так я начал писать. Это был мой первый рассказ, «Трубы». Потом я назвал так свой первый сборник.

- Сборник имел успех?

- Можно и так сказать. Я ведь пишу только рассказы. Это совсем не израильский жанр. Каждый раз, когда я приношу издателю новый сборник, он меня обнимает, поздравляет – и с надеждой шепчет: «в следующий раз – роман». И это понятно. С одной стороны – мы молоды, страна молода, а с другой – нам тысячи лет. Мы пришли из черной дыры, оставив за собой могилы и Катастрофу, и идем в черную дыру, потому что не знаем, что будет завтра. У нас есть маленькая точка. Наше сегодня. И мы стремимся сделать про это эпос, зафиксировать себя, создать что-то, что продлит нас, обозначит наше присутствие. Есть анекдот. Разговаривают наполеоновский солдат и швейцарский солдат. Наполеоновский солдат говорит: вы воюете за деньги, а мы – за свое достоинство. А швейцарец отвечает: да, каждый воюет за то, чего у него нет.

У нас есть свой особый «горький» эффект. Мы горестные, отравленные еще из дома, от корней. Мои рассказы – соединение фрагментов. Я не пишу то, что просят. Я пишу о том, что вижу. Хотя воспитывался на примерах великих романов. Эпос – это не я, но пока я иду из одного дома в другой, я успеваю увидеть всю нашу жизнь. Увидеть, как новый репатриант и эфиоп ссорятся с равом из-за чьей-то чересчур короткой юбки. Мы – мгновенные, не вековые дубы, а только листья. В астрофизике исследуют встречу небесных тел, они путешествуют в астрале, встречаются и – бум! – происходит взрыв. Мы описываем это самое «бум». Мы сотканы, построены из парадоксов. Невозможная, почти нереальная встреча религий, самоидентификаций, языков, культур – это мы. Древность и юность, фашизм и гуманизм, сионизм и расизм – полифония. Мы – полифония. Какие мы? Консервативные, в субботу не ездим и вообще ничего не делаем, потому что этот день называется субботой – и тут мы похожи на Иран. Но когда надо найти представителя на «Евровидение», мы выбираем трансвестита. Из всего своего населения. Как могло быть в Калифорнии. Мы наполовину Иран, наполовину Калифорния. Смесь высоких технологий – и примитивизма.

- Не слишком радужные перспективы… Вам когда-нибудь хотелось уехать из Израиля?

- Нет, я всегда, с завидным постоянством отказываюсь от предложений поехать преподавать в США. Мне это не интересно. Я – отсюда. И здесь буду жить. Я пишу один, у меня одинокая работа, это – вакуум, но за его пределами я – со своими.

Ваш язык – разговорный, со сленговыми вкраплениями. Как вы его для себя создавали?

- Я пишу на разговорном языке, который наполовину сленг, наполовину ТАНАХ. Такого явления нет нигде в мире. Всюду или высокий язык, или базар, улица, сленг. У нас «тов, ялла, бай» – это смесь Берешит, арабского, английского. Высокое и низкое у нас рядом. То же и вся наша жизнь. Длинная история живет рядом, вместе с тем, что родилось вчера. За двадцать лет ни один премьер-министр не завершил свою каденцию. Приходит Ави, и мы говорим «о, война», приходит Моше – и мы радуемся «о, мир». Биполярность плюс гиперактивность – вот что такое мы.

- С каким жанром искусства вы ассоциируете государство Израиль?

- С реалити-шоу.

- Вашу ленту «Медузы», снятую в соавторстве с супругой Широй Гефен и вызвавшую большой интерес на Каннском кинофестивале, назвали сюрреалистической...

- Может, это просто завуалированный комплимент для дебютантов, кто знает?

- Откуда взялись деньги для фильма, кто помог?

- Был у нас спонсор. Но с ним и с актером Герой Сандлером была очень смешная история. Появился спонсор. Сказал, что дает деньги. На роль главного героя мы выбрали Геру Сандлера. Нам все в нем подошло, и внешность, и акцент, и личность. А спонсор и говорит: я хочу видеть в этой роли другого актера. Знаменитого. Такого, как Лиор Ашкенази. Мы не согласились. Спонсор забрал свои деньги – и ушел.

- И не вернулся?

- Нет. А я одолжил денег – и сделал фильм. Так и живем: зарабатываем на книгах – тратим на кино.

- В состязании израильских картин ваши «Медузы» были не очень-то любовно приняты.

- И ничего не получили. Да и я в Израиле не получил ни одной литературной премии.

- А премия главы правительства?

- Это не премия, это стипендия.

- Мир вас любит больше, чем родная страна?

- Это даже не вопрос любви, я где-то выпадаю из устава по раздаче премий. Я же пишу рассказы. А это не оговорено уставом.

- Как у вас складываются отношения с переводчиками?

- Все хорошо. Хотя им трудно. В русском языке, скажем, нет многих истинно израильских выражений. Что-то все же не переводится. Однажды я был на презентации моих книг в переводе на русский в Москве – она проходила в маленьком зале, было много людей. Все стояли, а мне предложили стул. Я отказался, а мне сказали, что Путин, когда выступает, сидит. И я сел. Там еще был смешной случай. Меня вез шофер, который какое-то время прежде жил в Израиле, в Хайфе. Потом вернулся в Россию. Я спросил, почему. Он сказал: ну, приведи мне причину, по которой в Израиле лучше жить, чем в России. Я сказал, что в Израиле средняя продолжительность жизни на десять лет выше, чем в России. Он спросил: а сколько в России? Я ответил, что, кажется, 52 года. Он сказал: о, при такой жизни это даже чересчур.

- К слову: вы ходите на выборы?

- Всегда! Я считаю, что это и наше право, и наша обязанность. Я хожу на все выборы: главы правительства, мэра, местных органов власти, даже в домовой комитет. И не уважаю тех, кто не ходит. Если я за границей и приближаются выборы, то я стараюсь сделать так, чтобы вернуться к нужному числу. Мои родители чудом спаслись в Катастрофе. Мама прошла варшавское гетто, а папа и его родители были единственной семьей, которая вся уцелела в войну в Барановичах. И я обязан использовать свои права еще и за них, за тех, у кого не было этих прав. «Выборы? Фи!» – так говорят избалованные, те, кому на все и на всех плевать.

- Вы преподаете литературу в нескольких израильских университетах. Что вы можете сказать о своих студентах?

- Я преподаю студентам, которые делают вторую степень. Мне это интересно. Жаль, что эти ребята стесняются своей профессии, говорят о ней вполголоса, будто признаются в том, что они алкоголики. А на самом деле преподавать литературу в школе – разве это не важно? На мой взгляд, это здорово. Все оттого, что у нас никогда не было главы правительства, который пришел бы из искусства. Из книжной работы. Были люди от армии, от сельского хозяйства. И никогда на этом посту не было писателя. Это у народа Книги! Еще смешная вещь – я много смешного всегда вижу: в тихоне в Рамат-Гане мне сказали, что школа гордится двумя знаменитыми своими учениками. «Это ты и Лимон Ливнат, министр культуры». «Как, сказал я, Лимор Ливнат тоже закончила эту школу?» – «Нет, ответили мне, ее отчислили за неуспеваемость».

Израиль привык говорить о своих достижениях в хай-теке, в военных делах, в сельском хозяйстве. А истинные успехи совсем не там. Не этим надо бы хвалиться. Или не только этим. Мы многое теряем из-за собственной зашоренности. Говорим, кричим об отваге. О героизме. Жертвы и героизм – это из жизни любого народа на земле. Отвага – это то, что в душе. Напоказ – это уже хвастовство. И фобии – не лучшее средство воспитания. А мы многое строим на фобиях. Когда-то я написал мюзикл «Операция «Энтеббе», это была сатира. Сатиру еще понимают, поэзию – нет. Стихи не вызывают уважения, не стоят у нас ничего. Нет поэта, книги которого были бы проданы в количестве более 1000 экземпляров.

- Вы нередко погружаете читателя в некомфортную атмосферу, заставляющую ерзать при чтении.

- Сам я себя чувствую при этом совершенно свободно. Просто и свободно. Может, так я и живу.

- Удается избежать официоза? А в Каннах, на фестивале, вы были в костюме и галстуке.

- Пришлось, там иначе не пускают.

- Но при этом чувствовали себя, как на Пурим?

- Однозначно.