В «Атмосферах» Лахава Шани

Это было 88 звуков тому назад, в промежуточном мире, в той точке времени, когда Лахав Шани – вокруг его головы был нимб, или мне показалось? – заглянул в подсознание музыки Лигети.

Тут вообще многое казалось, потому что все упорно пишут о том, что «Атмосферы» (Atmosphères) – обездвиженная музыка. Тем временем в ней столько движения, что сводить звуковой туман Лигети к статике – все равно что выдернуть ниточку из восточного гобелена, с коим сам композитор сравнивал свои микрополифонические структуры.

 Да и сам Дьёрдь Лигети лишь казался таковым, ибо уроженец Трансильвании от роду носил еврейскую фамилию Ауэр, а потом перевел ее корень на венгерский («луг» по немецки – Aue, по-венгерски – Лигети). С иврита же он перевел стихотворение Рахели «Кинерет», и песня на эти стихи стала его первым опубликованным произведением. Позже, много позже, уже в Вене, он умудрится заставить историю музыки сделать следующий шаг: она как раз застряла на полпути между додекафонией и не-додекафонией, и подтолкнуть ее сам Бог велел.

Ну а историю Израильского филармонического подтолкнул вперед Лахав Шани, невероятный молодой человек, которого после вчерашнего концерта иначе как гением и не назовешь. Благодаря ему-то и случились у нас в Тель-Авиве «Атмосферы».

Представьте, что вы сидите у рояля с друзьями. Каждый прикасается к клавиатуре таким образом, чтобы захватить как можно больше черных и белых клавиш. В итоге вы покрываете всю клавиатуру. А потом нажимаете одновременно на все клавиши – но негромко, постарайтесь сделать это как можно тише.

Дальше? Дальше вы пробуете нажать на все черные клавиши, а потом – на все белые. Потом – только на высокие, потом – только на низкие.

А теперь представьте, что то же самое делает оркестр. Каждый музыкант оркестра играет собственную ноту, ни один звук не совпадает с другим. Ну а теперь вообразите себя композитором: как бы вы использовали этот эффект?

К счастью, нашелся композитор, сочинивший «Атмосферы». Оркестровую пьесу, где каждый инструмент играет свою индивидуальную партию.

Всю эту мудреную механику разъяснил публике, собравшейся в Израильской филармонии (зал – битком, как до Декамерона), Лахав Шани перед концертом. Я же ошарашено наблюдала за тем, что творится за его спиной: там сидел тотально помолодевший оркестр. Из старой гвардии осталось, пожалуй, человек десять. Все остальные – ровесники дирижера, преемника Зубина Меты на посту худрука ИФО.

И музыка была молодой и какой-то по-новому, по-правильному понятой. Что Лигети, что Альтовый концерт Бартока, что Четвертая симфония Петра Ильича. Сказал же Лигети: «Что значит – никакого третьего пути быть не может? Всегда есть сотни путей, просто нужно их найти».

Вот Лахав и нашел. Оттого и случился такой контраст между ним и Пинхасом Цукерманом, солировавшим в Альтовом концерте Бартока: оркестр шел по новому пути, да так интересно шел, что оторваться нельзя было – столько он захватывающего поведал. А любимый мною безмерно Цукерман был явно не в форме, поэтому и форма у него развалилась, и мысли не сложились в сколь либо внятный рассказ. Слегка оживился он лишь в танцевальном финале – тогда как оркестранты выкладывали душу наперебой, и «Игра пар» у духовых получилась бесстыже откровенной, и в «Прерванном интермеццо» видения разбегались капризно, и шостаковическая тема нашествия из Седьмой чуть ли не мефистофелем хохотала, и все вокруг пульсировало, и в бреду этом горячечном чего только не пригрезилось; ну а о финальных плясках и говорить не приходится.

В общем, у дирижера рассказ сложился на всех уровнях – и в невероятном прочтении Четвертой симфонии Чайковского в том числе. И в самом построении программы: Лигети учился на Бартоке (он как-то заметил, что в написании «статичной» музыки ему помогла прелюдия к «Деревянному принцу», хотя ни Барток, ни кто-либо другой не сумел достичь статики посредством ее полной противоположности), Барток не уступал Чайковскому по части изобретательности, а экспериментами порой и превосходил.

Лахав Шани на диво внимателен к деталям, оттого в игре его оркестра столько оттенков, подсвеченных дирижерской харизмой. Пьеса Лигети висела в воздухе не просто вне времени, как того желал автор – она пребывала в невесомости, как того хотел Кубрик, включивший «Атмосферы» в саундтрек к «Космической одиссее: 2001». Собственно, это и была микрополифония – полифония, которая не должна слышаться. Но музыка двигалась, из хроматического кластера охватом более пяти октав выплывали попеременно различные инструменты, игрались ноты белые, игрались ноты черные, изменялась их продолжительность, менялись тембры; целые группы аккордов (тональных кластеров, точнее) бело-черно-виноградными гроздьями парили в кажущемся стазисе: неподвижность в движении.

Четвертая симфония Чайковского, после которой дирижеру и его оркестру пришлось выдержать долгие стоячие овации, того стоила: Петру Ильичу ведь важно попасть в хорошие руки, и когда это происходит, нет ничего прекрасней его музыки. В данном случае, и содержательней – невероятье мыслей молодого дирижера было таковым, что объяснять их течение, определять их точный смысл и настаивать на том или ином их значении дело если и занятное, но бессмысленное. Скажу лишь, что Шани обнулил прежний опыт знакомства с Четвертой, посвященной «Моему лучшему другу». Считается, что фон Мекк, но поди знай. И прочувствовал чайковский опус до дней последних донца, выстроив гармоничное здание – да что там, высоченный дворец с бесчисленными лабиринтами, высветив каждый оркестровый тембр, каждую попевку, заставив знаемую наизусть симфонию показаться с неожиданной стороны; неожиданной – но очень разумной. Куда медленнее, чем обычно, звучала вторая часть, Andantino in modo di canzona, начиная с меланхолического соло гобоя. Остинатное пиццикато в Scherzo переливалось всеми оттенками pianissimo, в котором Шани знает толк (кажется, будто он распаковал некий тайный чемоданчик, где этих пианиссим тысячи тысячные, да и сберег для себя, ну и для нас порой). А березка в финальном Allegro con fuoco (тут уже темпы были стремительны, при этом оркестр звучал легко и выразительно донельзя) вырастала до исполинских размеров и глядела на себя как бы с высоты. Как завещал Петр Ильич, «Веселись чужим весельем. Жить (а радоваться ли?!) все-таки можно!»

Так что слушайте Лахава Шани, он знает, как устроить необыкновенный концерт.

Тель-Авив, Израильская филармония имени Чарльза Бронфмана, 18 октября 2021 года

Фото: Marco Borggreve