Гигашвили, Знайдер, ИФО, Брамс, Берлиоз

В Израильской филармонии играл вчера серебряный лауреат последнего конкурса имени Артура Рубинштейна Гиорги Гигашвили, в наших (д)ушах давно уже ставший золотым.

И играл он Первый фортепианный концерт Брамса.

Тут надобно вспомнить, что Брамс изо всех сил пытался найти правильную форму для этого своего первого оркестрового сочинения, сначала представив его как сонату для двух фортепиано, затем как симфонию и, наконец, как фортепианный концерт ре минор, каким мы его знаем сегодня.

Собственно, мы не так много о нем знаем – разве что слухами полнимся, ибо иные музыковеды пытаются интерпретировать произведения молодого Брамса в свете его тесной дружбы с Робертом и Кларой Шуман, особенно с последней. Вполне возможно, что в ре-минорном концерте отражены аспекты безумия и ранней смерти Роберта, а также чувства Брамса к Кларе. Во всяком случае, утверждается, что Брамс in propria persona называл вторую часть концерта, Adagio, нежным портретом Клары Шуман. Тут, правда, возникает вопрос, при чем тут фагот, но теперь уже ничего нельзя знать наверняка. Разве что время в этой части будто останавливается, позволяя подслушать в фортепианном соло личные мысли Брамса (очень может быть, что о любви к Кларе).

Кроме, конечно, того, что музыка этого концерта – трепетная, нежная и чувственная. Брамс сам играл его на премьере 1859 года в Ганновере и, судя по всему, именно так и играл – страстно, лирично и трепетно. Завершая его каким-то мрачным вызовом.

Брамсу было тогда 26, Гигашвили сейчас – 24.

Первый Брамса у Гиорги Гигашвили стал обезоруживающе нежным и очень юным. Пианист словно нырнул на глубину, где вода холодней и хрустальней, где она предельно чиста – и исследовал подводные течения и глубинные смыслы этой музыки.

                 Giorgi Gigashvili. Photo by T. Sorvillo / L. Guadagnini

Как и прежде, индивидуальность Гигашвили диктует инакое прочтение любых, даже самых хрестоматийных опусов. Племя младое, незнакомое – и музыка получается не совсем знакомой; я с трудом узнала финал, который пианист исполнял с какой-то бешеной скоростью. Цвета были по преимуществу прозрачными, порою с тенью – и, как уже говорилось, бездонными, особенно в Adagio.

Израильским филармоническим оркестром управлял Николай Шепс-Знайдер, которого мы привыкли видеть в амплуа скрипача – во втором отделении ведомый им ИФО выдал лихую версию «Фантастической симфонии» Берлиоза, над которым дирижер явно подтрунивал. Над его дерзостью, над всеми его шероховатостями, над романтической его необузданностью, над его любовью к Генриетте Смитсон. Вальс на «Балу» звучал, впрочем, как надо – сквозь опиумные грезы. И очень уж хороши были духовики с ударниками в «Шествии на казнь», и звонарь в «Сне в ночь шабаша» пленил своей искусностью, и гобой с английским рожком заливались свирелью в полях. Но главным героем был и остался кривляка кларнет – как и полагается.

Если ж говорить о форме, то, как и прочие коллеги, Шепс-Знайдер споткнулся о первые две части, но воодушевился в третьей, а к концу так и вовсе воспрял духом. Двойная фуга в «Шабаше ведьм» вышла поистине адской, а Dies irae слышался плевком в адрес черных мировых сил (да быть посему).

                          Nikolaj Znaider. Photo by Lars Gundersen

Кстати, свою «Фантастическую» Берлиоз тоже сочинил в 26 лет. Вот вам и арки, и рифмы, и аналогии.