Немой из зазеркалья: «Медиум» Менотти в Тель-Авиве

Вчера впервые стала очевидицей спиритического сеанса.
Где, по-вашему? В Тель-Авиве, да на оперной сцене. Кто бы мог подумать?

В «Медиуме» Менотти не композитор сочиняет оперу, а она – его. Не медиум вызывает духов, а они сами заявляются – когда хотят. Не юноша признается девушке в любви, ведь он немой (немой персонаж оперы – где это слыхано?), а она поет за него арию; да нет, не арию, скорее дуэт, ведь поет она обе партии. И заявляет своему немому, что у него самый красивый голос в мире.

Посетив сей спиритический сеанс, начинаешь верить, что яйцами Фаберже можно накормить до отвала, и, корень взяв из нет себя, заметить то, чего нема, найти двуличный минус один Хлебникова, пнуть ногой евклидову геометрию (неевклидову, впрочем, тоже) и исписать толстые книги восхвалениями гению в квадрате, а то и больше: Джан Карло Менотти, Ширит Ли Вайс, Шай Блох и всем прочим играющим душой и пальцами, и поющим, и пяти призракам-зеркалам тоже.

Эта опера вся заполнена чувствами, оттого сидящие на сцене (публики здесь всего 250 человек, и сидят они подле поющих, ибо все мы – участники спиритического сеанса) хлюпают носами и утирают слезы. Невозможно ведь наблюдать бесстрастно, как потерявшие детей родители пытаются связаться с их духами. Хоть так увидеть, хоть так услышать.

Здесь не один слуга Тоби немой, здесь еще есть дух ребенка, который не успел научиться говорить, потому что утонул в фонтане. Он смеется, смеется, и смех этот пробирает до костей.

Ах, скажете вы; была ведь «Немая из Портичи», где героиню танцевала балерина, которая тоже вовсе не пела; и неоконченная опера Шенберга «Моисей и Аарон» была, где автор лишил права петь Моисея, поручив ему роль исключительно разговорную, дабы подчеркнуть моисеево косноязычие; да не о том речь. Речь о чувствах, которые уходят в бесконечность, и о мертвых, о которых мы совсем ничего не знаем; это совсем иная бесконечность, где жизнь теплится в осколках зеркал, и в плюшевом медвежонке без глаза, и в утерянном медальоне. Где сознание с трудом втискивается в контуры того, что прежде принимало за оперу, где в силки магического круга попадают и живые, и не совсем; где звучат очертания предметов, где кораблик превращается в смех ребенка, а красный палантин – в тени, обретающие разум. Где немое становится слышимым, где музыка рисует декорации, а декорации поют и звучат такой полифонией, что о-го-го; где ты отчетливо видишь невидимое, вот же чудо; где нет слуховых и зрительных образов, а есть нечто непостижимое, как гавагай, прилетевшее посмотреть на тех, кто еще здесь.

«Медиум» в Израильской опере – нечто тонкое и филигранное, на грани миров. Его невозможно, как мне кажется, записать на пластинку или прикнопить к экрану, такое оно сейчасное, сиюминутное, живое. Самый красивый голос в мире – у того, кто лишен голоса. Безмолвный крик Мунка, неслышимый голос Тоби; а может, это у нее, Моники, самый красивый голос, ведь поет-то она, и это просто еще одно нарциссическое зеркало?

Магия тут во всем. Во взглядах, в жестах, а особенно в том, как Баба, она же мадам Флора, поет, уткнувшись лицом в пол (никогда не наблюдала в опере ничего подобного) – голос ворожеи Шай Блох звучит при этом так, будто она в самом, ну самом комфортном положении. И Таль Ганор – Моника – одарена невероятно; сколько красоты в ее простоте, что за диво (не дива, от этого слова у меня на душе только бр-р). И Ханан Шварцберг не уступает в мастерстве немой из Портичи, а местами и превосходит, уж поверьте. И все как один шокируют каким-то запредельным актерским умением, да и пластикой, которой может позавидовать любой мим. О вокале и говорить не приходится, только в превосходной степени. Как и о пианистах Александр Иванове и музыкальном руководителе постановки Яэль Карет (опера идет в версии Менотти для двух роялей), легко заменяющих собой оркестр; кажется, именно в этой версии музыка умудряется быть еще более жуткой, еще более душной и эмоционально заряженной, создающей ощущение клаустрофобии; и жутко красивой при этом. Ну а режиссер Ширит Ли Вайс давно уж стала моей фавориткой, с первого сеанса оперной магии под названием «Орландо». Теперь она обратилась к миру теней и зеркал, которые, судя по всему, должны напомнить нам о том, что все, что мы видим, в конечном счете является отражением нас самих. Ведь это мы сидим на сцене, а не наоборот, правда?

Вселенную нельзя низводить до уровня человеческого разумения, писал Фрэнсис Бэкон. Но, возражал он сам себе, следует расширять и развивать человеческое разумение, дабы воспринимать образ вселенной по мере ее открытия.

Что вчера и случилось.

Фото: © Йоси Цвекер