Гергиев поразил музыкой, но еще больше - тишиной

Еще в середине 90-х у сведущих израильтян появилась мода ездить за настоящей музыкой к Гергиеву в Эйлат. С той поры так и повелось – и привело к тому, что «Классика на Красном море» свершилась уже в 12-й раз

Зубочистка в правой руке Валерия Абисаловича действовала на публику похлеще шарика на палочке, коим любят махать гипнотизеры. Отчего-то возникла навязчивая ассоциация с иглой Кащея – той, что в яйце, а оно в утке. Потом в голову вообще полезла всякая чушь – насчет чакр и позвоночника, на конце которого (ибо он и есть та самая игла) спрятана кащеева жизнь. Отбившись от эзотерического бреда, мысль, потоптавшись, вильнула в другом направлении – и вынырнула где-то в районе черного квадрата. Дескать, Гергиев дирижирует зубочисткой неспроста – она аккумулирует точечную энергию, собирает, вбирает в себя звук, как в некую воронку. А затем выстреливает фейерверком рассыпчатых, эластичных, блестящих звуковых скульптурок. (Наверное, кто-то более восторженный назвал бы их перлами.)

Стоп. Недавно я дала себе обязательство: перестать быть въедливым критегом. Оттого подробностей не будет. Да и нужны ли они, подробности на бумаге, мониторе то бишь? Музыку слушать надо. Тем более в исполнении Валерия Абисаловича и его Мариинки. Кстати, дирижирует Гергиев и без зубочистки – своим знаменитым порхающим вибрато. А «разговорчивые» его оркестранты доводят до нашего сведения каждую деталь партитуры, и это невероятно льстит самолюбию. Как и то, что мариинские струнники играют на скрипках Страдивари и виолончелях Бергонци. На чем играет деревянно-духовая группа, мне неведомо, однако дивная тройка юношей (в особенности гобоист) разит в самую ахиллесову пяточку.

Вообще, вся программа нынешнего фестиваля «Классика на Красном море» идеально укладывалась в концепцию «от мрака – к свету». Концепцию, любимую не только композиторами, но и всеми без исключения фанатами фэнтези. Сами посудите: «Иоланта» – повесть о слепой девушке, которая прозрела; «Дон Кихот» – повесть о наивном идальго, который прозрел – правда, уже в ином мире; Девятая Малера – здесь уже вообще высший свет, не в смысле аристократизма (хотя он тоже присутствовал), а в смысле – выше небес.

Вторая концепция Гергиев-фестиваля 2014 года – «лебединая песнь». «Иоланта» – последняя опера Чайковского; «Дон Кихот» – последняя опера Массне; Девятая – последняя завершенная симфония Малера. Последние страницы творчества, находящиеся между двумя мирами, на трансцендентном сквозняке, когда музыка – как заметил маэстро – уже не в звуках, а между ними.

«Иоланта», apropos – несмотря на аскезу концертного исполнения – вылилась в полноценную символистскую драму, со всеми ее эзотерическими подтекстами. Оттого оперный идеализм стодвадцатилетней давности не смешил, а, скорее, умилял. Давали одноактовку Чайковского в первый вечер, в новом старом зале – Эйлатском театре, куда фестиваль неожиданно переместился из портового ангара. Валерию Гергиеву, прилетевшему за пару часов до выступления, пришлось туго – не лучшая акустика («сухая», определил маэстро) звучанию Мариинского оркестра явно не способствовала. На следующий день Гергиев рассказал, что место для строительства фестивального зала наконец-то выделили, теперь дело за капиталовложениями. И что в данных обстоятельствах он тоже нашел выход из ситуации – иначе рассадил оркестр.

В фестивальном буклете описание лирической притчи Чайковского иллюстрировала цветная фотография Анны Нетребко – дивы гламура и самой известной исполнительницы заглавной партии. Однако пела Иоланту вовсе не она, а Екатерина Гончарова, что с чисто визуальной точки зрения было и к лучшему: тоненькая, молоденькая, томимая духом и плотью. Самым же мистическим героем – к тому же обладателем красивейшего баритона – оказался Роман Бурденко: в его изображении мавританский врач Эбн-Хакия восседал не просто на стуле, но на выбитом из-под пифии священном треножнике, и пророчил куда выразительнее дельфийской жрицы.

Гергиев мало того что титан, он еще и эстет. Иначе как объяснишь явление нашим палестинам на редкость эстетской французской штучки – героической комедии Массне «Дон Кихот»? Он же, Гергиев, ее возродил из забвения – когда-то эта опера прославилась благодаря Шаляпину, для которого, собственно, и была написана. Любопытно, что вдохновлялся композитор вовсе не романом Сервантеса, а пьесой своего современника Жака Ле Лоррена, автора пьесы «Рыцарь Печального образа». Где нет никакой Альдонсы, а есть только Дульсинея, и никакой она не вымысел. Напротив, в чем-то – банальная куртизанка, в чем-то – Кармен.

Особая прелесть «Дон Кихота» в мариинской версии – в том, что из-за каждого куста на вас выпрыгивают чертики. К примеру, разбойники, говорящие по-русски (вообразите теперь, как прямая русская речь вторгается во французское пение). Ну а прелесть этой оперы вообще – в чисто композиторских фишках вроде гитары или кастаньет вкупе с соловьиным пением в оркестре или свиста с хохотом в вокале. И, разумеется, в том, что оба главных героя – басы. Один – Илья Банник, карикатурно-трогательный рыцарь в образе, живущий и даже умирающий вопреки миру сему. Второй – бесподобный Андрей Серов, комикующий и зажигающий по полной Санчо Панса, чья молитва над телом умирающего хозяина не просто разбередила душу, но стала безусловным апофеозом этого спектакля без декораций. Кстати, ремарки в титрах, объявляющие очередную тему ролевых игр (крутятся ветряные мельницы, рыцарь забирает ожерелье etc) особо и не требовались: концертное исполнение и первой, и второй опер совсем не походило на традиционный «концерт в костюмах». Поскольку каждый солист был подобран таким образом, что и в отсутствие грима выглядел именно так, как и следовало выглядеть его персонажу.

На третий, симфонический день Гергиев-зодчий поразил не только музыкой. Он поразил – как громом – тишиной. Девятая симфония Малера в породистом исполнении мариинцев, пройдя через чинные обороты кларнетов, потешные форшлаги валторн, бело-горький гротеск и невсамделишные маршики, истаяла бесконечно прекрасным финалом и вознеслась в небытие. Гергиев долго держал тишину – несколько минут, наверное. И зал сидел, этой небесной тишиной завороженный. Впрочем, когда маэстро наконец сложил руки, зал продолжал истаивать и воспарять.

«Это пугающая тишина, в которой чувствуется нечто мистическое, священное – умирающий, отлетающий дух. Поэтому звучание не может прекратиться, а тишина ощущается практически как остановка дыхания», – сказал потом дирижер.

Вряд ли хоть одну из интерпретаций Девятой можно поставить рядом с гергиевской. Да, пожалуй, и не стоит – этот почти физически осязаемый феномен из тех, что не ходят парой. А что до зубочистки… Если Гергиев, поймавший на ее острие главную суть божественных движений, все-таки нашел кащееву иглу – значит, никакая нечисть ему не страшна.

Фото: Итамар Гринберг, Виктория Долинская