Люди как часы: Равель в двух актах

Любителям изысканных удовольствий, проживающим в Тель-Авиве и окрестностях, надлежит сломя голову мчаться в Израильскую филармонию – там творится нечто неслыханное. Самое время: «Равель в двух актах», из коих первый – «Моя матушка-гусыня» под немое кино, а второй – «Испанский час» (это главное) в невиданной совершенно сценической версии.

Равель – не та музыка, которой злоупотребляют каждый день. Особенно в нашей филармонии, да и в наших широтах вообще. Оттого он в двух актах мне заранее пришелся: обожаю все недоступное. Но такое и в голову не могло прийти: увидев на афише слова «в полуконцертной, полупостановочной версии», подумала, что, очевидно, певцы будут выступать в костюмах из спектакля, ну и поигрывать слегка, как это случалось прежде. Однако все оказалось тоньше, деликатней, изысканней и эстетичней во сто крат: на сцене за оркестром установили еще одну сцену-коробку, на которой священнодействовали танцующие мимы, изображающие часы. Часы спешили, отставали, били. В одной чьей-то руке было утро, в другой – вечер; левая нога плутала во вчерашнем дне, тогда как правая убегала в завтра. Время ползло по циферблату, хлопало ресницами-стрелками, струилось и истекало; парочка минут все время выбивалась из временного потока, и бой часов гулким эхом отзывался в улыбке Консепсьон.

Ну да, она-то и была всему виной. У нее-то свое время, и всему свое время, она вообще готова стереть цифры с циферблата и пустить стрелки вспять.

Который теперь испанский час?

Час прошел, не глядя себе под ноги; а я испытала неземной восторг.

L'Heure espagnole, комическая опера Равеля о скучающей жене часовщика, которая не прочь провести время с любовником, а то и с тремя, пока ее муж ремонтирует городские часы на улицах Толедо, – действо на диво занимательное. С ритмами хабанеры и фламенко, хоты и малагеньи, с искусно вкрапленными в партитуру механическими звуками тикающих и звонящих механизмов и кукованием кукушки. Абсурд и сюрреализм ситуации проявляется в том, что распутная женушка прячет своих любовников (потенциальных в том числе) в больших напольных часах. Да и L'Heure espagnole – название двусмысленное, перевод его весьма условен. Оно подразумевает и то, что мы называем «временем» – набор делимых интервалов, таких как час или минута, – и то, что философы назвали бы темпоральностью, жизненным опытом перетекания будущего в прошлое, реальности в память. Впервые поставленная в Opéra-Comique в 1911 году, эта опера лишь немного опередила первые тома «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. К тому же длится «Испанский час» пятьдесят минут – ровно столько же, сколько психоаналитический сеанс. И ровно так же здесь исследуется поверхность, а порой и глубина чувств и желаний. Женских в особенности, хотя Консепсьон в этой опере – единственный женский персонаж.

У меццо-сопрано из Румынии Руксандры Доносе – Консепсьон – голос яркий и шелковистый, мимолетно-многозначительный, особенно когда она выбирает себе в любовники мускулистого красавчика Рамиро, погонщика мулов. Тот вообще на диво выразителен, даром что очень молод – французский баритон Кристоф Гэй экспрессивен и артистичен, восхитительно нахален и игриво-застенчив. Поэта Гонзальве, более очарованного часами, украшающими стены, и своим собственным поэтическим гением, чем бедняжкой Консепсьон, изображает израильтянин Эйтан Дрори с тенором лирическим, не слишком выдающимся, но недурным в верхнем регистре. Денис Седов, чей бас по-прежнему впечатляет, суров и лицемерен в роли Иниго Гомеса, банкира, застрявшего в часах – его голос то капризен, то властен, а то и растерян – ну не выбраться ему из часов никак, пока его не выдернут оттуда, как репку. А швейцарский тенор Франсуа Пиолино забавен и удивительно трогателен в роли доверчивого часовщика Торквемады, находчивого, однако – ибо в финальной сцене он нажил кругленькую сумму благодаря неосмотрительности жены.

Время – часы, живое – механическое: эти две смысловые линии здесь сплетаются, мгновение растягивается до минуты, становится текучим; «официальное время не ждет», заявляет Торквемада; наступает «час свиданья», грезит Консепсьон; «час пролетает, его надо удержать», рассусоливает Гонсальве. Слово heure повторяется на протяжении оперы 11 раз, 6 раз употребляется temps и дважды instant, по одному – другие слова с семантикой, относящейся ко времени: à présent, longtemps, jour, maintenant, toujours, matin, moment etc. Автор пьесы Франк-Ноэн, положенной в основу либретто, использует и бесчисленные названия разных часов – наручных, настенных, с кукушкой, с курантами, с маятником и прочая, причем все они показывают разное время и в разное время звонят – словно в импрессионистской живописи, где картина раздроблена на множество мелких фрагментов и писана контрастными мазками. Да к тому же части часового механизма уподобляются частям тела: сердце – маятнику, настенные часы – женщине по сложности внутреннего устройства, вот и Консепсьон восклицает: «у часов есть уши!»

Израильский филармонический оркестр под управлением Карл-Хайнца Штеффенса играл Равеля так, как должно: музыка была словно подернута дымкой, пастельная, теплая, слегка перебродившая. ИФО удалось создать очень атмосферный звуковой мир Равеля, его неповторимый флер. Ритмы пульсируют, в них много недомолвок; деревянные духовые теплы и соблазнительны, струнные томны. Шепот трубы и блеск перкуссии, тиканье и перезвон, нежный лепет инструментальных мелочей, особенно прелестных у Равеля, отстраненная позиция по отношению к скабрезному сюжету, изысканность, изысканность, изысканность.

И, разумеется, о гениях изящной и, еще раз, да – изысканной постановки: Михаль Гровер Фридландер – режиссер, Эли Фридландер – сценограф, Шира Вайс – художник по костюмам, Надав Барнеа – художник по свету. Свет здесь меняется столь дивно, и чья-то нежная рука складывает паззл на экране за мимами-танцовщиками, и на нем много так всего, даже чей-то сон, который так крепок, что на нем можно колоть орехи.

«Прям ли путь времени? Или у него есть изгибы?»

Фото автора