«Красота» как chef-d'oeuvre

- Нет слов! – говорил каждый.
- Нет слов! – сказала и моя подруга тоже.
- А вот мне придется их найти, – сказала я.
- Тебе придется их найти, – сказала Идит Херман.

Идит Херман – это худрук театра «Клипа», которая создала «Красоту».
Или так: создала chef-d'oeuvre под названием «Красота».

Вы замечали за мной склонность к суперлативам? Нет? То-то же.
Но тут – и красота, и шедевр. Masterpiece, её, Идит, opus magnum (на сегодняшний день, то ли еще впереди).

Понедельник начинается в субботу – если в понедельник этот вы бродите по галерее современного израильского искусства и слушаете реквием, написанный современным израильским автором, а на деле чувствуете себя в храме где-то посреди средневековья. Ну, может, и в эпоху возрождения – когда хор исполняет нечто барочное, столь любезное сердцу. Барочное – это тоже израильским автором сочиненное, а зовут его Рои Бен Сира.

Барочное, в храме, поется на английском языке. А когда начинается иврит – это уже музыка из сегодня, хотя тоже полифоническая и красивая очень.

И барочное, и современное пронизаны обостренным чувством музыкальной правды. Проявляется она и в голосе – точнее, в пяти голосах – и в жесте. Звуковом и балетном.

За балетное отвечает гибкий и экспрессивный донельзя Офир Кунеш, танцующий, как сказала Идит, собственную душу в образе духа павшего солдата.

Но поначалу появляется красивая девушка, которую зовут Грейс. Она приглашает толпу следовать за собой. Толпа повинуется. Грейс подводит свою паству к белой стене, за которой ее кто-то ждет.

- Света нет, – сообщает кто-то из-за двери.

Грейс нервно выхватывает из кармана мобильный телефон и начинает куда-то звонить. Попутно оказывается, что проникнуть за стену, где находится галерея современного израильского искусства и где кто-то ждет, тоже нет никакой возможности, ибо ключ утерян.

Толпа не нервничает, нет – все улыбаются.
А Грейс носится вверх-вниз по музейным лестницам, пытаясь дозвониться каким-то людям, которые откроют дверь и включат свет.

Толпа улыбается еще шире.
А все почему? Да потому что перед началом сего Идит Херман, худрук театра «Клипа» и затейница шедевра под названием «Красота» (ну а как еще называть шедевры?) раздала всем листочки с текстом. И вот ежели туда заглянуть, то там черным по белому, на чисто английском языке, написано, как Грейс не может найти ключ, чтобы проникнуть в галерею, и свет кто-то, кто там, включить никак не может.

То есть вся суматоха – часть представления.

Потом, наконец, ключ находится, и свет да будет, и исчезает запертая насквозь стена, и толпа входит в галерею со множеством залов, ответвлений и закутков – и начинается таинство. И пение пятерых, обладающих все как один божественными голосами. И поют они божественно божественную музыку. А один (мы о нем уже говорили) еще и божественно танцует, появляясь буквально ниоткуда.

Грейс – это сопрано Реут Ривка, хрупкая красавица с сильным, необычным и красивым – мы же о «Красоте», правда? – голосом (критики любят сравнивать ее пение с соловьиным, и не грешат против истины).

Слегка декадентская, болезненная красота.

Голоса у всех красивые, разумеется; объемные, тембры – завораживающие, плавно переходящие из одного регистра в другой. Другие – это сопрано Тамара Нешри, альт Ротем Нахмани, тенор Даниэль Портной, бас-баритон Йоав Вайс. Одеты тоже все – закачаешься, вплоть до носков ботинок / сапог / сапожек / туфелек. Дизайн костюмов – это опять-таки Идит.

Так вот, идет толпа по галерее современного израильского искусства, и там много залов, на стенах которых развешаны шедевры, и на полу они стоят, уже скульптурами, и пение отовсюду звучит, а когда затихает, раздается дробь барабанной палочки, но тоже необычная – к примеру, по перилам, а там уже откуда ни возьмись оловянный солдатик в гибком гуттаперчевом теле.

Он может маячить вдалеке, втыкаясь острым телом в благость как стрелы в святого Себастьяна, или являться на фоне пения – респонсорных пассионов почти что, возносящихся к музейному куполу aka церковным сводам, и мажоро-минорных хоралов, пробивающихся сквозь неопалимую купину – все ведь мы немного поющие в терновнике.

А еще можно зайти в темный закуток, где ничего не видно – и вдруг услышать пение откуда-то снизу, и сунуть туда любопытный буратинный нос, и проткнуть невидимый холст – и там окажется театр.

То есть там окажется камин, в котором потрескивают дрова, а на самом деле это поющие поочередно, ритмично щелкают зажигалками, и музыка занимается как пламя, и отсветы пламени создают иллюзию звуковых скульптур… да каких они только иллюзий не создают, лучше сходите да сами посмотрите.

Из каких же глубин почерпнула Идит Херман эту океаническую творческую мощь?
Из того, что случилось с нами. И вылилось потом в Реквием для пяти голосов.

«Красота» формировалась долгие месяцы, а затем грянула безобразная война, оставившая бесчисленные осколки, сквозь которые теперь проникает свет», – говорит Идит.

Музыка, театр и картины словно набираются друг у друга сил, чтобы объективная реальность, данная нам в ощущениях, сошла на нет. То, через что мы проходим в реальности и то, через что мы проходим в «Красоте» – как два полюса раздвоенного сознания. Этой «Красоте» не нужно натужных концепций, она равна себе самой и красива, как самодостаточное произведение искусства.

Это действо позволяет красоте быть, как позволяет невероятная музыка Рои Бен Сира, и чуткая хореография Артура Эстмана, и мудрый текст Ариэля Бронза, и электронное биение сердца Реа Мохиаха. И неодушевленные обитатели Тель-Авивского музея искусств тоже позволяют красоте быть – там, не выходя на улицу, где красоту пинком под зад отправляют в тартарары, и где звучит совсем другая музыка.