Prima facie. Выставка людей

Экспозицию, развернутую в университетской галерее имени Жени Шрайбер, понаторевшие в мастерстве нейминга кураторы затейливо назвали Prima Facie. Тем же, кто не силен в латыни и в игре слов, приходится довольствоваться простым и емким ивритом: для носителей языка выставка поименована «אנשים» («Люди»).

Охотники за головами увидят здесь столько голов, что сложат оружие – тем более что при входе их встретит не голова, а целые полтела Роберта Мэпплторпа с коробящим взор ножичком и пометкой «Автопортрет». Охотники за людскими пороками расплывутся в блаженной улыбке – столь велико количество разномастных уродов, собранных в одном месте. Вероятно, куратором выставки мог бы стать Макиавелли («люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость или выгода»), а стал Матан Даубе («человек порочен по своей природе»).

Выставка сложилась стильная, изощренная, гротесковая – из всех 50-ти оттенков серого, черного и белого (окрашивать нынешний насупленный мир в сколько-нибудь радужные тона было бы оскорблением самому миру). Составили ее портреты из коллекции известного собирателя произведений современного искусства Игаля Ахуви – преимущественно в жанре фотографии и видеоарта. Экземпляры, все до одного, дорогущие, с солидными эстимейтами на аукционах, с именитыми авторами и бесконечно порочными ликами. У каждого автора – свой способ видеть; некоторые снимки жесткие, холодновато-виртуозные, некоторые – бесцеремонные, бредовые, а то и бесстрастные. Почти все портретисты, если копнешь, евреи; почти все занимались гламуром – а потом удирали от глянцевых лиц к надломленным и уродливым, к фрикам и больным синдромами – и смаковали чужую «неправильность». Пробирались камерой в зазоры людских душ и рвали на лоскуты черно-белую реальность. Многие из этих увядающих физиономий и не лица вовсе – так, оболочки личности, на которой потоптались сапогами все циники мира. Люди, пребывающие за границами приличного или общепринятого.

Единственное исключение – отдувающийся один за всех 22-летний Шостакович. Дмитрий (еще не Дмитриевич, а недавний выпускник консерватории) одиноко притулился в малом зале на втором этаже: справа – его портрет, рисованный углем; прямо – конструкция из дерева и металла. Догадаться, что это тот же композитор, безжалостно разложенный на плоскости, удается не сразу. Приходится долго примериваться, заходя то справа, то слева, пока не увидишь глаз – и этот шостаковический глаз-окуляр ни с чем иным уже не спутаешь. В сумбуре вместо музыки можно, однако, усмотреть некое многоголосие, а при большом желании и разделенную на колючие фрагменты партитуру с самыми немыслимыми звукосочетаниями.

Расчленил Шостаковича вездесущий уроженец Южной Африки, еврейский художник с литовской родословной Уильям Кентридж (Канторович по отцу), он же автор портрета ДД, он же – господин оформитель оперы «Нос» в Метрополитен. А дело в том, что именно будучи 22 лет от роду, Шостакович сочинил свою первую оперу «Нос», и было это в 1928 году. Однако в инсталляции Кентриджа, отсылающей к работам русских авангардистов и конструктивистов – Татлина, Родченко, Эль Лисицкого – доминирует не нос, а глаз. Взирающий на этот мир с его вывернутой наизнанку логикой из своей великой зауми. Еще не такой язвительный и самоироничный – но уже сам себе образец. Способный утереть нос любому, кто отнесся к его «Носу» непочтительно. Как тогда, так и теперь.

Впервые угольный портрет молодого ДД демонстрировался в рамках нью-йоркской экспозиции господина Кентриджа «Я не я, и лошадь не моя» и стал частью гигантской видеоинсталляции на заданную тему. Ну а затем уже художник разложил Шостаковича на плоскости – как Маяковский скрипку. Следуя при этом, по-видимому, модной в эпоху первого русского авангарда технике монтажа – и супротивной ей идее разрыва, распада и разлада (вот и верь после этого, что бунтующий и непомерно язвительный ДД родился в семье поверителя Главной палаты мер и весов).

Шостакович приятным образом выделяется из сонма интеллектуальных и  псевдоинтеллектуальных лиц – словно обличая блудливых, впавших в ничтожество обитателей мира, где наичернейший – сер. Не успев переступить порог большого зала на втором этаже, наталкиваешься на омерзительных старух Дайан Арбус – малосимпатичной, но талантливой еврейки из Нью-Йорка, феминистки и самоубийцы. Живописные типажи, отсылающие к пикториалистам начала 20 столетия, в которых смешивается модное и старомодное, вряд ли умилят – особенно черно-белая «Женщина в розовой шляпке». Всю жизнь стремящаяся разглядеть что-то под пристойностью, вуайеристка Арбус в этих портретах превзошла сама себя: глядя на «Двух леди в автомате», вы цепенеете как кролик перед змеей, не в силах отвести глаз.

Модный американец Ирвинг Пенн (он дожил до 92 лет, сегодня ему исполнилось бы 98), один из первых фотографов, загнавших модель в угол и начавших снимать ее на монохромном сером фоне, представлен серией портретов пятидесятых «Small Trades». С оных лукаво и блудливо глядят люди разных профессий – «Мясник», «Продавец угля», «Булочники», облаченные в рабочую униформу и с орудиями труда в руках. Те же порочнейшие лица, абсолютно живые и наверняка живучие; Пенн не особо лезет им в душу – поскольку душа тут почти нараспашку (у «Мясника» она, к примеру, просвечивает сквозь каждую морщинку). Фон и композиция прилагаются.

Очередная из несметных лягушек немецкого провокатора и нонконформиста Мартина Киппенбергера, психоделическая «Лягушка-яйцо», дразнит пояснительной надписью: «автопортрет» (о, как далек он от селфи). Кажется, будто автор-пересмешник ехидно высовывает язык, вновь твердя перефразированное бойсовское «каждый художник – человек», имея в виду лягушку. На сей раз отчего-то не распятую. Может, оттого и напророчил он свой уход все-таки не в 33, а в 44.

Икона американской фотографии Ричард Аведон, появившийся на свет в Нью-Йорке в семье евреев из России, автор ментально некомфортных снимков, посадил в тройную рамку «Чикагскую семерку»: группу политических радикалов во главе с Эбби Хоффманом, участвующих в протестах во время съезда Демократической партии США в августе 1968 года. Двое при этом неизбежно оказались расчлененными, а другие двое лишились макушек – как истинный редукционист, Аведон пользовался «бритвой Оккама» как гильотиной (кто-то сказал по этому поводу, что он не только не творил лишних сущностей, но и явно их уменьшал). Рядом маячит вырожденческая физиономия «убийцы Дика Хикока» – этот снимок Аведон сделал в 1960-м, заметив: «все фотографии это точная копия, но ни одна не является правдой».

Родом из 1968-го и «Портрет Карлхайнца Херинга», выполненный самым дорогим из здравствующих ныне художников Герхардом Рихтером. Экс-директор музея Kunstvereins в земле Северный Рейн-Вестфалия с его неподражаемым оскалом выписан в жестких черно-белых тонах – свои фотографически заданные структуры Рихтер выдавливал на полотно как пасту. Собственно, вывешено здесь не полотно, а сибахромная репродукция хрестоматийной работы Герхарда Рихтера эпохи фотореализма 60-х, когда он вовсю переносил фотографию в живопись. Если кто запамятовал, сибахром – фотография, сделанная заново с готовой картины, в основу которой легла оригинальная фотография – чем, собственно, и промышлял немецкий экспериментатор, перерисовывая снимок на полотно со всем тщанием, включая смазанные силуэты.

Видеосерия Screen Tests («Кинопробы») Энди Уорхола – 472 немые короткометражки – подмигивает из середины шестидесятых слегка движущимися портретами мнимо добродетельных девушек. Есть здесь и юноши, и юные пары (он целомудренно целует ее в щечку и замирает), и дяденьки с тетеньками, вместе и порознь. Знаменитые и безвестные посетители уорхоловской «Фабрики», музыканты, артисты, художники, модели и бездельники. Серия – громадная, в ней целых 189 персонажей. Точнее, их голов, сидящих перед камерой по три минуты. Кто-то что-то делает, кто-то не делает ничего, становясь собственной фотографией. Зрелище гипнотическое, в режиме нон-стоп, со скоростью 16 кадров в секунду. Стой – и рефлексируй. Может, удастся ухватить Боба Дилана, Дали с Дюшаном или Сьюзен Зонтаг. А может, и девчоночек фабричных – вроде пассии Энди, принцессы «Фабрики» Эди Седжвик. Кстати, экспонируются эти видеопортреты довольно редко, так что нам с вами, считай, повезло.

Стремление расчленить целое на части явлено на выставке и в другом контексте: «выявлении потенциальной многозначности окружающего нас мира». В скромном зале на первом этаже Ханс-Петер Фельдман, немецкий концептуалист с еврейской фамилией, развесил инсталляцию «100 лет» – портреты 101 леди и джентльмена всех возрастов, от восьмимесячного младенца до столетней старушки. Сто для Фельдмана вообще любимое число: пару-тройку лет назад он развесил на стенах нью-йоркского музея Гуггенхайма 100 тысяч долларовых банкнот, полученных им в качестве премии от Hugo Boss.

Современная визуальная культура (в том числе селфи-культура, уже признанная культурологами таковой) перенасыщена людскими образами: количество физиономий на единицу площади вот-вот обернется эпидемией зрительной булимии. Нынешний индивид – потребитель и производитель образов в одном лице – всецело одержим желанием познать другого через face и look, не заморачиваясь тем, что внутри. Ну а те, кто до сих пор заморачивается, оценят привлекательность работ из коллекции Игаля Ахуви – ибо через внешние черты на этих фотопортретах проступают дух и душа.

Интересующихся spiritus'ом во внешнем проявлении, равно как и prima facie, рекомендуем посетить галерею Жени Шрайбер при Тель-Авивском университете (ул. Хаим Леванон, 54, Рамат-Авив) до 1 апреля.

Фото автора