Недетское меню Пурима

Пурим: анти-манифест

Вот и решили мы: ни за что.
Ни за что не будем описывать всякие Адлояды-Пуримшпили, и как веселят еврейский народ акробаты и шуты. Нам этого веселья и без праздника хватает.
И не хотим мы сладких зомбирующих эмоций, вызывающих разные неприятные осложнения.
Ну да, сейчас в моде культурка, а нам по душе немодная, траченная молью культура. Слишком уж мы в ней укоренились когда-то, теперь уж не выкорчевать.
Мы лучше оденемся в белый-верх-черный-низ, как примерные школьники, возьмемся за руки и отправимся по тель-авивской пляжной гальке в свои балаганчики.
Тут-то честный дискурс и сработает. Тут-то ум и примет позу лотоса.
Можем, кстати, и детей прихватить – пусть посмотрят на проделки чудаковатых людей.

Я поведу тебя в кино,
или 
«Страшные сказки» Маттео Гарроне

В эпоху сиквелов наконец появилось нечто, про что мы не знаем, чем оно закончится

Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось ведь все со «Сказки сказок» – пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. В нем-то и появились прототипы хрестоматийных сказочных героев, жгущие сексуально-кровавой готикой. Перетасованные с фольклорными пращурами из народных легенд, еще не прилизанных братьями Гримм. Не имеющие в виду детей в качестве разинувших рот слушателей, ибо ну не существовало тогда детской литературы.

По этим сказкам, которые не надо читать на ночь, по этим сюжетам-самородкам снял свои «Il racconto dei racconti» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Даже, скорее, выстроил – как тот куратор – неприлично красивую галерею гротеска с «Капричос» Гойи на первом плане. Под сюжетной подкладкой просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, в качестве смутных объектов влияния угадываются «Аморальные истории» сюрреалиста-порнографа Валериана Боровчика и «Тайна Обервальда» Микеланджело Антониони. Правда, наполнены они еще более нездоровым и еще более странным запахом. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, – короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Польстим также оператору Питеру Сушицки и его невероятно красивым с пластической точки зрения кадрам – польский самородок явно черпал вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.

Я поведу тебя в балет,
или
Sounds Like Yourself

Литературная секс-революция почти столетней давности, о которой так долго говорили хореографы, опять свершилась

De Profundis – письмо-исповедь Оскара Уайльда, обращенное к лорду Альфреду Дугласу и написанное за 730 дней, – содержит 50 000 слов. Пьеса хореографа Майкла Гетмана Sounds Like Yourself, основанная на этой тюремной исповеди, слов содержит куда меньше, зато мастерски трансформирует порочность в уязвимость и окаянность в покаянность, эмоции – в мысли, мысли – в слова, а уж слова – в движение. Вот и стала пьеса сия балетным спектаклем, который впервые показался публике в тель-авивском центре Сюзан Делаль, что в квартале Неве-Цедек.

                                   Фото: Эяль Ландесман

Вывести его на сцену удалось усилиями танцевальной компании «Фреско» Йорама Карми. Отметим, что Майкл Гетман – первый «посторонний» хореограф, коего Йорам Карми допустил к своему детищу. К тому же хореограф Гетман предпочитает словарь contemporary dance, а хореограф Карми верен неоклассике. Карми – эстет чистых линий баланчинского толка, Гетман – сторонник движений диких, разнузданных, выворачивающих суставы. Единственное, что их роднит, – любовь к классической музыке и литературе. Оттого танцовщикам пришлось примерить на себя не только новые виды движения, но и разные виды любви – помимо писем Уайльда, Гетман использовал любовную переписку между Генри Миллером и Анаис Нин. Изнуренным культурой эстетам беспорядочно прыгающие, падающие, примерзающие к сцене, орущие во всю глотку танцовщики могут показаться потомками Форсайта или Вандекейбуса, тем паче сопровождается балет непрерывным актерским монологом из слов. Но когда они, отдалившись, сближаются, их тела кажутся ветвями одного дерева и порождением одного сознания. И это встряхивает душу.

                                         Фото: Эяль Ландесман 

P.S. Дети, пожалуй, мало что поймут в этих страстях человеческих, и вы им пока ничего не объясняйте. Можете лишь сказать, что речь идет не о великой любви как расплате за красоту. «Любви, которая себя назвать не смеет». Взрослым же перед походом на балет можно пересмотреть «Генри и Джун» Филипа Кауфмана.

Я поведу тебя в музей,
или
My Selfie & I

Барт наивно полагал, что можно быть либо фотографирующим, либо позирующим, либо разглядывающим, а не всеми тремя сразу 

У селфи – недетское лицо. Хотя интерактивная выставка в Тель-Авивском музее искусств My Selfie & I проходит по излюбленному израильтянами ведомству «для всей семьи», темы здесь затронуты самые серьезные: отчего столь популярен сей сошиал-медиа-феномен; есть ли разница между традиционным автопортретом и селфи; почему люди так любят фотографировать себя; почему пребывают в немом восторге от созерцания собственного лука в соцсетях, etc. Неизвестно, что сказала бы по этому поводу княгиня Марья Алексевна или великий любитель скрытых селфи Диего Веласкес, зато его святейшество архиепископ Сиднея резюмировал буквально следующее: «Все мы – селфи Божьи». То ли оговорился, то ли смирился. С тем, что паства предается греху самолюбования.

На выставке, между тем, отсутствует самое бесовское изобретение – палка для селфи, хотя присутствует немало забавного. Ибо всяк сюда входящий становится объектом компьютерной системы слежения и встречает себя в самых разных режимах. Способствуют тому всякие прикольные штучки: сенсорные экраны, проекторы, камеры, реагирующие на ваше перемещение и т.д. К тому же посетители могут использовать свои смартфоны и отправлять на окружающие экраны свои фотопортреты. И нечего омрачать детское счастье – ну не срабатывает нынче высшая заповедь акмеизма «любите свое бытие больше самих себя», ибо такое уж у нас бытие, что лучше любить себя, любимого. Да, в качестве наглядных примеров в экспозиции представлены селфи-шедевры дуэта Мунтян & Розенблюм.

Я поведу тебя в театр,
или
«Золушка» на иной манер

Россиниевские колоратуры можно петь любым, даже самым низким голосом

«Опера называется действие, пением отправляемое». Как сформулировал это три века назад теоретик русского искусства Якоб Штелин, так по сей день никто ничего лучшего не предложил. Нет, предлагали, конечно – но не лучшее. А поелику мы о Тель-Авиве, слушать придется то, что дают. В Тель-Авиве дают дивную «Золушку» Россини. По сравнению с «Севильским цирюльником» она, конечно, сущая падчерица, но для Пурима в самый раз – ведь мы все-таки о сказках и о переодеваниях. Тем паче переодеваются здесь все без исключения – даже опахало прикидывается веником. Да и вообще, в опере Россини, лишенной тыкв, фей и прочих чудес, есть главное чудо – притворства. Опять же, La Cenerentola вынуждает вновь вспомнить о бродячих сюжетах Шарля Перро и братьев Гримм, только у пезарского лебедя всё куда буффоннее. Туфельки он заменил браслетами, Золушка зовется Анджелиной (детям понравится, потому как почти Джоли), прочие персонажи и вовсе сменили пол: мачеха стала отчимом (которому снится, что он осел), а фея – добряком-философом (который любит переодеваться нищим). В тель-авивской версии Алидоро излишне бомжеват, зато Золушку отправляет на бал на красивом воздушном шаре. О причинах смены пола детям рассказывать пока не стоит. Зато стоит объяснить, что добрую часть сценического времени принца изображает его камердинер. То он строит куры Анджелине, то пытается соблазнить собственного хозяина. Впрочем, это тоже не для детских ушей. А вот фирменные россиниевские скороговорки – вполне.

Над спектаклем колдует французская парочка Сесиль Русса и Жюльен Любек – ученики Марселя Марсо, между прочим, любители всяких штучек, безделиц и превращений на сцене. И, соответственно, пантомимы, коей здесь именно столько, сколько нужно: французский вкус и чувство меры, как всегда, безупречны. Дирижирует La Cenerentol'ой по-прежнему молодой израильтянин Даниэль Коэн, а поют преимущественно итальянцы. Золушку, к примеру, – восхитительное меццо-сопрано Аннализа Строппа.

Мы отчего-то думаем, что всё это имеет значение.