Колумбийский Рахманинов

В Израильской филармонии побеседовали на равных Чайковский с Рахманиновым. Второй показался более достоверным: дирижер из Колумбии открыл его Вторую симфонию, как Колумб – Америку

Нынешний цикл филармонических программ оказался весьма затейливым: колумбиец Андрес Ороско-Эстрада и немец Дэвид Гарретт играли исключительно русскую музыку. В первом цикле – Чайковского со Стравинским и Прокофьевым, во втором – Чайковского с Рахманиновым. Из двух главных номеров второй программы публика возлагала особые надежды на Скрипичный концерт Чайковского, поскольку дирижер был персонажем из племени младого, незнакомого, а модельной внешности Гарретт давно уже мил и люб израильской аудитории, в особенности женской ее части. Но в итоге главной удачей оказался именно Рахманинов: дирижер из Колумбии открыл его Вторую симфонию, как Колумб – Америку.

                                          Фото: Uli Weber

Дэвид Гарретт, умница и красавец, выученик Захара Брона, который играет рок на стадионах, появляется во всех телешоу и значится в Книге рекордов Гиннеса за то, что уложил «Полет шмеля» в 66 секунд, любит поговорить о своих классических корнях. К примеру, о том, что играет он исключительно на акустических скрипках. В филармонических концертах – на Страдивари 1716 года, принадлежавшей ранее Адольфу Бушу, в кроссоверах – на Гваданини, инструменте, который был привязан к его спине, когда он поскользнулся и упал с лестницы Барбикан-центра – упал как раз на спину и проехался на скрипке, как на санях. По словам Гарретта, звук электроскрипки для него лично – «полный отстой», ибо она не способна сравниться с классической даже на пять процентов. «Это просто синтезатор звука, даже если вы играете на ней вживую».

Концерт Чайковского, который для многих служит средством пустить пыль в глаза своими техническими доблестями, Дэвид Гарретт играл на Страдивари – непринужденно, свободно, без малейшей доли эмоционального эксгибиционизма и на редкость поэтично. С характерным для него сладким вибрато, с элегантной фразировкой, но при этом слегка обезличенно. К слову, свой Скрипичный концерт (1878) Петр Ильич сочинял вдали от России, в Швейцарии, а исполнен был он в Вене – историки утверждают, что тамошние критики назвали его кто «дико фантастическим», кто «варварски отвратительным». Слушая благостные темы Allegro в исполнении Гарретта, верится в это с трудом – вероятно, там, где эллину сияла красота, европейцу столетней давности виделось нечто иное.

                                             Фото: Uli Weber

                                        Фото: Werner Kmetitsch

Во втором отделении звучала Вторая симфония Рахманинова ми минор, которую господа оформители альбомов и ютьюбовских роликов отчего-то любят украшать картиной Саврасова «Ранняя весна». За пультом царил колумбийский дирижер Андрес Ороско-Эстрада – чувственный, харизматичный, подвижный, как ртуть. Его трактовка Второй симфонии была актом разоблачения рахманиновских тайн. Последний вдруг оказался не анахоретом, а самым настоящим экстравертом, да к тому же человеколюбцем. Не мрачным романтиком, а большим мускулистым интеллектуалом – у него, слава Б-гу, были такие ручищи, и отчего иные дирижеры это запамятовали? В каждом соло, в каждом ансамбле, не говоря уже о tutti, маэстро обнаруживал множество спрятанных чудес – и эхо знаменного распева, и элегию, и молитвенную угрозу, и прочие утонченные эмоции, от которых покалывало в позвоночнике. И делал это с такой проникновенностью, что зал то и дело заливало энергией чистой красоты.

Вторая симфония (1908), написанная в Дрездене, поражает своей русскостью. Колумбийский маэстро трактовал ее так, будто эта русскость у него в крови. Бесконечно распевая все оркестровые группы в первой части (инструментальную музыку Рахманинова, как известно, нужно петь), уговаривал деревянные духовые соблазнять струнных собратьев – но как-то целомудренно, с ноткой религиозности. В Allegro Molto гудели валторны, поеживались от холода скрипки, несущиеся в санях под перезвон колокольчиков, кружили в призрачном танце скерцо все остальные – а дирижер знай себе изливал теплым ливнем накопившуюся в нем романтику, доказывая, что может парить и летать. Кларнет в Adagio милостиво сообщал о том, что автор исполняемой им мелодии когда-нибудь напишет «Симфонические танцы» – и ему придется приноровиться к идущим на цыпочках скрипкам. А пока можно изгибаться, извиваться, струиться ручейком и впадать в реки и моря рахманиновского полнозвучия. Финальное Allegro vivace веселилось и ликовало, неслось вперед на полном скаку, пульсировало и мерцало. Волненья страсти нежной (ни дать ни взять «Весенние воды») тоже оказались темпераментному дирижеру отнюдь не чужды. Вызывая огонь с небес, Ороско-Эстрада умудрялся поглаживать и ласкать каждую ноту, смаковать каждый сюжетный поворот, любовно выстраивал форму и несколько раз доводил зал до эйфории. Это была абсолютно живая музыка, в которой растворился весь оркестр. 

                                    Фото: Werner Kmetitsch

Любопытно, что лет семь назад Вторая симфония Рахманинова была перелицована стараниями его внука, точнее, ангажированного им пианиста-аранжировщика Александра Варенберга в «пятый» фортепианный концерт. И, знаете, несмотря на всю свою неофилию, я несказанно рада, что Ороско-Эстрада отказался от секонд-хенда и повесил опус обратно на крючок. Ни к чему музыкантам носить лицо с чужого плеча. Мы ведь за жанровую чистоту, не так ли?