Умопомрачительно: «Турангалила-симфония» в Тель-Авиве

Василий Петренко и ИФО представили захватывающую интерпретацию шедевра Мессиана о любви

Годом написания шедевра значится 1948, хотя посыл его – All You Need Is Love. Привет 1960-м и провидцу Мессиану.

«Турангалила-симфония» Оливье Мессиана, гигантская 10-частная феерия для симфонического оркестра, фортепиано и странного электронного инструмента «из ранних», поименованного волнами Мартено, потрясла вчера вечером Израильскую филармонию. Уловив все тонкости мистериального декадентства Мессиана, маэстро Василий Петренко, пианист Стивен Озборн, волнистка Сесиль Лартиго и музыканты ИФО создали идеальную среду для бытования космической музыки в предлагаемых земных обстоятельствах.

Мессианство, что уж тут скажешь.

У этой музыки – совершенно иной душевный строй, и в строю том маршируют мелодии высших сфер, тектонически сдвигаются звуковые глыбы, нарушая и отрицая любые законы; it's all love, tout est à l'amour, точнее – любовь плотская и платоническая, когда кристальнейшие тихие созвучия приходят на смену лавине звукоэмоций, а потом на вас буквально изливается столько жизненной энергии, напоенной тантрическим (и не только) блаженством, что вы и впрямь растворяетесь в каком-то вселенском экстазе.

                      Vasily Petrenko. Photo by Mark McNulty

Любовь ликовала и лилась через край, оплодотворяя все живое, фирменные мессиановские тутти буквально сияли от счастья и были слышны, как мне кажется, далеко за пределами Тель-Авива; прослушивались все этажи фактуры, все ее прихотливые контрасты. Приятно удивили медные духовые, которые при поддержке бас-кларнета отдуваются в этой партитуре за проведение «темы-статуи» (есть в ней что-то и от Dies Irae, и от поступи Командора) – три тромбона и туба звучали на диво внушительно. Несметное количество ударных (а их тут видимо-невидимо: глокеншпиль, челеста и вибрафон – сущий индонезийский гамелан, а еще треугольник, блоки, тарелки – турецкая и китайская, там-там, бубен, маракасы, трубчатые колокольчики…) лихо справлялись со сложными перекрестными ритмами и идеально гармонировали с волнами Мартено; чего стоила одна только дрожь от ударов большого барабана  в Chant d’amour I ! К тому же именно перкуссия наносила решающие удары – десяток артиллерийских орудий в тылу, не иначе. Деревянные духовые в хороводе с вибрафоном и челестой прелестно излагали «тему-цветок». Ну и, разумеется, Joie du sang des etoiles (Радость крови звезд), где тема изваяния варьируется в стремительно темпе – Мессиан называл этот эпизод «союзом двух любовников, рассматриваемым как трансформация на космическом уровне». Поверьте, так оно и было.

Отдельную радость доставили птицы, с которыми пианист разговаривал по душам в той самой медитативной шестой части, Jardin du sommeil d’amour (Сад сна любви): пьянящая истома этого зачарованного сада передана была без преувеличения волшебно. Très modéré, très tendre.

Оба солиста составляли неотъемлемую часть симфонической ткани, разделяя с оркестром любовь духовную и телесную, отзываясь на все мессиановские причудливости. Ondes Martenot – волны Мартено, электронный инструмент 1928 года, который по сути представляет собой терменвокс с клавиатурой, – одна из таких причудливостей (до начала концерта добрая половина публики разглядывала его со всех сторон и фотографировала – и я среди них, каюсь). Композитор и орнитолог Мессиан использовал сей инструмент, дабы придать музыке особую сладострастность и позволить ей достичь экстаза. Французская волнистка Сесиль Лартиго, мастерица неземных скольжений-глиссандо, справилась со своей ролью превосходно – особенно в жутковатых инопланетных эпизодах, вытягивая откуда-то из воздуха призрачные воющие звуки; не менее впечатляющим был тихий до дрожи диалог кларнета и волн Мартено в Turangalila I. Ну а в Jardin du sommeil d’amour мне примерещились бодлеровские цветы зла – гипноз от волн Мартено оказался сродни наркотическому трансу.

        Ondes Martenot et Cecile Lartigau. Photo by Lina Goncharsky

Что же до феноменального абсолютно пианиста Стивена Озборна (фамилию сию по-русски отчего-то предпочитают писать через «с», Осборн), то ему хочется бесконечно петь осанну – как, собственно, и поступили мессиановские птицы, щебечущие в его соло. Дьявольски сложная партия, особенно в каденциях, была ошеломляюще мощной и трогательной одновременно.

И вот что еще интересно: фортепианная партия тут богатырская, пальцеломная, почти листовская в своем виртуозном размахе; в некотором роде, это «мужской» близнец более «женских» волн Мартено. Во всяком случае, так мне показалось.

Василий Петренко за пультом был бесподобен, как всегда, изумительно выстраивая форму с потрясающими кульминациями и искусно справляясь со всеми извивами партитуры, создавая вокруг нее новый, неожиданный контекст. Резвились и убавлялись ритмические мессиановы персонажи, интриговали не только фразы, но любые предикативы и междометия, любая идея – тембральная ли, темповая ли, динамическая ли – была изобретательной, изысканной и красочной; в итоге маэстро сплел уникальный гобелен из цветов и звуков (Мессиан, как известно, был синестетом), выявив в партитуре (которую многие считают спорной – но мы с ними не согласны) самое лучшее. Ну а финальный жест дирижера стоит запечатлеть на видео ныне и присно, и во веки веков – может, кто-то так и поступил?

Вне сомнения, эти 80 минут были одним из ярчайших музыкальных переживаний последних лет.