Алхимия слов: Абрахам Абулафия, дада, леттризм

По случаю 100-летия дадаизма в Тель-Авивском музее искусств открыли выставку под названием «Алхимия слов: Абрахам Абулафия, дада, леттризм» (Alchemy of Words: Abraham Abulafia, Dada, Lettrism). Присутствуют здесь истинные мастера печатного и непечатного слова

Нарратив выстроен логически: сразу же при входе висят наушники с экраном – на экране дамочка лепечет-бормочет-чирикает нечто дивно-бессмысленное, избавляя мир от семантической перегруженности. Голос дамочки то взмывает до до третьей октавы, то лопочет басовито, перекатывая звук на языке, как в глиссандо Шепарда-Рисе. Ну и правильно, слова-то от многократного употребления давно уже рассыпались и обратились в пыль, прах, срам, тарарам. Дерридова улыбочка – снято. Добавлю лично от себя волосок из бороды старика Хоттабыча, трах-тибидох – по той причине, что в первом издании книжки Лазаря Иосифовича Лагина (урожденного Гинзбурга) джинн бормотал совсем другое заклинание, «лехододиликраскало». То есть наше, предсубботне-литургическое «леха доди ликрат кала» с ашкеназийским прононсом.

Вот в этом-то всё и кроется. Точнее, покоится – на трех еврейских китах. Ибо в герои куратор выставки д-р Батшева Гольдман-Ида взяла средневекового еврейского мистика Абрахама Абулафию, лидера дадаизма Тристана Тцару – урожденного Самуила Розенштока и лидера леттризма Исидора Изу – урожденного Исидора Гольдштейна. На подхвате оказались опять-таки единоверцы: поэт и миссионер дадаизма Иван Голль, урожденный Исаак Ланг, и икона дадаистов Чарли Чаплин. За исключением последнего героя, всем на выставке есть, что сказать. И прежде всего то, что слово – не болтовня, а самая что ни на есть алхимия.

  Max Ernst and Iliazd Maximiliana. Ou lexercise illegal de lastronmie,1964.
                                        Photo: Elad Sarig

100 лет назад в цюрихском «Кабаре Вольтер» зазвучали стихи без слов, они же «симультанные стихи с фонетической оркестровкой» – прелестная на слух абракадабра типа «гаджи бери бимба е гласса туффм и зимбра». Тогда же была спета ода антиискусству в любимом дадаистами жанре манифеста. Вождь движения Тристан Тцара – «анти-Мессия» и зачинатель «звуковой поэзии» – сочинял симультанные стихотворения (по определению первого, но недолгого лидера и идеолога дадаизма Хуго Балля, «это когда три голоса или больше одновременно говорят, поют, свистят и т.п.») и поигрывал в шахматы с Лениным Владимиром Ильичом, проживавшим в доме на Шпигельгассе аккурат напротив дадаистского кабаре. По слухам, румынский еврей настолько впечатлил В.И., что тот под влиянием дада придумал НАРКОМПРОС, ВХУТЕМАС и прочие свои штучки, не говоря уже о пролетарской революции.

      Kurt Schwitters and Theo van Doesburg. Kleine Dada Soiree, 1922. 
                                          Photo: Elad Sarig

30 лет спустя на Левом берегу новоиспеченный парижанин Исидор Изу, красавчик с коком a la Пресли, излагал свою концепцию леттризма. Но уже на экране, в снятом про-самого-себя фильме «Трактат о грязи и вечности». Согласно его идее, миру должно быть явлено универсальное искусство – искусство буквы (lettre), понятной всем. Вслед за Абулафией, которого Изу считал своим прямым учителем, он сочинил легенду о том, что в начале искусства была Буква. Буква, выпутавшаяся из паутины слов. А потому именно ей надлежит обеспечить переход из грязи (bave) в вечность (d’éternité) и лечь в основу синтетического искусства, где сливаются пластика, музыка и поэзия. Дадаисты, сетовал Изу, уничтожили слово; но буква таки может его спасти – буква, очищенная от всяких смыслов, первородная и непорочная. И из нее родится новая история.

Тут надобно пояснить, что Исидор Изу, как и Тцара, явился на свет в Румынии, в уцелевшей в годы Катастрофы еврейской семье Гольдштейнов. В 1946-м, уже поселившись во Франции и заронив семена леттризма в трещины мостовой Сен-Жермен-де-Пре, он принялся расчленять поэзию на первоэлементы, освобождая Букву от слов и упиваясь ее влиянием на музыку, живопись, фотографию, архитектуру и кино. Пленка с царапинами, перевернутые вверх тормашками кадры, разобщенность звука и изображения – леттризм проникал везде и всюду, меняя звуки и жесты. Фонетическая поэзия, чистая звукоречь, в произвольных сочетаниях группирующая буквы и звуки в текстах Тцары, Хаусмана и других дадаистов, была пережитком Первой мировой. Леттризм явился во Вторую мировую, и после этой войны нужен был новый мир, еще не распавшийся на атомы. Построить его, по Изу, должно было, как уже говорилось, из Буквы, единственной уцелевшей единицы разрушенного дискурса.

В центре зала демонстрируется пятиминутный фильм (обязательно наденьте наушники!), где кудрявый красавчик Изу сотоварищи говорят с интервьюером Орсоном Уэллсом на тарабарском, а потом еще на нем же и поют. А рядом с работой Изу 1961 года Réseau rouge (Red network) висит его признание в любви Учителю. «Возможно, я был Абрахамом, сыном Абулафии из Сарагосы, что бродил в поисках мистической реки Саббатион, дабы обрести знание о скрытой сущности Б-га – посредством пермутаций букв алфавита и талмудических чисел; это ли не мой леттризм?».

Да-да – как бы ни пытались исследователи навязать леттризму в предки дадаистов, а то и Хлебникова с его самовитым словом и Крученых со всей русской заумью, ничего у них не выйдет. Виной всему, как всегда, чистой воды еврей – а именно, автор «Каббалы имен» Абрахам Абулафия (1240-1292). Ведь он первым высказался насчет того, что «каждая буква скрывает в себе целый мир», открыл их, букв, тайное значение и числовые характеристики – гематрию; выяснил, что «перестановка букв может сравниться со звучанием музыки, ибо буквы, как струны, образуют различные сочетания – и тайны, выражаемые в этих комбинациях, открываются и услаждают сердце». Он же утверждал, что «каждая буква соответствует определенной части тела – поэтому человек должен быть осторожен, чтобы не сдвинуть букву с ее места: ведь если он ошибется при чтении одной из букв, эта часть тела может сменить свое место или переиначиться, и человек станет калекой». Он же стал зачинателем «науки о комбинировании букв» – методического руководства к медитации, причем абсолютным объектом этой медитации выступало Имя Бога, состоящее из тайных буквенных сочетаний. Он же повелел «сливать все языки в святой язык, пока не окажется, что все слова, которые произносит говорящий, состоят из 22 букв иврита». Вслед за тем Абулафия, утвердившись в качестве автора пророческой каббалы, провозгласил себя мессией и задумал обратить в иудаизм папу римского. Тот обозлился и приготовился сжечь нечестивца на костре – но умер в тот самый день, когда Абулафия пожаловал в его резиденцию. Ну как после такого не поверить, что он и вправду Мессия?

   Abraham Abulafia. Life of the World to Come. Photo: Ardon Bar Hama

Isidore Isou. Réseau rouge / Red network, 1961. Photo: Alexander Tsinker

И еще: Абулафия в своем отнюдь не 20-м веке, а вовсе даже в 13-м, заявил, что отдельные буквы из разных комбинаций не должны обладать смыслом – ибо когда буквы не несут смысла, «имеется меньшая вероятность отвлечения нашего внимания». Немудрено, что разработанная Абрахамом Абулафией техника ars combinatoria оказала большое влияние на современный дискурс, от Умберто Эко до Жака Деррида, порождая произведения литературы, театра, кино и искусства. И, разумеется, новейшие научные исследования подтвердили прямую связь между Абулафией, поэтом-дадаистом Иваном Голлем (каббале отнюдь не чуждым) и лидером леттризма Исидором Изу, который завоевал Париж не чем иным как «Сотворением имени, сотворением Мессии». Под Мессией Изу, как и Абулафия, подразумевал себя.

Но вернемся к выставочному нарративу. После фильмов и картин Изу, где-то в правой части зала звук взрывается в воздухе, рассыпаясь на аллофоны и фонемы. Здесь можно воочию полюбоваться тем, как слова деконструируются или расчленяются на отдельные гласные и согласные – и реорганизуются самым неожиданным образом, вокализируясь в звуковых поэмах и технике автоматического письма. Подрыв нормального порядка слов и его смыслового значения придает свежий ракурс странице текста и графическому на ней присутствию, не говоря уже о звучащем пространстве: как писал Хуго Балль, магическая сила заключалась не столько в непонятных словах, сколько в характере их произнесения, в гипнотической силе, заложенной в звуках, в «божественных каденциях» – то бишь в искомой алхимии слова.

    Alain Satié. Rosace, 1971. Letaillieur Property Courtesy Gallery, Paris

Помимо фильмов, на выставке в Тель-Авивском музее искусств экспонируются картины, скульптуры, манускрипты, книжные иллюстрации, метаграфика, образцы сонорной поэзии, видео-инсталляции и видео-перформансы. Из скульптур особенно запал в душу стул – многословный, гиперграфический, авторства Алана Сатие. Из картин – палимпсесты Франсуа Летельё и фроттажи Ильи Зданевича. Из фотографий – «Спящий Чарли Чаплин» Уильяма Юджина Смита. Надобно сказать, что если дадаистам Чаплин был мил и дорог, то «Леттристский интернационал» его недолюбливал, называя эмоциональным шантажистом (Изу, правда, интернационального мнения не разделял). Присмотритесь также к работам израильских последователей дадаизма и леттризма Мирит Коэн, Йосефа-Яакова Дадона, Ори Гершта, Эли Петеля, Михаэля Сган-Коэна & саунд-художниц Виктории Ханны и Анат Пик – и убедитесь, что младшее поколение буквенного искусства тоже весьма разговорчиво.

    Alain Satié. Сhaise hypergraphique, 1978. Photo: Alexander Tsinker

         George Brecht. Hand of John Cage, 1967-68. Photo: Elad Sarig

W. Eugene Smith. Charlie Chaplin Sleeping. TAMA, 1952. Photo: Elad Sarig

Должно быть, не за горами тот светлый день, когда на землю вновь придет адамический язык, птичий, легкий, всеязыковый праотец.

Алхимия слова, что уж тут скажешь.

Выставка открыта в Тель-Авивском музее искусств (бульвар Шауль ха-Мелех, 27) до 14 ноября.