Фламандское барокко, Рубенс и Богоматерь в платье от Анн Демельмейстер

Самое поразительное, что могло приключиться: моим Вергилием по фламандскому барокко стал Ван Гог. Живой и невредимый, рыжий, тонколицый, голубоглазый, утомленный болтливостью дней. Благодаря ему путешествие в Антверпен оказалось живописным, сущий voyage pittoresque.

Повинен в этом, кстати, не только Ван Гог, который в наши дни зовется Педро Ваге, но и другие дивные люди из Visit Flanders, задумавшие фестиваль «Антверпенское барокко 2018. Рубенс вдохновляет». Тут надо бы заметить, что наш Ван Гог похож еще и на молодого Рубенса, хотя этот блестящий молодой человек не живописец, а танцор – в свободное от Управления по туризму Фландрии время. Говорит он на семи языках, ибо культура не терпит перегородок.

Ну так вот, в поисках Рубенса отправились мы поначалу по церквям. И сразу же – извольте вам, высокие материи. Местные святые одеваться предпочитают у своих дизайнеров, особенно из знаменитой антверпенской шестерки. Тем паче пропорции средневековых святых – худющих, как всё средневековое – не уступают современным подиумным. Одна из первых манекенщиц, Матерь Божия, щеголяет в платье от Анн Демельмейстер; одарил статую Мадонны от кутюр'ом лично настоятель церкви Святого Андрея.

Святой отец – а зовется он Руди Маннаэртс – радеет не только о Пречистой Деве. Посреди подведомственного ему храма он подвесил боксёрскую грушу, лупя по которой прихожане избавляются от смертных грехов; рядом установил тренажёр, а по полу разбросал обувь детскую и обувь людей постарше, от пинеток до растоптанных башмаков, символизирующую вехи жизненного пути («первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти», заметил Козьма Прутков, и Руди с ним солидарен); на финише поджидают инвалидная коляска и чемодан с накопленным багажом. Поговаривают, что в церкви Святого Андрея проводятся вечеринки во главе с Б-гом в облике диджея, хотя сакрального назначения храма никто не отменял.

У жителей Фландрии вообще вольные отношения с религией. В кафедральном соборе, он же собор Антверпенской Богоматери (тот самый, чью высоту замерял в 1717-м Петр Первый со своим арапом Абрамом Ганнибалом), раскинулся лагерь беженцев – бело-синяя с позолотой инсталляция занимает изрядную часть пространства: бронзовые подушки, одеяла, сундуки, полотенца, наушники и прочие предметы интимного свойства. Поименовано всё это, как гласит табличка справа, «Diasporalia»; автор – известный бельгийский медиахудожник Коэн Тейс. На фоне барочных витражей и фресок местного Нотр-Дама инсталляция смотрится диковато, разве что позолота спасает.

                 Koen Theys, Diasporalia. (c) Frederik Vercruysse

Самое занятное, что художник, по его словам, был вдохновлен Рубенсом: насмотревшись на три его шедевра – триптихи «Воздвижение Креста Господня», «Успение Пресвятой Девы Марии» и «Воскрешение Христа», написанные специально для Антверпенского собора (свято место, осиротевшее после того, как французские революционеры разграбили собор Антверпенской Богоматери подчистую, всё-таки доказало, что пусто оно не бывает: три упомянутых шедевра вернулись из Парижа на законное место), – Тейс решил поискать решение проблемы беженцев и рассеяния в лоне церкви. «Я посвятил эту работу всем, кто бежит куда-то и зачем-то, – говорит он, – людям, которые были вынуждены оставить всё свое имущество в прошлой жизни. В эпоху барокко, она же эпоха контрреформации, из-за религиозных конфликтов массы людей вынуждены были так же бежать и мигрировать. Драма и надежды на лучшее будущее были типичными барочными темами; ну а цветовые акценты в моей инсталляции призваны привлечь внимание к определенным деталям, подобно тому, как художники барокко обычно использовали технику светотени. На мой взгляд, современное барочное произведение способно вовлечь зрителей в дискуссию по поводу одной из самых острых и неотложных проблем XXI века». Хм, если вдуматься, то Diasporalia в центре часовни Святого Иосифа в Антверпенском соборе в какой-то мере намекает на то, что ребенок Иисус родился не в яслях, а на таком вот матрасе. К слову, взирает на инсталляцию сверху святой Иосиф с Иисусом на руках, защитник и покровитель божественного младенца. Очень символично.

                   Koen Theys, Diasporalia. (c) Frederik Vercruysse

Лёгкая смурь сродни скорее готике, однако и барокко не чужда; оттого в соборе Антверпенской Богоматери утвердили в правах «Человека, несущего крест» – позолоченную скульптуру арт-хулигана Яна Фабра. Как водится, с лицом автора. На сей раз Фабр, чье имя в северной Фландрии бронзовеет уже при произнесении, не препарировал букашек, ограничился позолоченным металлом. Зато в Музее современного искусства Антверпена платье из переливчатых панцирей жуков присутствует во всей красе, напоминая пленительными изгибами бутылку кока-колы. Но это еще далеко не всё: во время пиршества в недействующей церкви Святого Августина, превращенной ныне в концертный зал AMUZ, нам представили музу Фабра – сами оне, хоть и местные, отсутствовали; зато муза – крепко сбитая мужиковатая тётка полувековой выдержки – поведала, что звать ее Барбарой, и что Ян рисует сейчас новый алтарь для церкви Святого Августина. И будет там зелёный поющий Христос с микрофоном, торчащим из стигмата, и Аполлония, что окажется блаженнее Августина (она даже высунет от усердия язык), а мистическое обручение святой Екатерины обернётся законным и вполне себе земным браком. А вообще-то Ян Фабр, сказала муза, – истинный преемник Рубенса, и потому теперь выполняет заказы для церквей. Ведь тот же Рубенс в свое время (а именно в 1628 году) нарисовал полотно для главного алтаря церкви Святого Августина, то самое «Мистическое обручение Святой Екатерины». Ну а поскольку Антверпен – город бриллиантов, Фабр сочинит свой собственный мифологический сюжет: «Мистический пакт ягнёнка с алмазами». Вылитый Рубенс.

Кстати, насчет бриллиантов. В том же Augustinus Muziekcentrum обнаружилась масонская символика, треугольник в круге с начертанным на иврите именем Б-га. Этимологию ее выяснить не удалось, зато этимологию бриллиантов в Антверпене – вполне. Ну естественно, камушки эти еврейского происхождения, и не просто так. А как именно, поведал Тимоти Поуп, директор Музея аутентичных инструментов эпохи барокко, беседой с которым мы порадуем вас в самое ближайшее время.

Для многих Антверпен начинается с вокзала, прозванного собором за то, что он пугающе, нереально красив. Из этой формулы прекрасного извлекает корни город на ладони – ибо название Антверпена переводится не иначе как «брошенная рука» (дескать, согласно легенде простой римский солдат Сильвиус Брабо защитил горожан от набегов злобного великана, который забавлялся тем, что отрубал кисть руки каждому, кто отказывался платить ему дань за переправу через реку Шельду; так вот, центурион не просто убил врага, но и отрубил ему верхнюю конечность, и бросил в реку, чтоб неповадно было). Лучше всего город предстает как на ладони с крыши музея MAS, где проходит ретроспективная выставка работ Михаэлины Вотье (1617-1689) – первой дамы барочной живописи, рискнувшей изучать анатомию в те времена, когда естественные науки для женщин находились под запретом. Соответственно, Михаэлина писала превосходные портреты (её главным шедевром считается «Триумф Вакха», демонстрирующий весьма откровенное знание мужской анатомии; себя же художница изобразила обнаженной менадой, глядящей зрителю прямо в глаза) и еще превосходнее выписывала складки на ткани, кои меня особенно восхитили; кураторам же больше пришлись по душе ее масштабные исторические полотна, за которые, по их словам, не осмеливались браться мужчины-художники той эпохи. Что ж, suum cuique.

                      Михаэлина, Триумф Вакха. Фото: Ans Brys

                 Bacchusstoet (c) Kunsthistorisches Museum, Wenen

  Михаэлина, Святые Агнеса и Доротея. (c) lukasweb - Art in Flanders vzw

Из достопримечательностей у вокзала-собора находятся городской зоопарк, входные ворота в который увенчаны всадником на верблюде, и крайне обаятельный и умопомрачительно стильный бутик-отель «Indigo», в котором непременно нужно остановиться, если вам доведется бывать в Антверпене. Уютный и функциональный, со своей собственной философией, выраженной в забавных табличках и неформальном дизайне, «Indigo» ненавязчиво напоминает о том, что всё здесь возведено в ранг искусства. К тому же отсюда вы можете пешком отправиться на все четыре стороны – скажем, в Чайна-таун, который находится буквально в двух шагах.

В городских музеях барокко по большей части представлено современными репликами, акцентирующими во всей барочной истории мрак и жуть, к везунчику Рубенсу не имеющих ни малейшего отношения. Он ведь, как известно, служил и Б-гу, и мамоне – богач, успешный бизнесмен, сибарит, дипломат, знаток древней литературы, признанный при жизни художник, обласканный монархами, плодовитый до невозможности, не ведающий преград и невзгод. К тому же Рубенс был протестантом по отцу и католиком по матери. Оттого религиозные сюжеты трактовал весьма затейливо: вполне себе реальные олимпийские боги, толкующие о том, о сем с земными монархами, плотские, с прекрасно развитой мускулатурой. Ему не раз пеняли за то, что на полотне «Снятие с креста», что висит в антверпенском кафедральном соборе, автор кощунственно изобразил ногу Христа, касающуюся плеча Марии-Магдалины. Его чуть ли не прозвали осквернителем святынь и чуть не признали санкюлотом – ведь он вознес в небеса короля-повесу Генриха IV, обув одну его ногу в нарочито неопрятный сапог, напяленный на мятый чулок. Вот вам и ахиллесова пята, si licet.

                Rubenshuis, садовый павильон. Фото: Ans Brys

          Реставрация садового павильона. Фото: Sigrid Spinnox

Дом-музей Рубенса в Антверпене примечателен красотой своих строений числом три (ибо первое художник прикупил, а два других достроил; получился дом – три в одном) и закрытым внутренним садом, hortus conclusus. Правда, там идут реставрационные работы, оттого все помещения увидеть не удалось; зато удалось забраться на строительные леса в выданной тут же каске и почувствовать себя монтажником-высотником. Из увиденного запомнилась кроватка, короткая, как все средневековые ложа, когда люди спали сидя, ибо так было лучше для пищеварения; портрет 17-летнего Ван Дейка из рубенсовой коллекции; ну и, конечно, прелюбопытнейшая история. О том, что родился Питер Пауль вовсе не в Антверпене, а в германском городе Зигене, оттого во время войны немцы любовно восстановили его дом, ибо считали художника своим. В арт-кабинете Рубенса обретается и шедевр кисти Тинторетто «Ангел предсказывает святой Екатерине Александрийской её мученичество» из коллекции Дэвида Боуи, который коллекционер, пожелавший остаться неизвестным, приобрел на Sotheby's и передал музею в бессрочное пользование.

   До и после реставрации. Питер Пауль Рубенс, автопортрет,
   Rubenshuis Antwerpen. Фото: Rubenshuis en KIK-IRPA Brussel

Пауль Питер Рубенс вошел в историю как создатель фламандского варианта барокко – альфы и омеги всего фламандского искусства. Как метко подметила Мари-Анн Лекуре в книге «Рубенс», «он избегал показывать всякие ужасы наподобие сожжения заживо или сдирания кожи с мучеников, расходясь в этом с эстетикой XVII века, не до конца распростившейся с традицией Средневековья». Однако его взгляды отнюдь не разделяют авторы экспонатов выставки «Sanguine|Bloedrood» в антверпенском Музее современного искусства (MuHKA, в обиходе – Муха), куратором которой выступил местный живописец Люк Тёйманс. По его словам, целью его было сопоставить дух мастеров барокко с видением модных современных художников и скульпторов, в числе которых Он Кавара и Эдвард Кинхольц, Брюс Науман и Ян Фабр, Такаси Мураками и Михаэль Борреманс, Марлен Дюма и Зигмар Польке, а также показать его, барокко, «невидимые тонкости».

                Эдвард Кинхольц, Five Car Stud. Фото: Sigrid Spinnox

         Эдвард Кинхольц, Five Car Stud. Collezione Prada, Milano,
    Courtesy Fondazione Prada. Photo credit Delfino Sisto Legnani Studio

Барочной пышности в Мухе не ищите. Зато ужаса, мрака и хаоса здесь в избытке. И не какие-нибудь невинные vanitas, а, к примеру, шокирующая инсталляция мастера энвайронмента Эда Кинхольца «Five Car Stud» из Коллекции Миуччи Прады. Дабы ее обнаружить, вам нужно зайти в чёрный-пречёрный шатер в паре метров от музея, в котором темным-темно. Протопать по песку к скудно освещенному пространству, обнаружить, что освещают его фары потрепанных автомобилей из 1950-х и, наконец, шарахнуться от того, что происходит в центре. А происходит там сцена кастрации чернокожего американца, коего распяли на песке пятеро белых мужчин. Еще один хищно пялится в сторонке, в одном из автомобилей рыдает девушка, с которой посмел крутить любовь несчастный афроамериканец. И на фоне всего этого как-то особенно зловеще звучит тихая блюзовая музыка, льющаяся из старого радиоприемника. Вдова битника-самоучки, ушедшего в мир иной более 20 лет назад, Нэнси Реддин-Кинхольц, пояснила, что муж её сознательно хотел погрузить зрителя в ситуацию насилия, ибо исповедовал «искусство отталкивания»; не пытался сублимировать подлость жизни, но использовал её как способ осветить альтернативную низменную вселенную, где грязь и разврат являют собой новую эстетику.

Бельгийка Надя Наво предлагает пространственный коллаж из трех белых скульптур на пьедесталах «Deaf Ted»: Пиноккио с кошкой на голове, старец с мышкой на голове, некто с глазами комика Марти Фельдмана без царя в голове, но с синей кляксой. Бернини, Клодель, Де Кирико – знатоку истории искусств здесь раздолье. Ведь и он, знаток, и прочие любопытствующие, и картины – в том числе рубенсовское «Перемирие между римлянами и сабинами» – отражаются в зеркальных пирамидах, уложенных на пол стараниями парочки Carla Arocha / Stéphane Schraenen; шедевр называется «Circa Tabac» и прекрасен до невозможности.

                   Nadia Naveau, Deaf Ted en Figaro's Triumph
Collection Nadia Naveau & Base-Alpha Gallery, Roi je t'attends à Babylone, 
                                Collection Verhaeghe-Dewaele

               Carla Arocha & Stéphane Schraenen, Circa Tabac
                   Courtesy Carla Arocha-Stéphane Schraenen

Из прочих деликатесов на этом пиру во время чумы умиляет финский художник Юкка Коркейла, который в течение трех лет писал портреты покойного бойфренда – и все три года отказывался заниматься чем-либо иным. Ну а самое жуткое зрелище являют собой четыре работы французского художника и фильммейкера по имени David Gheron Tretiakoff  «Immolation» – невинные на первый взгляд светлые рисунки, показывающие последовательный процесс публичного самосожжения четверых арабских революционеров в преддверии арабской весны; «Immolation IV», то бишь завершающая стадия процесса, изображает обугленное тельце в позе то ли зародыша, то ли мыслителя. В ролях мучеников выступают Мохаммед Буазизи из Туниса, Ахмад Хашем ас-Сайед из Египта, Ахмад аль-Матарне из Иордании и Хамза аль-Хатиб из Сирии. Рисовал художник пылающим концом сигареты на хрупкой рисовой бумаге, таким способом весьма цинично создавая всю эту поэтическую красоту. Впрочем, месьё Tretiakoff и не скрывает, что во всех своих работах преследует одну-единственную цель: вызвать ощущение дискомфорта.

Кажется, будто авторы выставки приклонили голову на плечо великим мастерам барокко, однако ногами прочно стоят на современной почве, одним глазом подмигивая поп-арту, а другим трезво оценивая ближайшее прошлое, с которым так и не решились порвать. Хотя, с другой стороны, современность ведь и есть самая старая старина, как полагают иные философы. Целёхонькая, с иголочки. И одновременно – начало мира, который будет завтра.

P.S. Фестиваль «Антверпенское барокко 2018. Рубенс вдохновляет» открылся в июне и продлится до самого нового года. Подробности на официальном сайте проекта. Спешите видеть.