Распаясничались

Занавес перед «Паяцами» в Израильской опере – жовто-блакитний. Строки на синем: האופאה הישראלית  Строки на желтом: מחבקת את העם באוקראינה בימים קשים אלה

Уместен ли сегодня разговор о том, что жизнь – театр и наоборот? Хм, ну да, жизнь сегодня – это опера. На одном краю – паяц, на другом – черный человек. Он живет давно, из века в век, он когда-то приходил к Моцарту, потом учился в Венской Академии художеств, параллельно культивируя личность в СС и в СССР, он был и есть, и это самое страшное.

Стоп. Здесь не подойдет меццо-форте. И меццо-сопрано не подойдет, поскольку его в этой опере вовсе нет, ибо опера невелика по длине, зато по высоте невероятна: ни одной проходной ноты, мелодии красивы беспредельно, оркестровка искусна донельзя – вот выпала же радость, сидеть в первом ряду, в самом центре, глядя на дирижера и оркестрантов, и было то столь увлекательно, что порой приходилось ловить себя на мысли, что вообще-то надо смотреть на сцену.

А на сцене и того пуще: и мизансцены чисто оперные, и пляски чисто балетные, и анимация классная – поет Тонио пролог, а ему сопутствуют рожицы на экране, которые меняются ежеминутно, и на рожицах много чего замечательного. Особенно запало в душу такое: парочка влюбленных на щеках, слившись в поцелуе, превращается в бороду с усами. Ну не диво ли?

И анимацию, и танцы, и всю прочую сценографию придумала Инбаль Пинто, и получилось так проникновенно, что вспомнился мне их с Авшаломом Поллаком давний шедевр «Устрица» – особенно балаганчик когда, тут, в «Паяцах», и певцы-актеры – куклы заводные. Не столько смыслово вспомнился, сколько самим своим звучанием, и акробатикой, и ароматом цирка, и приемами уличного театра, и фрагонаровской живописностью нарядов, и феллиниевскими чудачествами, и игривой игрушечностью; а человек-куриная-тушка в сцене с Коломбиной и Арлекином так пленил, что и не передать.

В этих «Паяцах» звездная пыль и пыль под ногами рождаются из одного и того же вещества, запах опилок вызывает странное желание убежать и присоединиться к цирку, к бродячему театрику, к балаганчику с его микромиром, сотворенным наспех, где живут наперебой клоуны и шуты, и нет их бездомней и бездонней, и поклоняются они Мадонне.

Микромир этот делает обороты вокруг своей оси и всякий раз поворачивается к нам новым передом, а порой и задом. К кому-то, впрочем, и профилем – ежели учесть, что слева и справа Инбаль установила картонные стены с окнами и дверями, за которыми живут любопытствующие сельчане из той самой калабрийской деревни, где кричат «Son qua! Ritornano». И как-то все это очень гармонично сочетается: бежевые стены с бежевыми обитателями и пестрые обитатели балаганчика; да что там, они друг в друга перетекают, ведь жизнь – театр и опера, и нелепа она ровно в той же степени.

Из узников сцены особенно пленяет Тонио – румынский баритон Йонуц Паску, который на сей раз превзошел сам себя, и музыкально, и лицедейски, за что ему многократное bravo. Хороши, впрочем, все, по стилистике особенно – опять же Паску, итальянский тенор Самюэле Симончини, поющий Канио, и красавчик Жюльен Ван Меллаертс (Сильвио) из Новой Зеландии. За исключением одного, израильского, что огорчает, тенора Эйтана Дрори: очень уж опечалила серенада Арлекина. Что до Недды, то кореянка Элиза Чо наделена крепким голосом, но отнюдь не итальянским мироощущением, и это сказывается; ну не беда, ведь в другом составе можно услышать Аллу Василевицкую.

Оркестр – Ришон ле-Циона, разумеется – тут совершенно восхитительный, и soli искусные очень, скажем, соло гобоя (точнее, гобоистки), и арфы (точнее, арфистки) редкого мастерства. Но главное, что за пультом – истинный итальянец, урожденный миланец Даниэле Каллегари, некогда сидевший контрабасистом в оркестре La Scala и знающий толк в леонкавалловских нюансах – и в особом ощущении legato, и в насмешливости хроматизмов, и в манере подачи звука, и в смехе паяччо, si, certo. К слову, ариозо «Смейся, паяц» маэстро пел вместе с Канио.

И да, главная героиня оперы – все-таки музыка. Музыка Леонкавалло, которую хочется слушать вечно, от которой хочется рыдать (веризм = рыдания, рыдания = веризм) и жить, и жалеть весь мир, который ее не слышит.

Израильская опера, 27 февраля 2022

Фото: Йоси Цвекер