«Паразиты» Пон Чжун Хо
Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина « На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
|
|
Рулетка любви
08.11.2022Лина Гончарская |
Израильская опера поделилась «Сказками Гофмана» Жака Оффенбаха – серьезной оперой «легкого» композитора, всю жизнь писавшего оперетты
Наблюдать сюжет о механических куклах, магических зеркалах, чувственных куртизанках и призрачных голосах с нетрезвым поэтом в центре нам довелось в необыкновенной версии совершенно уникального во всех смыслах Стефано Пода. Да-да, Израильская опера вновь (как и пять лет назад) решилась на отчаянный шаг: доверила все постановочные функции одному человеку – режиссеру, сценографу, художнику по костюмам, дизайнеру по свету и даже хореографу по имени Пода. Рискнула – и не прогадала.
Тогда, в «Фаусте» Гуно, известный итальянский интеллектуал подошел к делу сугубо серьезно: каждая mise-en-scène являла собой трансцендентный клубок философских, экзистенциальных и литургических мотивов. И на сей раз он остался верен себе: в его «Сказках Гофмана», как и у авторов – Э.Т.А. Гофмана и Оффенбаха – много запретной экзотики, много мистицизма и даже фетишизма; оттого сцену обрамляют шкафы до небес, в которых видимо-невидимо всяческих предметов – и песочных часов, столь любимых Эрнстом Теодором Амадеем, и его же кремонская скрипка, и другая скрипка, чей владелец итальянский скрипач Сбьокка грозил засунуть господина Циннобера в контрабас, и останки древнегреческих статуй, и профили древнеримских коней, да чего тут только нет, за весь четырехчасовой почти спектакль не рассмотреть. Сам Стефано Пода называет эти стеллажи «Комнатой чудес», где Гофман может осмыслить собственную жизнь через призму искусства и через личные секреты. Хотя есть у него еще одна, внутренняя комната, где он то возлежит на прокрустовом ложе, то сидит за пишущей машинкой; комната та вписана в квадратуру круга, поскольку без кругов у Поды никак; на окружности – имена возлюбленных; крутится рулетка, что выпадет? Спойлер: голос матери Антонии прозвучит с огромной грампластинки.
Напомним, что французский драматург Жюль Барбье, сочинитель пьесы «Les contes d'Hoffmann», создал либретто оперы по трем новеллам Эрнста Теодора Амадея* Гофмана: «Песочный человек», «Советник Креспель» и «Сказка о потерянном отражении». Хотя изначально Гофман не был героем ни одной из них, либреттист и композитор остроумно поместили его в недра собственной литературы. В итоге герой – поэт Гофман, страдающий от абстинентного синдрома, странствует по своим же образам и влюбляется то в механическую куклу Олимпию в Париже, то в певицу Антонию в Мюнхене, то в девушку вечеринок Джульетту в Венеции. Иначе, в бездушную марионетку, чахоточную артистку и коварную куртизанку, которые являют собой три грани «Стеллы» – отсутствующей в данной версии реальной зазнобы Гофмана.
Здесь много запретной экзотики, много мистицизма и даже фетишизма, а за четырех плохих парней вынужден отдуваться один-единственный исполнитель (если вспомнить пожелание автора, это как раз не удивляет). Стелла, правда, вроде бы появляется на миг, но не факт; в программке в образе ее заявлена Регина Александровская**, а на оперном сайте и вовсе никто не упомянут, так что думайте да гадайте.
Внутренняя комната Гофмана то и дело вращается, да что там, переворачивается вверх тормашками – пьянство-то до добра не доводит; бумаги разлетаются, а феноменальному тенору Чарльзу Воркману приходится в стоячем, лежачем и падающем положениях петь про карлика Кляйнзака, который на самом деле крошка Цахес, о чем многие и не подозревают.
А любовь поэта все манит – и тут же дает ему пинка. Олимпия оказывается куклой и рассыпается на части, Антонию пение доводит до кончины, куртизанка Джульетта похищает его отражение. Для каждой из этих историй Пода придумывает нечто очаровательное: певица Антония – виниловая пластинка и граммофоны, венецианка-куртизанка Джульетта – гондола и огромное колесо рулетки, etc. Первая фантомная возлюбленная вместе с другими куклами стоит в прозрачных коробках-витринах, и когда начинает распевать свои знаменитые куплеты, вы ни за что не догадаетесь, всё ли это еще кукла или уже фантастическая певица Хила Фахима. Вторая возлюбленная займет место в череде безвременно почивших оперных див в стеклянных футлярах (мать Олимпии присутствует там же), с табличкой: Antonia, 1996-2022. Третья возлюбленная появится в толпе товарок в черных одеяниях, ведь смерть в Венеции, где ж еще; а когда зазвучит баркарола, вы смиритесь даже с тем, как поет похитившую чужое отражение Джульетту Элинор Зон.
Тем более все остальные поют великолепно, начиная с американского тенора Чарльза Воркмана (вот опять я о нем, очень уж пришелся) в образе Гофмана и его музы Никлауса в лице и теле Анат Чарны до сказочной Аллы Василевицкой в партии Антонии и ничуть не подкачавшего голоса ее матери Роны Шрира. Отдельный респект итальянскому баритону Вито Прианте, который отлично справляется с вокальными трюками четверки злодеев-немезид – Линдорфа-Коппелиуса-Дапертутто-Миракля. И вот что любопытно: не экономящий на персонажах Оффенбах написал три разные партии для мнимых дам гофмановского сердца, наделив заводную Олимпию колоратурным сопрано (и баснословно трудным вальсом с почти невероятным верхним ля бемолем), кашляющую Антонию – сопрано лирическим, а коварную Джульетту – сопрано драматическим. При этом очень хотел, чтобы все эти партии исполняла одна певица. Однако.
За пультом чародействует худрук Израильской оперы Дан Эттингер, и это действительно чудо, поскольку звучание оркестра настолько прозрачно, сколь и мистично, что способно затмить даже визуальные красоты. И еще: Оффенбах умер, не завершив оперу, оттого на протяжении десятилетий «Сказки Гофмана» представлялись без убедительной финальной сцены. Только в конце XX века были обнаружены черновики, разбросанные по разным местам; с той поры в лучших оперных домах, к числу каковых относится наша Израильская опера, спектакль завершается хоровой концовкой.
Добавим, что и в этом спектакле Гофман, как и его реальный прототип, мечется в вечном поиске Абсолюта и незамутненного объекта желания – который на поверку, увы, оказывается мутным. На смену волшебству опьянения, сетовал автор новелл, всегда приходит тяжелое похмелье. Так что оперному Гофману остается лишь топить былое и думы в алкоголе, уподобляясь чудаку Кляйнзаку из Эйзенаха – «флик-флак, фрик-фрак…»
* При крещении немецкий писатель, композитор, литературный критик и художник был наречен Эрнст Теодор Вильгельм Гофман. Замена третьего имени на Амадей связана с его страстной любовью к музыке Моцарта. Но это так, к слову.
** Впоследствии выяснилось, что это все-таки была Регина, а не кукла и не мираж: ведь искусник Пода и не на такое способен.
Фото: Йоси Цвекер |
|
|
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
|