Блох, Брамс, Дебюсси, Кам

Израильский филармонический все-таки открыл новый сезон, и даже с дирижером из Франции, не убоявшимся того, что у нас происходит

Александр Блох удивительно похож на Александра Блока – созвучие имен сказалось ли, а может, и более того; в общем, «с буйным ветром в змеиных кудрях…». А руки у него – так и хочется сравнить с чем-то летающим и крылатым, но внутренний цензор не позволяет, значит, надо вам самим сходить да посмотреть.

Руки у Блоха большие, пальцы длиннющие, сам тоже высок необычайно – французский еврей, еврейский француз, peu importe. По традиции, начал с исполнения гимна «Хатиква», что по нынешним военным временам особенно трогает.

Потом вы, кстати, понимаете, что он похож еще и на Малера. За пультом особенно. На Малера молодого, харизматичного, с изобилием пока еще внешних пластических средств. Forte – значит, всем телом. Piano – приседание. Руки излучают музыку, не переступая, однако, тактовую черту.

                        Alexandre Bloch. Photo by Ugo Ponte

«Послеполуденный отдых фавна» унес в пасторальную античность с ее пьянящей красотой – как только зазвучало завораживающее соло флейты Томера Амрани (куда там флейте Пана), музыка Дебюсси выгнула спину и вырвалась на волю. Прелюдию по эклоге Малларме с плескающимися в море нимфами и нежащимся на солнышке мохнатым покровителем пастухов Блох рисовал акварелью, прозрачными оттенками звука, морскими брызгами, мерцающими струнными, светящимися духовыми; музыка оживала во множестве деталей, в ней были легкомысленность и тайна, и послеполуденная истома; и хотелось помянуть недобрым словом критика Луи Элсона, написавшего в газете Boston Daily Advertiser от 25 февраля 1904 года: «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси был достойным примером современного уродства. Должно быть, у фавна был ужасный день, потому что бедное животное ревело в приглушенные рожки, ржало на флейтах и избегало любых следов успокаивающей мелодии, пока публика не начала разделять его печаль». Ну где были его уши, спрашивается?

Нашим же ушам предстояло постичь еще Первый концерт для кларнета Вебера в исполнении израильской по рождению кларнетистки Шарон Кам – ее соло с оркестром явило собой впечатляющий ансамбль, теплый и прекрасно сбалансированный (показалось правда, что главная заслуга здесь принадлежит все-таки оркестру с дирижером). На бис Шарон с ИФО исполнили дивно оркестрованную (не кем иным как Александром Блохом) песню Давида Зехави на стихи Ханны Сенеш «Эли, Эли» (אֵלִי, אֵלִי), отдав дань печальному настоящему.

Вслед за тем (концерты в условиях войны идут без антракта) началась Вторая симфония Брамса – и вот тут-то крылось главное ouh là là. Вторая Брамса оказалась у Блоха не пасторальной, не безмятежной – а очень даже мятежной и просящей бури; неизвестно, приурочена ли была трактовка к нашим военным действиям или дирижер вообще так слышит эту симфонию. Уже главная тема первой части у виолончелей выглядела грустной и даже трагичной; скрытое у Брамса в нижних регистрах Блох вывел на передний план, равно как и ударные – оттого симфония звучала чуть ли не грозно (пусть и приглушенно-грозно). Оркестровая ткань уже не была прозрачной, она словно закуталась в темные одежды – дирижер рисовал полотно крупными мазками, соблюдая при этом тщательную детализацию, точность и баланс. В общем, в этом прочтении не было ничего привычного – Блох словно вытягивал нити из знакомого кардигана, дразня каждой новой идеей и проливая иной свет на то, что было раньше.

Брамс хорошо поддается самым разнообразным интерпретациям; и все-таки он – мрачноватый романтик. Блох прав, ему браво.

P.S. Родители, бабушка и дедушка дирижера Александра Блоха живут в Израиле, Шарон Кам – израильтянка, живущая за границей. Оба отказались от гонораров.