Барданашвили: диалог с Б-гом

Он ведь и вправду с Ним поговорил – пронзительной, выбивающей почву из-под всего партитурой «הסתר פנים» («Сокрытие лика Б-жьего»). Чья премьера – как обухом по голове – случилась на фоне событий 7 октября, хотя готовилась к 80-летию восстания в Варшавском гетто.

Ну, мы-то знаем, что нет ничего случайного. Вот оба Холокоста и пересеклись. Блаженны, кто веровал, что never again.

Стихи надо писать так, что если бросить ими в окно, то окно разобьется, уверял Хармс. Так оно и есть; настоящие стихи сродни поступку, реальны, осязаемы – как музыка Барданашвили.

«הסתר פנים» Иосиф Барданашвили сочинил для кантора, чтеца и камерного оркестра по заказу «Израильской Камераты» под управлением Авнера Бирона. О чем он хотел сказать? О нашем существовании и нашей вере.

Еврейское искусство – вопрос лукавый, как и сам еврейский вопрос; оттого в основе литературной – один из самых странных в истории рассказов. А именно, рассказ Цви Колица «Йосель Раковер разговаривает с Б-гом», который автор написал в 1946 году для еврейской газеты в Буэнос-Айресе. На идише, на чем же еще. В этой истории, действие которой происходит в последние дни Варшавского гетто, герой размышляет о том, что означает быть евреем. «Итак, мой Б-г, прежде чем я умру, освобожденный от всякого страха, вне всякого ужаса, в состоянии абсолютного внутреннего покоя и доверия, я позволю себе призвать Вас к ответу в последний раз в своей жизни. Я верю в Б-га Израиля, даже после того как Он сделал все, чтобы я перестал верить в Него», – говорит рассказчик. И читает – нет, кричит молитву «Шма Исраэль».

Ну так вот, у рассказа сего крайне необычная история: он был переведен на английский и иврит и начал хождение по миру в качестве… подлинного свидетельства восстания в Варшавском гетто. И даже вошел в несколько антологий Холокоста. По сей день его печатают в интернете как «чудом сохранившиеся письмо-завещание одного из участников восстания в Варшавском гетто, которое тот написал в последние минуты своей жизни, перед тем как героически погиб». Прошло много лет, прежде чем Колиц доказал, что «Йосель Раковер разговаривает с Б-гом» – его художественный вымысел. Хотя и весьма достоверный. Литературовед Эммануэль Левинас резонно назвал этот текст «прекрасным и правдивым, правдивым настолько, насколько может быть вымысел».

Из рассказа Цви Колица Сосо Барданашвили выбрал три беседы с Б-гом. И добавил к ним повесть о страже ночи, который не позволяет наступить утру, поскольку и утром – тоже ночь. И о собаке, перед которой извиняется Йосель – за то, что он человек.

Рассказчик тут потрясающий – Зоар Садан, актер, и певец, и сказитель. Вместе с кантором Хаимом Штерном он поет, молится и плачет; проговаривает, проплакивает и пропевает то, что мы с вами переживаем теперь. И, знаете, ему удается добавить новые смыслы музыке, помочь ее услышать. То есть каким-то образом вербализовать вечность, мерцающую в партитуре Барданашвили. И музыкантам совсем непросто – попасть в зазор между вышним миром и адом земным, где режут по живому. Короче, обычному человеку туда нельзя.

Сосо Барданашвили тоже взывает к Б-гу. Разноголосыми струнными, подчеркнуто ашкеназским бас-кларнетом, дребезжащей флейтой-пикколо, смахивающей на старичка из гетто – а может, на похищенных 7 октября в Отеф Газа?

Музыка Барданашвили, даже вроде бы программная, противится словесным толкованиям – поскольку под его взглядом любое явное преображается; и так уже давным-давно – кажется, Сосо смолоду вступил в возраст акме и пребывает в нем по сей день. Преображаются под его взглядом даже вроде бы цитаты – вы слышите намеки на фрейлехс, или на полонез Огинского, и хоралы, и псалмы – но в абсолютно иной, соответствующей этому взгляду форме. Порой они и вовсе неузнаваемы, не узнала же я полонез Огинского, вот честное слово – пока Сосо мне сам об этом не сказал.

Через его взгляд можно увидеть невидимое и услышать нерасслышанное, вот в чем дело. А еще у него собственное измерение тишины.

«Что-то особенное происходит сегодня в мире», – говорит чтец. Странное и страшное.
Струнные вступают вполголоса – тихо поют, и оттого еще более жутко. Их политональный рассказ прозрачен и призрачен, и опять же онтологически связан со словом – вероятно, связь эта подслушана у Средневековья.
Потом струнные будут жаловаться и стенать, говоря уже о разном, каждый о своем – сколько нас, евреев, сколько судеб?

Символично в этой партитуре все – начиная с символики музыкальной архитектуры и до мельчайших составляющих. Странный танец, квази-канон оркестра, квази-хорал – некое подобие робкого катарсиса, удивительной красоты мелодия в мрачном контексте. Исчезающие, растворяющиеся в струнных воспоминания об испанском рабби, прототипе Иова многострадального. Фантастическая первая скрипка Наташа Шер, дивный солирующий альтист Натанель Лаевский, и девушка-перкуссионистка (каюсь, не знаю имени ее), и молодой тенор Хаим Штерн, в чьей партии можно распознать и «Песнь песней», и псалмы Давида. Три взрыва – о жизни в гетто, где танцуют под довоенную музыку. Безнадежность. Тишина и ветер.

«Те, кто выше и лучше меня, убеждены, что это не наказание за грехи и что происходит в мире нечто ни с чем не сравнимое – час сокрытия лица.
Бог сокрыл Свое лицо от мира и тем самым принес людей в жертву их диким инстинктам. И поэтому кажется мне вполне естественным, к сожалению, что когда в мире властвуют инстинкты, первыми их жертвами приходится быть тем, в ком живет нечто Божественное, чистое. В этом нет утешения. Но судьба нашего народа решается не согласно земным расчетам, а согласно устремлениям, духовным и Божественным, и поэтому верующий еврей обязан видеть в происходящем часть большого счета Бога, по сравнению с которым так малы все человеческие трагедии».

«Я верю, что быть евреем означает быть воином, вечным пловцом, плывущим против человеческого потока, мутного и преступного. Еврей – это герой, мученик, святой. Вы, ненавистники, говорите, что мы дурны, злы. Мы тоньше и лучше вас, – посмотрел бы я, как бы вы выглядели на моем месте. Я счастлив принадлежать к несчастнейшему из всех народов земли, чей Закон – представитель всего самого возвышенного и прекрасного в законах и этиках. Этот освященный Закон ныне оскверняют и топчут ненавистники Бога, тем самым только увековечивая и освящая его. Я верю, что евреем рождаются, как рождаются художником».

Иосиф Барданашвили, прямая речь:

«Текст рассказа Цви Колица я редактировал под себя – там около тридцати страниц, я же оставил три странички. Переставил фрагменты местами, многое переписал по-другому, добавил рассказ о собаке и о страже ночи. Но главное – мне хотелось рассказать о диалоге человека с Б-гом. Ведь даже люди, которые не верят в Б-га, в какой-то момент теряются и взывают к Нему о помощи. Он всегда с нами, даже если мы утверждаем обратное. У Колица герой произносит: «Ты загнал нас в эту религию, оттого и жизнь у нас такая страшная, но я все-таки продолжаю верить» – даже после того, как погибла его семья и сам он оказался на краю гибели. 

Текст сам по себе очень сильный – не случайно эту вымышленную историю считают одним из самых ярких документов Варшавского гетто. Однако мне хотелось сыграть на трех фронтах. Я убежал от текста, от его иллюстрации – и создал другой мир. Когда открывается условный занавес и звучат вступительные аккорды, мы попадаем в космос, и там находим человека. А он еврей. А еврейство у многих ассоциируется с ашкеназскими евреями. Потому что они смогли выйти из гетто даже в галуте и создать новую еврейскую культуру. И она очень ашкеназская. Поэтому я использую мелодию из документального фильма Анат Цурия «Conventional Sins», герои которого возвращаются к сценам из прежней жизни, чтобы переиграть роли как обидчика, так и жертвы.

Потом, мне казалось, что если я рассказываю про гетто, то должен как-то представить эту жизнь в гетто – там поют, там играют какие-то мелодии, играют полонез Огинского (я вспомнил тут «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, где все время крутили полонез Огинского)… И музыка постепенно уходит из этой жизни, отходит от жизни, сама себя уводит в другую сторону.

Ты обратила внимание, что в рассказе про собаку, когда человек говорит, что ему стыдно быть человеком, нет оркестра? Я хотел, чтобы люди услышали каждое слово, это страшные слова. А дальше я добавил текст про стража ночи, где утро никак не наступает, и мы погружаемся в темноту. И музыка тоже погружается в темноту, чтобы специально к последнему хоралу подняться ввысь. Музыка забирает всех высоко, в космос – это Б-г, или религия, обнимает нас. Когда нас уже нет.

Наконец все это исчезает – и мы возвращаемся к главному. Мы – евреи. Есть среди нас люди, которые говорят, дескать, я такой продвинутый, такой современный, я не зацикливаюсь на своих корнях – но это же ничего не изменит, он все равно останется евреем. Мы такими родились, мы отмечены знаком Каина. К нам приклеен этот знак. Такая у нас судьба. К нам приклеен знак квазиеврейской музыки, ашкеназской музыки – но это музыка, которая всех нас трогает. Такой портрет сами евреи нарисовали, такой портрет евреев написал Шагал.

Я очень рад, что оркестр «Израильская Камерата» заказал мне это произведение к 80-летию восстания в Варшавском гетто. Это был заказ, который, с одной стороны, загоняет в гетто, а с другой – позволяет найти новый ключ к нашей истории. Печальной истории, которая, как видишь, не кончается до сих пор. Сколько мы ни доказываем миру, что мы хорошие и добрые, нас не очень любят и не очень хотят. И надо же было такому случиться, чтобы все так совпало – я писал это летом, но видишь, в жизни все повторяется…»