home
Что посмотреть

«Паразиты» Пон Чжун Хо

Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности. «Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.

«Синонимы» Надава Лапида

По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.

«Frantz» Франсуа Озона

В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу. 

«Патерсон» Джима Джармуша

В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.

«Ужасных родителей» Жана Кокто

Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.

Новые сказки для взрослых

Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Что послушать

Kutiman Mix the City

Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.

Видеоархив событий конкурса Рубинштейна

Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.

Альбом песен Ханоха Левина

Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина «На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
Что почитать

«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса

...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.

«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада

Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.

Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.

«Комедию д'искусства» Кристофера Мура

На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».

«Пфитц» Эндрю Крами

Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.

«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти

Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.

«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая

«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Что попробовать

Тайские роти

Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.

Шомлойскую галушку

Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.

Бисквитную пасту Lotus с карамелью

Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.

Шоколад с васаби

Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.

Торт «Саркози»

Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.

Райнхард Гёбель, Камерата, Stabat Mater

03.02.2024Лина Гончарская

Вот все судачат да разводят бобы по поводу авторства Stabat Mater Перголези и ее отношения к Баху – хотя чаще пародией * называют, вряд ли у кого повернется язык упрекнуть Баха в плагиате. Многие, как и намедни «Израильская Камерата», гуманно указывают в афише оба имени – «Stabat Mater. Перголези / Бах (адаптация)». У меня же имеется своя версия по данному вопросу.

Иоганн Себастьян, как известно, с раннего возраста переписывал ноты своих предшественников и современников, изучая тем самым их произведения. Он компилировал в рукописи множество сборников, в которых исследовал диапазон художественных и технических возможностей, присущих тому или иному жанру. Очевидно, в тех же целях он переписал от руки Stabat Mater Перголези, а потом этот манускрипт обнаружили среди прочих… и приписали его Баху.

Кстати, обнаружилась рукопись сия уже в двадцатом веке, ибо впервые упоминается о ней в 1946 году, в письме органиста и кантора лейпцигской Томаскирхе Карла Штраубе философу Хансу-Георгу Гадамеру (адепты герменевтики как искусства понимания его непременно знают).

Могу также в более мягкой форме утверждать, что Бах не сочинял Stabat Mater, он просто использовал композицию Перголези, чтобы положить на музыку 51-й псалом Мартина Лютера. То есть преобразовал Stabat Mater Перголези в немецкую кантату, угодную слуху прихожан Томаскирхе в Лейпциге.

Не исключаю также, что парафраз был своего рода мастер-классом для учеников Баха, коллективным дидактическим проектом, ибо такое Иоганн Себастьян тоже практиковал.

Есть и более скандальные версии, скажем, неаполитанский музыковед Энцо Амато утверждает, что Бах в своем мотете «Tilge, Höchster, meine Sünden» («Искупи, Всевышний, мои грехи»), BWV1083 просто взял музыку Перголези, слегка изменил ее и поставил свою подпись.

Так или иначе, мелодические линии Перголези легко узнаваемы и для неискушенного уха почти не изменены. Разве что в последних двух частях альт получил более самостоятельную роль, а у континуо – более богатый и продуманный бас. К тому же Бах ввел дополнительные инструменты в партитуру, добавив партии двух цинков (корнетов) и четырех тромбонов, и еще он добавил партии ripieno для первых и вторых скрипок (позже появится партия клавесина, но авторство ее приписывают не Баху, а его копиисту Альтниколю). В вокальных партиях тоже есть незначительные изменения. Любопытно, что немецкий текст Мартина Лютера, которым Бах заменил исходные латинские терцины Якопоне да Тоди, состоит из двадцати трехстрочных строф с такими же ритмом и схемой рифм, как в оригинале. Иными словами, речь идет о контрафактуре – подтекстовке вокальной мелодии новыми стихами взамен первоначальных.

У Баха, надо сказать, был очень красивый почерк, и нотки он вырисовывал всем на диво – видели ли вы его автографы? А вот у Перголези все с точностью наоборот: почеркушки, как у врача, выписывающего рецепт, кляксы, помарки и пятна от чего-то жирного («рыбу заворачивали», сказал бы юморист нашей юности).  

Stabat Mater – сочинение, с помощью которой смертельно больной композитор из Джези гарантировал себе бессмертие в эмпиреях просветленных умов. Но разве это не насмешка над судьбой – 26-летний Перголези, сознающий, что находится на исходе своих дней, в последние минуты земной жизни смог так написать о смерти, убедив всех, что это не конец реального путешествия к воображаемому запредельному, а сама жизнь, которая трансформируется и меняет свою сущность?

Обо всем этом думалось на необыкновенном концерте «Израильской Камераты» (других у нее, впрочем, не бывает), которой дирижировал Райнхард Гёбель – очень и очень большой музыкант. Буквально заставивший ахнуть с самых первых нот – а начал он с до-минорной симфонии № 52 Гайдна, из тех, что Sturm und Drang, «Буря и натиск» (так их называют, причем первые из них «отец симфонии» сочинил задолго до того, как зародилось одноименное литературное движение). Симфония № 52 считается последней из симфоний Гайдна в этом стиле, к тому же ее считают «дедушкой» Пятой симфонии Бетховена (тоже до-минорной, как вы, наверное, помните).

Написана она, между тем, была в начале 1770-х, в мельчавшей империи Габсбургов со всей ее великосветской культурной накипью, где во дворце Шёнбрунн поющий в хоре юный Йозеф Гайдн был выпорот за неподобающее поведение, ибо постоянно хулиганил и гневил Марию Терезию, за что получил в наказание жену, вертевшую из его нот папильотки. Но главное, что симфония № 52 под четкой и невероятно изящной палочкой Гёбеля позабыла о том, что она из Sturm und Drang, ибо никакого натиска германский маэстро себе не позволял. Наделенный исключительным даром рассказчика, он прочел гайдновский текст с чистого листа, обнажив фактуру подлинника, наделил его театральностью и заставил заиграть всеми колористическими нюансами, вписываясь в каждый странный поворот гайдновской мысли. Каждая фраза, выходящая из-под рук маэстро Гёбеля, дышала и вздыхала то робко, то кокетливо, прерываясь паузами столь искусными, что в этой тишине еще вибрировали отзвуки пианиссимо; сквозь изысканно-манерное сквозила насмешливость, не разрушавшая, впрочем, гипнотической хрупкости целого. Каждая минута времени была наполнена тысячей обаятельных мелочей. С оркестром он обращался как с родным, каждым движением пробуждая в музыкантах дремлющие доселе добродетели, любовно выстраивал форму, соблюдая все милые и малые подробности, сбивал с толку длиной фраз в Allegro assai con brio, заставлял поверить обманчивому спокойствию Andante (отчего-то вспомнился Моцарт с Andante его 40-й) и внимать непредсказуемым поворотам сюжета в менуэте из Menuetto & Trio (трио получилось на редкость изысканным). Такого Гайдна слышать мне еще не приходилось, и удовольствия подобного испытывать тоже.

Вслед за тем явился Гендель с Concerto Grosso ор. 3 № 2 и две прекрасные певицы, сопрано Хила Баджио и меццо-сопрано Рахель Френкель, спевшие две генделевские арии столь же прекрасно и изысканно; писать об этом можно бесконечно – но мы все-таки о Stabat Mater, где солировали обе упомянутые прелестницы. Мягкость тембра Хилы Баджио, элегантность ее фразировки отмечались уже не раз; теперь же отметим мастерскую интерпретацию Cujus animam Gementem (описывающую чувства Богородицы при виде распятого сына), где певице удалось включить фиоритуры в драматургию, что случается нечасто. Великолепно исполнила партию контральто Рахель Френкель: она словно олицетворяла скорбный дух композиции, в частности, в возвышенной Eia mater, fons amoris, изображающей коллективную боль за жертвоприношение Иисуса. Удались певицам и сложные дуэтные партии, в которых они чувствовали себя совсем непринужденно; особенно в финальной Quando corpus morietur, где невинность и чистота Перголези раскрываются во всей своей обезоруживающей человечности.

К слову, в 1736-м, в то самое время, когда Перголези писал свой опус, музыка неаполитанцев считалась европейским музыкальным авангардом. Сегодня она опять звучит именно так, ибо шедевры не устаревают; Райнхард же Гёбель, казалось, управлял чувствами и эмоциями, которые исходят из партитуры, наделял ее оперностью и типичным для оперного жанра драматургическим повествованием, а главное – простотой и человечностью. Баланс оркестровых групп – да что там, каждого музыканта – был идеален, и каждый был возведен практически в статус солиста. Смерть, утверждали Гёбель с «Израильской Камератой», – не конец, а преображение, которое в человеческом измерении порождает два противоположных чувства: боль матери, видящей своего сына на кресте, и осознание своего высшего предназначения через жертвоприношение и мученичество. Отсюда – частая смена темпов, передача светлых эпизодов более мрачными красками, усмирение порывов оркестра внезапной тишиной.

И еще: я никак не могла отвести взгляд от его, Гёбеля, палочки. Вот уж поистине, дирижерская палочка не издает ни звука, но способна многое сказать.

--

  • Музыкальная пародия, или пародийная техника – вовсе не то, что можно было бы подумать, это очень серьезная вещь. Начиная с эпохи барокко, этим термином обозначали изменение или копирование существующих (обычно хорошо известных) музыкальных идей или текстов, а также копирование конкретного стиля. В немецком музыковедении термином Parodie обозначают как раз мотет Баха «Tilge, Höchster, meine Sünden».

  КОЛЛЕГИ  РЕКОМЕНДУЮТ
  КОЛЛЕКЦИОНЕРАМ
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
ГЛАВНАЯ   О ПРОЕКТЕ   УСТАВ   ПРАВОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ   РЕКЛАМА   СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ  
® Culbyt.com
© L.G. Art Video 2013-2024
Все права защищены.
Любое использование материалов допускается только с письменного разрешения редакции.
programming by Robertson