«Паразиты» Пон Чжун Хо
Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина « На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
|
|
Ангелы в Америке: перестройка
16.02.2024Лина Гончарская |
«Гей-фантазия на национальные темы» Тони Кушнера в тель-авивском Камерном меняет местами небо и землю
Безрассудная дева может лежать, поигрывая, на розовом пианино – где-то внизу слева; а скрипач валяться, поигрывая, на скамье – на сцене ближе к правому краю; а оркестр («Революционный») – играть совсем уж в глубине, но так, чтоб было видно; и выходить порой на авансцену, чтоб проводить в последний путь drag queen (в нещадных блестках, «ну и китч», скажет больной СПИДом главный герой). А призрак Этель Розенберг, как-будто-женщина в очках и дурацком берете, – выкручиваться прямо с креслом откуда-то из стены сверху, и туда же исчезать (дыра в стене – ворота в рай), а потом сидеть у постели умирающего и напевать ему тум-бала-тум-балалайка, и даже кадиш читать, который другой главный герой путает с кидушем. А очень толстая ангел оргазма, она же дед в орденах и ушанке из перестроечного пролога, она же спасатель из Чернобыля, она же медсестра, она же та сила, что вечно вызывает желание у любого пола – так вот, очень толстая ангел обратится в конце в статую ангела вод Бетесда в нью-йоркском Централ-парке, и из головы ее забьет фонтанчик.
Трехчасовой шедевр тель-авивского Камерного «Ангелы в Америке. Часть вторая» по пьесе Тони Кушнера (за которую американский драматург получил Пулитцеровскую премию) идет в самом необычном зале театра за номером 3. Всяк сюда входящему заклеивают камеру на телефоне – дабы никто ничего не снимал, поскольку актеры порой снимают одежду, а обнаженных запечатлевать в личных целях не комильфо. На стенах – фотографии с репетиций, эскизы костюмов и много чего еще занятного. На самой большой стене – надпись, меняющая тона от красного до голубого и радужного: PERESTROIKA.
Фото: Кфир Болотин
Актеры здесь меняют лица, наряды, фигуры и гендер; они то люди, то ангелы, то призраки, они готовы последовать за посланниками в стратосферу, а затем вернуться на Землю с пониманием того, что рай – это город, и не абы какой, а Сан-Франциско. Здесь исповедуют пантеизм, здесь мормоны нарушают все предписания, здесь вроде бы на пороге 1986-й, а вроде и вневременной год, или век, или тысячелетие, и порог-то не земной, а небесный. Здесь лестницы Иакова уходят в небо, куда смотрят все – вверх, вверх, c больничной койки, с ложа любви, из валиумного бреда, из чернобыльского реактора. Здесь ангельское опосредовано человеческим – ангелы вызывают у людей эрекцию, ангелы и сами испытывают оргазм.
Здесь идет самый настоящий дождь – публику в первых рядах заботливо укрывают дождевиками (первых рядов тут, кстати, три, ибо расположены ряды с трех сторон от сценической площадки, условной опять же). Здесь льется какая-то очень настоящая кровь – брызжет из вены юриста Роя Кона, когда тот выдирает из нее катетер-бабочку. Абсолютно реальный исторический персонаж, кстати – умирающий от СПИДа коррумпированный юрист Рой Кон, одна из самых скверных фигур американской политики, который в 1953 году в качестве государственного обвинителя добился смертной казни для Этель Розенберг и ее мужа Юлиуса – американских коммунистов-евреев, обвиненных в шпионаже в пользу СССР и передаче советской державе американских ядерных секретов. В пьесе Кушнера Кон ненавидим всеми – адвокат нью-йоркских мафиозных семей, приспешник сенатора Джозефа Маккарти, юрисконсульт Дональда Трампа; и «скрытый гей напоказ», который лоббировал все гомофобские законы того времени. Как известно, нет страшнее еврея-антисемита, и нет страшнее гомосексуала-гомофоба.
Фото: Кфир Болотин
Рой Кон в этом спектакле про ангелов – демон, дьявол, если угодно. Его единственная положительная черта, разъеденная цинизмом, – это жажда жизни; конечно же, его собственной. Он не гей, уверяет он темнокожего медбрата, он натурал, который любит трахаться с парнями. И умирает он вовсе не от СПИДа, уверяет он медбрата, а от «рака печени». Изображающий его – точнее, вжившийся в него Йоав Леви, бесподобный, как всегда, вонзает зубы в плоть персонажа, погружается в него и превращает адвоката-дьявола во внушающего трепет ядовитого монстра.
Незабываемая сцена: Кону на больничной койке мерещится невинно осужденная Этель Розенберг, которую он, якобы в бреду, называет мамой и просит спеть ему песенку. Ради того даже мертвым прикидывается. И она поет, поет. «Вот, – гогочет воскресший мерзавец, – я таки заставил Этель Розенберг петь».
Почему Кушнер назвал вторую часть «Ангелов в Америке» не иначе как «Перестройкой»? Не потому ли, что первым здесь появляется упомянутый дед, «самый старый из ныне живущих большевиков в мире», который задает мировоззренческие вопросы, главный из которых – «Можем ли мы измениться?» Пожалуй, название это связано не только с бывшим Советским Союзом, но прежде всего с тем, что автор хочет показать тот исторический момент перемен, когда все старые порядки, от коммунизма до рейганизма, терпят крах, и никто не знает, что готовит миру грядущее тысячелетие – апокалипсис или рай.
И еще он, дед, хорошо так говорит – про то, что отказаться от идей коммунизма можно, конечно, но как – не имея теории взамен? «Если змея сбросит кожу до того, как будет готова новая кожа, она окажется обнаженной в этом мире, станет добычей сил хаоса. Без кожи она утратит целостность и умрет. Есть ли у вас, мои змейки, новая кожа?»
У нас же, конечно, свой контекст и свои ассоциации. С перестройкой, случившейся после 7 октября. Слова Кушнера «везде все рушится... системы защиты рушатся» воспринимаются нами сегодня совершенно по-другому.
Фото: Кфир Болотин
Надо ли говорить, что и прочие актеры проживают роли так, словно родились в коже своего персонажа, и сбрасывают ее в тот же миг, когда должны перевоплотиться в кого-то другого? Наверное, надо, чтобы назвать фамилии этих достойнейших людей театрального цеха. Эльад Атракчи – Прайор Уолтер, больной СПИДом, играющий на разрыв аорты, у него даже глаза больные абсолютно; тощий, страдающий саркомой Капоши, облаченный в квазимонашеский черный плащ с капюшоном, Прайор – тот, кто должен нести тяжесть будущего на своих худых плечах. И он – единственный персонаж, кроме Луиса, который полностью честен в отношении своей сексуальной ориентации. Дезертировавший любовник Прайора Луис Айронсон – Шохам Шейнер, который соблазняет охотно сопротивляющегося Джо Питта, мормона, республиканца, секретаря судьи и протеже Роя Кона; играет того Надав Найтс, балансируя на тонкой грани между лицемером и жертвой. Нелюбимая жена Джо, Харпер Питт в исполнении Авигайль Харари – тоже мормонка, грязная и оборванная, которая умудрилась прожевать ствол небольшой сосны в Проспект-парке недалеко от дома в Бруклине; женщина, которая может действительно раздражать. Потрясающая Ханна Питт – мать Джо, которую играет похудевшая Ирит Каплан и которую целует толстый ангел Прайора, доводя до оргазма. Очаровательный пластичный Белиз – Матан Он Ями (мать актера израильтянка, а отец из Ганы), чернокожий трансвестит, медсестра Роя Кона и верный друг Прайора и Луиса, все более ошеломляет с каждым жестом; очень колоритный персонаж, проливающий свет на суть пьесы. Призрак Этель Розенберг, которую Кон отправил на электрический стул в начале своей карьеры – Дуду Нив, ах, что он/а тут вытворяет! И, наконец, Майя Ландсман – ангел Прайора и много кто еще; корпулентная дама, прекрасная во всех отношениях.
Фото: Кфир Болотин
Режиссер Гилад Кимхи, худрук тель-авивского Камерного театра, находит великолепные визуальные метафоры для всего и каждого из сказанного. Реальность перепрыгивает туда и обратно, через границу миров, в измененные состояния сознания. Этот спектакль похож на музыкальную фантазию, поскольку в нем сочетаются множество разных стилей и масса разных фактур. Вместе с режиссером суггестии способствуют светодизайнер Ави Йона Буэно (Бамби) и сценограф Эран Ацмон, и художник по костюмам Орна Сморгонски, и композитор Амир Лекнер с дирижером Рои Оппенхаймом – их работе просто нет равных.
Из еще запомнившегося: диалог Харпер и Прайора на небесах – лаконичный, емкий, об агонии утраты, которая наделяет их неожиданной силой; Прайор отказывается быть пророком, Харпер, потерявшая рассудок, становится островком здравомыслия в безумном мире – и они возвращаются на Землю.
Эпилог – 1990-й, выживший Прайор опирается на трость, как большевик из пролога, и почти так же слеп, но по-прежнему смотрит вперед. «Эта болезнь станет концом многих из нас, но не всех, – говорит он. – Мир вращается только вперед».
Фото: Кфир Болотин
В пророчествах говорится, что ангел Бетесда однажды вновь откроет священный источник и очистит всех нас от болезней и скверны.
Хотелось бы верить.
P.S. Этот спектакль – вторая часть дилогии, а первая («Близится тысячелетие»), идет в большом зале Камерного уже почти год; там тоже – три с половиной часа завораживающего театра. Будем ловить флешбэки. |
|
|
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
|