Человек, по которому настраивается оркестр

Пьеса для оркестра в двух актах
Действие происходит в 2024 году в Тель-Авиве (Израиль)
Действующие лица:
Илья Коновалов, первая скрипка и концертмейстер Израильского филармонического оркестра, человек без возраста, поскольку вечно молодой
Голос за сценой, который все время о чем-то допытывается, неопределенного возраста и гендера
Израильский филармонический оркестр, 88 лет

АКТ I

Голос за сценой:
- Не хотелось бы вспоминать о каноническом детстве вундеркинда, в руки которого с малых лет вложили музыкальный инструмент. Хотя почему бы и нет? Наверное, всему виной его дедушка, главный дирижер Новосибирского оперного театра Исидор Аркадьевич Зак. И, разумеется, мама, известная пианистка. Окружили маленького Илюшу музыкой, так что ему не оставалось ничего другого, кроме…

Илья:
- …Но ведь я мог и не играть в оркестре, не так ли? Дело в том, что меня с детства очень привлекала симфоническая музыка. Я собирал записи, и у меня всегда больше было записей симфонической музыки, чем собственно скрипичной. Так что мой приход в оркестр был логическим завершением детской мечты.

Голос за сценой:
- Теперь вы, наверное, понимаете, почему скрипач такого уровня стал оркестровым музыкантом. Причем сразу же – концертмейстером. Первым концертмейстером Израильского филармонического – именно по нему настраивается оркестр. И так уже 27 лет: в оркестр Илья попал прямо с консерваторской скамьи, приехав на прослушивание к Зубину Мете из Вены, где учился у профессора Доры Шварцберг. А до того родился в Новосибирске в семье знаменитого дирижера Исидора Зака, учился у легендарного Захара Брона, становился лауреатом конкурсов – в том числе Венявского, выступал по всему миру с ведущими оркестрами и солистами. И вот, будучи двадцати лет от роду, выиграл конкурс на место концертмейстера ИФО.

Илья:
- Ну, во-первых, я много играю соло, камерные концерты… Хотя вы правы: когда я поступал в оркестр, меня спросили, почему в таком юном возрасте я решил стать концертмейстером? Мне ведь тогда не было еще и двадцати. Думаю, все это воля случая – я учился в Венской консерватории, а Израильский филармонический приехал на гастроли в Вену. И Дора Шварцберг, у которой я учился и которая была знакома с Зубином Метой, сказала мне на следующий день после концерта: «Ты знаешь, этот оркестр проводит конкурс на должность концертмейстера, не хочешь ли попробовать?» Я очень удивился, поскольку никакого опыта оркестровой игры у меня не было. Тем не менее я загорелся этой идеей и… уже через полгода был в Израиле.

Голос за сценой:
- Вы приехали сюда ради Зубина или ради Израиля?

Илья:
- Думаю, я приехал ради себя. И ради оркестра.

Голос за сценой:
- Не жаль было расставаться с Веной?

Илья:
- Совсем нет. Я обожаю Тель-Авив. Это – мой город.

Голос за сценой:
- Сегодня, 27 лет спустя, оркестр стал другим?

Илья:
- Сейчас наш оркестр в изумительной форме. В самой лучшей форме за всю историю существования. Я имею право судить об этом, поскольку играю в нем уже без малого три десятка лет. Для нашего оркестра не существует сегодня никаких преград. Мы любую музыку исполним в очень высоком качестве, от барокко до Штокхаузена. Надеюсь, у оркестра большое будущее – а не только большое прошлое.

Голос за сценой:
- В последнее время за пультами можно увидеть все больше новых лиц. Но ведь в Израильский филармонический по-прежнему трудно попасть?

Илья:
- Очень трудно. Попасть в наш оркестр означает не только сыграть прослушивание, но и пройти пробный период. И хорошо, что трудно – зато оркестр у нас такой!

Голос за сценой:
- Все эти перемены происходят на ваших глазах – причем изнутри, мы-то со стороны за ними наблюдаем; так вот, все очень изменилось, и оркестр помолодел, и даже зал помолодел…

Илья:
- У нас было очень много музыкантов, которые родились в 1947 году – и был такой период, когда они единовременно вышли на пенсию. Поэтому проводилось много конкурсов. Сейчас в основном закрыли все места. Но новые музыканты продолжают поступать – и недавние выпускники израильских музыкальных академий, и те, кто еще недавно играл в ведущих российских оркестрах. Мы этому очень рады, и, конечно, рады тому, что вместе с оркестром помолодел и зал. К слову, я десять лет преподавал в Тель-Авивском университете, был профессором скрипки. И теперь в оркестре – несколько моих учеников. Первая скрипка Дима Почитари – тоже мой ученик, я его привез из Молдавии. Меня как-то пригласили сыграть два концерта в Кишиневе, и был мастер-класс, и он мне сыграл, и мне очень понравилось.

Голос за сценой:
- Более полувека в оркестре была эра Меты, сейчас настала эра Шани, человека другой формации. Легко ли было расстаться с Зубином и привыкнуть к чему-то новому? Как вы пережили этот переходный период?

Илья:
- Говоря об эре Меты, мы должны учитывать и состав, который был тогда, ведь оркестр был другой совершенно. Что же насчет расставания – ну, мы ведь не каждый день видим главного дирижера. Как правило, с Метой это было три месяца в году. Плюс турне, конечно. А так наш оркестр все время играет с гостевыми дирижерами. И вообще оркестр у нас очень мобильный, поэтому не было никаких трудностей. Лахав Шани – очень талантливый человек, и движение от одного к другому произошло достаточно плавно. Хирургических операций не было (смеется).

Голос за сценой:
- Считается – и частенько ощущается – что молодые музыканты отдаются игре всем своим существом, а ветераны, которым наскучило сидеть в оркестре и играть одно и то же, просто отбывают повинность.

Илья:
- Я считаю, что музыканты – и о себе всегда это говорю – всегда получают удовольствие от игры. Играть шедевры каждый день – это счастье, неважно, в каком возрасте. Молодым, конечно, приятно исполнить что-то впервые, но, поверьте играть в 25-й раз «Дафниса и Хлою» – тоже удовольствие. Настоящий музыкант будет всякий раз переживать эту музыку заново. И каждый раз получается все по-разному, пусть даже с одним и тем же дирижером – он ведь тоже уже другой. Не может возникать одно и то же чувство дважды. Весь прошедший день влияет на музыкантов, поэтому и концерты всегда разные. Хотя сыграно может быть в том же темпе, и, вероятно, человек сторонний ничего и не заметит, но внутренние ощущения совершенно иные.

Голос за сценой:
- А какие-то вольности оркестрант может себе позволять? Ведь он – человек дисциплинированный и должен быть единым целым со всеми остальными?

Илья:
- Смотря что называть вольностями. Если речь идет о струнных, можно сыграть какое-то место на другой струне, другой аппликатурой. Дирижер этого не заметит, но это дает какое-то другое ощущение краски… В принципе, вольностей мало, конечно.

Голос за сценой:
- Давайте поговорим о концертмейстере – об этой даже не должности, не статусе, а каком-то ощущении себя. В чем его суть, в чем особенности?

Илья:
- Концертмейстер оркестра, помимо видимых факторов – он играет соло, которые написаны для скрипки, ставит штрихи струнной группе, обсуждает какие-то вещи с концертмейстерами других групп – это посредник между дирижером и оркестром. Это единственный человек в оркестре, который может разговаривать с дирижером, что-то у него просить… Как во время репетиций, так и во время перерыва, кстати. Он должен создать хорошую атмосферу для дирижера. Атмосферу, где дирижера понимают, где у него с оркестром есть контакт. Даже в тех случаях, когда контакта нет (смеется). Ради концерта, ради программы сделать все возможное, чтобы контакт состоялся. Это самая важная часть работы концертмейстера, я считаю.

Голос за сценой:
- Мы слышим сейчас много молодых солистов. У Зубина была своя обойма музыкантов, свой джентльменский набор – великих, замечательных, прекрасных, но мы фактически слушали одних и тех же. А Лахав – это свежий ветер, он привозит много солистов и дирижеров молодых и разных, малоизвестных или мало известных израильской публике…

Илья:
- О, это здорово – вырваться из определенного круга. Вот сейчас приехал виолончелист великолепный, Юлиан Штекель, а мы его не знали. Для современного оркестра очень важно рисковать – приглашать молодых, неизвестных, пробовать… Лучше ошибиться, чем не попробовать, однозначно.

Голос за сценой:
- Скажите, а с Лахавом – вы с самого начала почувствовали, что он такой классный?

Илья:
- Поначалу я еще вздыхал о Зубине, все-таки проработал с ним 25 лет. Лахав – очень талантливый человек, у него свое видение музыки, которое в корне отличается от видения маэстро Меты. Я желаю ему всяческого успеха. Я считаю, что он здорово продвигается.

Голос за сценой:
- В административном руководстве ИФО тоже все изменилось, на смену многолетнему Ави Шошани пришли новые люди…

Илья:
- Да, его должность разделили на две. Алиса Мевес представляет отдел артистического планирования, Яир Машиах – генеральный секретарь оркестра.

Голос за сценой:
- С кем из дирижеров вам интереснее всего играть?

Илья:
- Для меня самые лучшие дирижеры – Мета, Заваллиш, Мазур, Маазель и Бычков. Семен Бычков появился у нас совсем недавно – и я понял: это для души. Ничего подобного раньше не было. Он вызывает ощущение подлинного счастья. Настоящий большой музыкант, большой человек, большая личность. С ним было очень просто, и в процессе репетиций, и в процессе концертов – очень просто, музыка лилась сама… Редко такое бывает.

Голос за сценой:
- А бывают трудные дирижеры, с которыми некомфортно?

Илья:
- Бывают, конечно. Я не буду о них говорить. Бывают противные дирижеры, бывают очень хорошие, бывают замечательные, бывают неплохие, разные бывают. Но мы относимся к этому философски – всё проходит, пройдет и это.
Дирижеры ведь должны не просто хорошо играть на инструменте, каковым является оркестр, они должны и музыку делать. И сделать так, как это сделал Бычков – такое бывает, повторюсь, очень-очень редко.
С хорошими дирижерами, кстати, не нужно много репетиций. Они оркестр сразу чувствуют. А если не чувствуют, то никакие репетиции не помогут.
Все хорошие дирижеры в чем-то похожи, как и плохие. У хороших – всегда яркая энергетика, они дают, а не отбирают. Они все очень разные люди, но они дают энергию замечательную. С ними случаются великолепные концерты и быстро проходящие репетиции – не потому, что они короче, а потому, что время летит незаметно. А с плохим дирижером время останавливается.
Но хочется говорить о тех, кто поднимает на новые высоты, кто раскрывает музыку по-новому. С Мазуром было ощущение, что ты любую, игранную много раз симфонию, играешь как в первый раз. И с Бычковым такое было. Это самое главное. Ощущение чего-то особенного.
И новые дирижеры превосходные – Баттистони, Нозеда, Шани и оба Петренко. Это маги.

Голос за сценой:
- Если говорить об уникальности Израильского филармонического: что в нем есть такого, чего ни у одного другого оркестра нет?

Илья:
- Мы и вправду ни на кого не похожи. Самое большое достоинство нашего оркестра – его индивидуальность. В мире есть очень много хороших оркестров, которые трудно отличить один от другого. А у Израильского филармонического есть свое яркое лицо. Несмотря на то, что за пультами сидят самые разные люди. Может показаться, что когда в оркестре много индивидуальностей, то общей индивидуальности как бы и нет, она размыта. Но вот что удивительно: только настоящий дирижер способен выявить индивидуальность оркестра. А с посредственными дирижерами оркестр растекается. Такой вот парадокс.

Голос за сценой:
- А как вы относитесь к оркестрам вообще без дирижера? К «Персимфансу», скажем?

Илья:
- Без дирижера? Отлично отношусь (смеется).

Голос за сценой:
- Доводилось ли вам играть в других оркестрах, кроме Израильского филармонического?

Илья:
- Я играл как гостевой концертмейстер в оркестре Мариинского театра, пять лет ездил туда. Но это все другое. Хотя все хорошие оркестры объединяет профессионализм, и музыкантам легко найти общий язык.

Голос за сценой:
- Когда вы вне оркестра и вне существования как концертмейстер, в камерном ансамбле, скажем – вы другой человек?

Илья:
- Думаю, да. Потому что концертмейстерство подразумевает, помимо музыкальных, много административных обязанностей. А когда я играю камерную музыку, я – только скрипач. Но опыт музыкальный, приобретенный мною в оркестре, никуда не уходит. Вот административная функция уходит, и это радует.

Голос за сценой:
- В марте у вас будет концерт в тель-авивской «Цавте»…

Илья:
- Мы организовали новый квартет, «Геркулес» – по имени инструмента, на котором я играю. Организовали вместе с замечательными людьми из нашего оркестра: скрипачом Даниэлем Айзенштадтом, Лией Хен Перлов, нашей первой виолончелисткой, и альтистом Владом Красновым. Получился микс молодых, недавно пришедших музыкантов, и более старых, так сказать. И, признаюсь, музыкальное общение друг с другом доставляет нам большое удовольствие. В программе будут Седьмой квартет Бетховена («Разумовский»), Первый фортепианный квартет и Второй фортепианный квинтет Дворжака – к нам присоединится пианистка Батья Мурвиц.

Голос за сценой:
- Вы упомянули скрипку «Геркулес», с ней ведь связана целая история?

Илья:
- О да. Это скрипка работы Страдивари, изготовленная в 1732 году. С 1895 года она принадлежала самому Эжену Изаи. Однажды он выступал в Мариинском театре в Санкт-Петербурге, играя на скрипке Гварнери – а «Геркулес» лежал в артистической в качестве запасного инструмента. И вот – его оттуда украли! С 1908 года скрипка считалась утраченной навсегда, но в 1925 году вдруг обнаружилась в одном из парижских магазинов. С тех пор и до 1960 года обладателем скрипки был главный дирижер Бостонского симфонического оркестра Шарль Мюнш, а в 1962-м она перешла во владение польского скрипача Генрика Шеринга. В 1972 году, в один из последних своих приездов в Израиль, Шеринг подарил инструмент Иерусалиму с тем условием, чтобы на нем играл концертмейстер Израильского филармонического оркестра. Вот так и получилось, что с 1997 года на любимой скрипке Изаи играю я...

Голос за сценой:
- Солисты признаются, что жутко нервничают перед выходом на сцену. А когда играешь в оркестре, нервничаешь перед концертом?

Илья:
- Конечно. Тут и ответственность, и публичность… конечно.

Голос за сценой:
- Вы с дирижерами спорили когда-нибудь?

Илья:
- Нет, я стараюсь никогда этого не делать. Один на один – да, случалось, но не в присутствии коллектива.

Голос за сценой:
- Скажите, а вот если у вас ожидается концерт – и вдруг происходит внезапная замена дирижера, за сколько репетиций можно подготовиться?

Илья:
- Если это репертуарное произведение, то можем обойтись вообще без репетиций. Когда играют профессиональные музыканты, все делается достаточно быстро. Иногда много репетиций – это даже хуже, порой лучше не портить.

Голос за сценой:
- Существует ли музыка, из которой вы выросли?

Илья:
- Нет, такой музыки нет. Может, есть музыка, до которой я не дорос. Я много музыки еще не знаю, может, есть та, про которую я умом понимаю, что это великая музыка, но она не нашла путь к моему сердцу.

Голос за сценой:
- А тишину вы любите?

Илья:
- Конечно! Какой музыкант, который работает в большом коллективе, не любит тишину?
 

АКТ II

Голос за сценой:
- Когда вы гуляете – у вас в голове музыка звучит?

Илья:
- Иногда нет, иногда да.

Голос за сценой:
- То есть можно отключиться?

Илья:
- Абсолютно. Чтобы быть более сконцентрированным во время концерта, в другое время надо уметь отключаться.

Голос за сценой:
- Звук – рациональная субстанция? Я вот иногда думаю, что даже у романтиков все устроено рационально, правда? Несмотря на весь этот трепет, ах, душа, чувство и прочая. При этом звук – самая чувственная материя… Вот как быть с этим парадоксом?

Илья:
- Я против обозначений «классики», «романтики», «импрессионисты»… Это люди сами для себя придумали. Любая музыка должна быть хорошо организована. Иначе это будет дилетантизм.

Голос за сценой:
- Если прислушаться, музыка барокко – это музыка 21 века, 22-го, 23-го и так далее. Отчего нам так понятны языки прошлого? И отчего многим непонятен нынешний музыкальный язык?

Илья:
- Понимание должно идти от сердца. Когда я играю что-то, я либо привязываюсь к этому, либо не привязываюсь. Если не привязываюсь, то просто играю, потому что нужно играть. Правильно ли я поступаю? Не знаю. Я стараюсь понять композитора через чувство – как чувствую, так и играю.

Голос за сценой:
- Ну, скажем, вы играете Лигети и играете Бетховена – к кому вы больше душой тянетесь?

Илья:
- Смотря что у Лигети. Если это период Concert Românesc, то его я очень люблю. К более позднему пока не пришел, но, может, и приду. А Бетховена я обожаю.

Голос за сценой:
- Для вас Бетховен – современный автор?

Илья:
- Конечно. Вопрос в том, как это играть и интерпретировать. Можно сыграть Бетховена так, что все уснут – а можно так сыграть, что оторваться будет невозможно.

Голос за сценой:
- Чудесный молодой дирижер Андреа Баттистони считает, что классическая музыка – вовсе не древняя старушка с седыми букольками, а юная (именно юная, и никак не молодящаяся) девица, актуальная для поколения 2.0.

Илья:
- О, я очень его люблю. Абсолютно натуральный, естественный талант. И человек с колоссальной положительной энергетикой. Ведь очень важно в общении с оркестром – особенно с оркестром такого уровня, как наш – любые просьбы облекать в положительную форму. Всегда «давайте сделаем так» вместо «а почему вы так не делаете». У Баттистони полный набор достоинств – он великолепный музыкант, с ним очень приятно общаться, на сцене, за сценой, большой профессионал. Ни в одном произведении нет никаких явных нарушений, отсебятины – при этом звучит свежо и интересно. У него прекрасный вкус.

Голос за сценой:
- Малер тут вспомнился, как он говорил своим венским оперным ребятам: «Традиция – это не поклонение пеплу, а сохранение огня».

Илья:
- Совершенно верно. Когда человек умеет это делать, он всегда находит путь.

Голос за сценой:
- Когда вы начинаете работать над произведением, вы сначала ищете смысл или стиль?

Илья:
- Стиль. Сегодня это особенно важно. Важнее, чем, скажем, пятьдесят лет назад. Когда я играю Моцарта или Гайдна, я не могу не использовать опыт Арнонкура или ему подобных. Нельзя играть сегодня Шуберта или того же Моцарта с огромной плотной вибрацией, тяжело. Можно не играть Баха и барочную музыку на барочной скрипке, но не знать об аутентичном исполнении нельзя.

Голос за сценой:
- Как вы к аутентизму относитесь, кстати?

Илья:
- Прекрасно. Для меня симфонии Бетховена в исполнении Арнонкура – это исторический документ. Мимо него нельзя пройти. Можно не следовать этому буквально, но надо иметь эти знания. И использовать их.

Голос за сценой:
- Мне кажется, что музыка – это история воображаемого мира. А вам?

Илья:
- Конечно! Слава Б-гу, это мир, в который можно уйти и долго не появляться в настоящем мире.

Голос за сценой:
- Ваш дедушка Исидор Аркадьевич Зак, наверное, повлиял на то, что вы стали музыкантом?

Илья:
- Дед влиял косвенно – думаю, у меня не было выбора (смеется). Но свой самый первый концерт с оркестром я играл вместе с дедом. В первый и, к сожалению, в последний раз. Играли мы концерт Вивальди, мне было семь лет, дело было в большом зале Новосибирского театра оперы и балета, где дед служил главным дирижером. Кажется, это был день 7 ноября… Помню даже, что мне сделали специальную подставочку, чтобы меня можно было разглядеть.

Голос за сценой:
- Недавно вы своим выступлением открыли зал имени вашего деда в Новосибирске?

Илья:
- Да, мой дед когда-то открыл театр в Новосибирске, а я – зал его имени. В качестве дирижера, кстати.

Голос за сценой:
- Вы еще и дирижируете?

Илья:
- Ну да, несколько лет назад я помогал филармоническому оркестру Грузии в качестве резидента-коучинга, и они предложили мне дирижировать. Впервые я дирижировал лет десять назад Бетховена, и решил тогда, что надо учиться. Я учился у Вага Папяна. А он – ученик Мусина.

Голос за сценой:
- Так вы – продолжатель мусинской школы.

Илья:
- Да-да. Это очень помогает, кстати, в профессии концертмейстера – опыт дирижерский. Ощущением целого, ощущением того, как работает все. Вообще концертмейстер должен уметь дирижировать, по большому счету.

Голос за сценой:
- Однажды вы сказали, что стали скрипачом, потому что рояль не умеет так плакать.

Илья:
- Это смешная история. Я начал учиться на рояле, у Мери Симховны Лебензон – потому что и дед был пианистом, и мама. А потом подряд стали умирать генсеки – Брежнев, Черненко, Андропов… А по телевизору показывали «Лебединое озеро» без конца, все, кто рос тогда, помнят, что если на экране «Лебединое озеро», значит, опять кто-то умер. Наслушавшись такого количества скрипичной музыки, я понял, что рояль так плакать не умеет. И тогда я начал учиться на скрипке – семь лет мне было. Так что связано это с похоронами, очень уж они на меня повлияли.

Голос за сценой:
- Вы и сегодня думаете, что на рояле нельзя выразить скорбь?

Илья:
- Думаю, что так, как на скрипке, нельзя. Скрипка – самый интересный инструмент. И самый еврейский. Я так считаю, потому что я скрипач. На 99.9 процента.

Голос за сценой:
- На альте тоже играете?

Илья:
- Нет. Я не предаю свой инструмент. Скрипка – это всё. В ней заложен весь спектр эмоций. Не зря в «Списке Шиндлера» играет Перльман, не зря. Это всё объясняет.

Голос за сценой:
- Чем отличается голос вашей скрипки?

Илья:
- «Гварнери» – это всегда мужчина. «Страдивари» – это всегда женщина. Яркая, красивая, волевая.

Голос за сценой:
- А как ее укрощать?

Илья:
- Любить. Заниматься ею, играть на ней. Вкладывать в нее душу и время. Она – живая.

Голос за сценой:
- Скрипка должна соответствовать вашему темпераменту?

Илья:
- Я должен ей соответствовать. Не она мне. Учитывая, какой великий человек ее создал и какие великие люди на ней играли до этого.

Голос за сценой:
- Она может стать неуправляемой?

Илья:
- Если я неуправляемый, то и она неуправляема. Она – мое зеркало.

Вместо эпилога: билеты на концерт квартета «Геркулес» (он состоится 9 марта в 17:00) пока еще есть тут.

Фото: Мири Давидович