Даньел Петрикэ Чобану как он есть

Мое совершеннейшее обалдение от фортепианной манеры разговора Даньела Чобану немного притихло, когда я поняла, что такова манера его разговора вообще. Прислоненная наискосок к действительности, которая и сама-то скособочена – вот только речь его прямая.
Для того проникла в его соцсети, а после и вникла – и зачиталась, даже сон пропал.

«Общение с Шостаковичем похоже на театральную пьесу-диалог между заговорщиком и фокусником. Его музыка учит игнорировать обыденные и выцветшие страхи, она о кастрированных мужчинах с врожденными травмами, пропитанных слоями любовных связей и галстуков-бабочек».

Писано Даньелом по-английски, привожу в собственном вольном переводе.

                         Daniel Ciobanu. Photo by © Alex Coman

Это он, Даньел Петрикэ Чобану («Петрикэ» отчего-то напоминает мне Рейнеке-лиса, зачинщика дерзких авантюр; как писал Федор Михайлович, «Рейнеке не взял ли огромным ростом, ни силою мышц, но зато природа одарила его страшным умом и сангвиническим темпераментом; он художник по своей натуре, и этот артистический элемент проявляется во всех его проказах и плутнях»).

«У меня было два пути: фортепиано или скрипка. Скрипка в моих руках ощущалась как инструмент для изгнания нечистой силы, она звучала как сломанная посудомоечная машина, и это был знак того, что щекотание слоновой кости станет главным в моей карьере».

Ну не классно ли?

Чобану играл на сей раз с Ришонским симфоническим под управлением Дана Эттингера Фортепианный концерт его норвежества Грига, который я с детства числила по разряду шлягеров. Но теперь всё стало иначе; теперь он показался мне глубоким необычайно, и совсем даже не пост-шумановским, а самостным, великим, в общем, произведением.

С самого первого, между прочим, силлогизма – тремоло литавр и фортепианного схождения с последующим восхождением; я даже готова не считать его отныне силлогизмом, раз уж в него так легко вместить живое дыхание. А как он вывел каденцию первой части из левой педали – словно из преисподней (левая педаль держалась долго, но все-таки сдалась). Их норвежество пометил хроматические гаммы в каденции от pp – через crescendo – до fff; как часто вы слышали такое одухотворенное нарастание динамики, да еще чуть ли не с брамсовской протяжностью, да еще с невероятной артикуляцией? И как часто преисподняя – ледяная, что тебе чертоги Снежной королевы – вдруг оборачивалась чуть ли не раем?

                   Daniel Ciobanu. Photo by © Lina Goncharsky

К каждой детали григовской партитуры Чобану отнесся уважительно, тщательно впитав и пропустив ее через себя – а затем высвободив через собственное воображение. Все полуфольклорные и псевдоромантические авторские намерения а ля бидермейер вдруг обрели подлинность. Лиризм, как оказалось, это не poshlost по Набокову, а очень даже красиво и экзотически привлекательно. И экспрессия – синоним элегантности, и долгие норвежские ночи побочной партии вполне себе эротичны. Порой казалось даже, что это Лист сидит за роялем – но ко всей экспрессии прилагался утонченный (очень!) пианизм.

К слову, что мы все о норвежском, а Дания где? Григ, если вспомним, довольно неохотно учился в Лейпцигской консерватории, о чем поведал своему биографу в 1881 году: «Я должен признать, что покинул Лейпцигскую консерваторию таким же глупым, как и поступил в нее. Естественно, я там чему-то научился, но моя индивидуальность все еще оставалась для меня закрытой книгой». Как бы то ни было, он определенно научился оркестровке, что продемонстрировано в партитуре Фортепианного концерта ля минор – любимой моей тональности (которая для меня еще и ля мурр). К тому же во время своего пребывания в Лейпциге Григ услышал, как Клара Шуман играет ля-минорный Фортепианный концерт своего покойного мужа – что произвело на него глубокое впечатление. Ну, с Кларой иначе нельзя.

Так вот, после Лейпцига Григ обосновался не в родной Норвегии, а в Дании. Женившись на своей кузине, талантливой певице Нине Хагеруп, он следующим летом поехал навестить семью жены в Копенгаген, чтобы представить новорожденную дочь Александру. Идея сочинения Фортепианного концерта уже прочно засела в его голове, и друзья нашли ему комнату с роялем примерно в 20 км к северу от города. Таким образом, большая часть опуса, который считается типично норвежским, была написана в Дании – и по крайней мере за год до того, как Григ вступил в тесный контакт с норвежской народной музыкой. Тем не менее, «индивидуальность», о которой он говорил, пронизывает сие произведение, автор уже обрел мгновенно узнаваемый голос, замаринованный в народной традиции его страны и синтезированный с немецкой романтической практикой.

У Чобану народно-фольклорное вышло любопытным – во второй теме первой части даже явственно была слышна «подпись» Грига а ля nordmenn. А после каденции и вовсе случилась игра «море волнуется», где пианист играл со звуком всеми возможными способами, навевая мысли об океане во время шторма. И кульминация, конечно, которая одновременно – начало второй части, кульминация простоты и нежности в сочетании с чайковским размахом фраз: тут уж был не океан, а ручеек с чистой водой. Он тоже впадал во что-то грандиозное, а Григ, казалось, стоял на вершине горы и за всем этим наблюдал. Вторая часть, удаленная от всего и вся хотя бы тональностью ре-бемоль мажор, напоминала задушевную медитацию; финал вышел совсем уж трогательным, даже в энергичной главной партии, не говоря уж о побочной – пальцы танцевали халлинг, резвились под пастораль флейты, а затем вприпрыжку сплясали спрингданс – опять же с листовским апломбом, что существенно. И еще: все части очень естественно перетекали друг в друга, даже хлопков в зале не раздалось ни одного (!).

Еще одна черта Чобану – деликатность, будь то туше или фразировка; но при этом – полнейшая непредсказуемость. Темпы расслаблены, гармонии сочетаются тепло и совсем не разрушительно, детали проявляются четко, но с отшлифованными краями. Естественные, осмысленные и безупречно согласованные с оркестром рубато, где в каждом нюансе есть идея и намерение.

А какая культура звука, а какая посадка! Ну просто из раньшего времени.

Сам Чобану, кстати, мыслит себя на джазовой частоте. Оттого сквозь его пальцы просвечивают всякие разные намеки – скажем, как Григ повлиял на Дебюсси, который, в свою очередь, повлиял на Гершвина.

                     Daniel Ciobanu. Photo by © Lina Goncharsky

Вот и при первом бисе – джазовой импровизации – Даньел полез в недра рояля, продолжая играть на клавишах, но попутно аккомпанируя себе на басовой струне. А затем присовокупил очаровательную «Мазурку-глиссандо» Эрнесто Лекуона, приправив ее дозой изящного юмора.

В общем, мы в этот вечер к чему-то подлинному прикоснулись. Мы – душевной смутой, Чобану – длиннющими своими пальцами, оставившими на захватанной партитуре совсем другие отпечатки.

Из истории: румынский пианист Даньел Петрикэ Чобану обратил на себя всеобщее внимание, когда завоевал серебряную медаль на Международном конкурсе пианистов имени Артура Рубинштейна в Тель-Авиве в 2017 году. Именно в том году, когда я не слушала по обыкновению конкурсантов с первого до последнего тура, а пребывала в Северной Америке. Вот и прошел он мимо, такая досада. Что же касаемо второго места, то его на нашем конкурсе всегда получает лучший участник (не случайно к second prize прилагается приз зрительских симпатий), да и вообще – не обязательно же оказываться на вершине пирамиды, достаточно находиться поблизости от нее.

Музыка у него в генах, в буквальном смысле: дед-органист некогда настоял на создании семейного оркестра, квинтета из двух скрипок, двух аккордеонов и чего-то вроде органа, который он построил сам, переделав старый рояль Bösendorfer – тот был настолько упрям, что не помещался нигде в доме. «Мое знакомство с этим вдохновляющим человеком, каковым оказался мой дедушка, и неспособность моего отца в то время сделать карьеру в такой буржуазной области, как классическая музыка, привели к выводу, что я должен развивать это наследие, и так я оказался перед этим черно-белым зверем… Как только мои пальцы смогли разобраться во всем на этой эксцентричной шахматной доске, я начал по-настоящему прислушиваться и погружаться в слуховой мир великих пианистов, таких как Горовиц, которые могли поддерживать во мне искренний интерес к музыке более 8 секунд».

                  Daniel Ciobanu. Photo by © Lina Goncharsky

И на десерт.

«Чтобы приручить идею за фортепиано, которая проносится в вашей голове как дикий и абстрактный жеребец (возможно, лишь один отрывок всего из нескольких тактов, который может составлять 0,1% произведения), надо отдавать себе отчет, что она может увлечь вас в часы отрыва от реальности. Если повезет сначала найти ее, а потом искренне в нее поверить. Это длинный гротескный сократический марафон, полный разодетых вопросов и босых ответов».

Ришон ле-Цион, Дворец культуры имени Меирова, 20 июня 2024