Эйфман, «Чайка. Балетная история», Тель-Авив

Это был балет – настоящий, пуантовый, где скользили и высоченно прыгали точеные красавцы и красавицы; и был контемпорари, где втягивали головы в плечи и двигались-корежились каждой мышцей, суставом, косточкой; были отчаянные соло, были дуэты-драки и дуэты-милования, но все неоднозначные, ибо ни в одном не было полного растворения в партнере и в эмоции; были па-де-труа и па-де-катры, а уж о кордебалете, особенно мужском, я долго еще буду грезить в сладких снах.

Театр балета Бориса Эйфмана приехал в Израиль не просто в шестнадцатый раз – он приехал в разгар войны. И за это особый ему респект и уважение; я очень трепетно отношусь к подобным поступкам, думаю, и все мы. Оттого на вчерашнем спектакле было как-то особенно светло, не обошлось и без пролитого на душу бальзама. Тем более что все танцовщики эйфмановского театра совершенны без погрешностей. Тригорин – Сергей Волобуев – чертовски напоминал молодого Барышникова, а Треплев – Евгений Грачев – Нижинского, просто фантасмагория какая-то. Ну а Заречная – балерина румынского происхождения Мара Тудосе, выпускница Вагановской академии – напоминала саму себя, ибо ярче танцевать, пожалуй, невозможно.

В остальных Вирджиния Вулф непременно увидела бы своего Орландо, только умноженного – ибо всё здесь свидетельствовало о паре (да что там, многих парах) чудесных ног, на каких только стаивал когда-нибудь Homo saltans.

                                Photo by Evgenia Matveenko

Представьте себе. Сцена, а на ней – не просто люди, но странные создания, чьи тела будто потеряли связь с законами физики. Ты смотришь, и кажется, что это не балет, а какая-то другая вселенная, где хореография заменяет собой слово, текст, инстинкты. Неоклассика то и дело переглядывается с современностью, но не спешит обняться. Здесь Треплев – не бедолага-писатель, а хореограф, чья миссия – перестраивать пространство через движение. Он будто вытягивает из воздуха линии, дергает за какие-то невидимые нити, так что пространство и впрямь меняется. Аркадина (ее бесподобно танцует тонюсенькая Мария Абашова) – прима, королева классического балетного мира, – отлично знает, как приручить движение, подчинить его своей власти. Она и в ансамблях преследует собственные цели, а когда уж летит, то не ради полета, а просто чтоб другим неповадно было: она-то все равно выше всех.

Треплев тоже взлетает в незаслеженных антраша – но танцует он не только телом, он танцует мыслями, его движения продиктованы чем-то внутри, за пределами нашего взгляда. Он двигается так, что становится ясно – это не танец, это война. С академизмом, с самим собой, с тем, что он не может выпустить наружу. Это борьба за возможность быть, за право на движение. Его па часто начинаются с импульса к полету, но обрываются резкими паузами, как будто он сталкивается с невидимой стеной. По сути дела, чайка здесь – именно он, Треплев, птица свободная, но уязвимая. Конструкция в виде куба постоянно напоминает ему о том, что есть границы, которые невозможно пересечь, как их ни ломай и ни трансформируй.

А вот Тригорин, который изъясняется совершенно иной лексикой; в его мире всё строится на грани между хрупкостью и силой, между традицией и... традицией ли? Он хореограф, но он не управляет, не диктует; он слушает тело, его напряжение, его внутренние токи. Вот он делает шаг – и через сенсорные окончания проходит электрический разряд. Что ни арабеск, что ни шене или излюбленное балетмейстером a la seconde – не иначе как слово, сказанное беззвучно, которое отдается эхом в мускулах и костях; он легок, но легкость его обманчива, как и всё в этой истории. Не случайно же Тригорин, адепт классики, ставящий на наших глазах «Лебединое озеро», то и дело пробует себя в модерне и контемпорари.

                                    Photo by Evgeny Matveev

И, наконец, Нина Заречная. Ее движения – желание вырваться за пределы; эти движения полны противоречий. Легкость и борьба, стремление вверх и ощущение невидимого веса. Она словно хочет взлететь, но что-то удерживает ее. Порой кажется, что ее тело вообще не подчиняется законам тяготения, как будто она – не балерина, а призрак, запутавшийся между мирами. Ее танец полон метафорических взлетов и падений, когда моменты легкости и беззаботности сменяются резкими движениями, отражающими ее сомнения и страхи. Особенно это видно в ее дуэтах с Треплевым и Тригориным. С Треплевым ее пластика нежна, полна доверия, их танцы отражают мечты о новом, экспериментальном искусстве. Но когда она танцует с Тригориным, ее тело меняется – становится более напряженным, почти податливым его воле. Она стремится к нему, но не находит в этом полете того освобождения, которое искала. Поначалу ее движения в дуэтах с Тригориным более скованны, словно она теряет свою свободу и самостоятельность; затем же начинается совсем другая история. Когда вы наблюдаете, как их движения прорастают друг в друга, у вас даже возникает чувство сродни гипнозу.

Ну и, конечно, полюбившийся мне мужской кордебалет. Стройные красавцы и умельцы не просто танцуют, они ломают реальность своими телами. Каждая мышца в этих телах будто живет собственной жизнью. Плечи выворачиваются, скрючиваются, исследуют пространство, сканируя каждый его миллиметр; мускулы ненатужно собираются с мыслями, играя с воздухом как с материей; каждое па – это взрыв, что-то дикое и почти животное, но при этом до предела эстетичное.

К слову, пластический монолог Мировой Души тут тоже присутствует. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени» и прочие исчезающие виды из единственной пьесы чеховского Треплева егозят и извиваются эдаким многоруким и многоголовым чудищем, прикрытым тканью; ну куда ж в нашем мире без хоррора.

Звучит здесь, кстати, прекрасная музыка – Рахманинов как средоточие классического мира и рок-электроника Александра Ситковецкого, воплощающая современность. Из Рахманинова (в дивном исполнении, к слову) – и Третья симфония, и Второй фортепианный концерт, и Симфонические танцы, и Рапсодия на тему Паганини, и Первый струнный квартет, и Элегия, и Вариации на тему Корелли. Декорации к спектаклю создал Зиновий Марголин, костюмы – Ольга Шаишмелашвили, свет – Глеб Фильштинский и Борис Эйфман in propria persona.

                                        Photo by Evgeny Matveev

И еще. «Чайка. Балетная история» все-таки очень чеховская. Это балет о том, как человеческое тело, лишенное слова, становится единственным языком, который мы еще можем понять.

Представления проходят в Оперном театре Тель-Авива, и вам непременно нужно туда попасть с 26 по 30 сентября. Билеты здесь или по телефону 03-6937777.

Особая благодарность организаторам гастролей Театра балета Бориса Эйфмана в Израиле – компании «Цемах LTD», Йоаву Цемаху и Ури Оферу.