«Паразиты» Пон Чжун Хо
Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина « На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
|
 |
Не бояться Вирджинии Вулф
23.10.2024Лина Гончарская |
Вирджиния Вулф, которая всю жизнь боялась чужих прикосновений; Вирджиния Вулф, автор женской прозы во времена, когда ее пол не принимали всерьез; Вирджиния Вулф, то ли бисексуалка, то ли пуританка, то ли феминистка; Вирджиния Вулф, психологически нестабильная и страдающая галлюцинациями; Вирджиния Вулф, в произведениях которой лишь два раза встречается романтический поцелуй (и один из них в «Миссис Дэллоуэй») – вполне логично, что Вирджиния Вулф вдохновила Эдварда Олби на пьесу – вечный всхлип, которая вдохновила Ирада Рубинштейна на спектакль, который появился с недавних пор в репертуаре тель-авивского Камерного.
Вдохновила оптика и геометрия ее текстов, ее уникальная словесная голография, синестетическое столкновение формы и субстанции, непрерывность потока сознания. В общем, нечто родственное режиссуре самого Ирада Рубинштейна, который в очередной раз размышляет о том, что делает нас людьми. И о том, что слово – это подвешенное в воздухе сумбурное звуковое вещество, от долгого повторения постепенно теряющее смысл.

Photo by רדי רובינשטיין
Эдвард Олби мастерски играет в кварто, где нужно выстроить ряд из четырех фигур с четырьмя признаками. Причем три предыдущие фигуры ряда не обязательно должны быть поставлены тем же игроком. Главное – чтобы все были невротиками, причем каждый – со своим неврозом. На этом сложение заканчивается, и начинается другая игра.
Рубинштейн искусно использует прием нарративной недостоверности, постоянно сбивая зрителя с толку – каждая последующая сцена как бы стирает предыдущую либо пишется поверх нее, как в палимпсесте. Ради чего все это затеяно? По-видимому, ради того, чтобы выделить в сухом остатке извечную тему одиночества. Для покореженной психики это единственная объективная реальность. И ей уже не надо примерять волчью маску – она и без того сидит плотно.

Photo by רדי רובינשטיין
Каждый текст может быть прочитан бесконечное число раз. Может стать постмодернистским; может откреститься от смысла отшлифованными и отмытыми до блеска словами, а то и вовсе обратиться в глоссолалию; может застрять в петле времени или в ловушке мнимого присутствия. Режиссер Ирад Рубинштейн поступает с классическим текстом иначе: он оставляет его классическим. Разве что немного приближает к современным реалиям. К примеру, превращает молодую пару персонажей в Барби и Кена. А потом их же разоблачает. (Хани тут, кстати, зовут Мици – наверное, для того, чтобы переводчику Дори Парнесу легче было бы срифмовать ее с «цици».)
Эфрат Бен-Цур и Миха Селектар играют на диво естественно, практически вовсе убирая игру из сценической жизни; они ею просто живут. По принципу театра переживания и всех вытекающих отсюда психологических последствий. И в жизни этой всё зыбко и неокончательно, и оттого еще более правдоподобно. Потому что размыта граница между любовью и ненавистью, и личная вселенная партнера настолько уязвима, что он не может существовать с другим партнером – и в то же время не в силах отпустить другого. И жизнь эта, тесная и душная, как чужой ботинок, засасывает в себя зрителя. В ботинке к тому же оказывается камешек, и это уже сущий ад. «Ад – это другие», говорил Сартр. «Но когда другие перестают вам принадлежать, ад становится раем», могла бы сказать Вирджиния Вулф.

Photo by רדי רובינשטיין
Эфрат Бен-Цур, великая трагическая актриса, молодица 56 лет от роду со спичечной талией и лицом святой грешницы, не отделяет тело от духа. Она играет трагедию и комедию, травестию и бурлеск; играет трогательную и нудную, параноидальную и нормальную Марту, у которой бывают спады и подъемы. Марта у Бен-Цур сексуальна как кошка, жестока как маркиз де Сад и очаровательна, как сказочная фея. Эфрат сладострастно купается в обсессии своей героини, сладострастно предается пороку с молодым профессором биологии (хотя ничего нельзя знать наверняка), пьет виски, грациозно танцует, крючится на диване, обаятельно лжет без зазрения совести, выглядит то стареющей матроной, то растерянной маленькой девочкой. Она меняет тона, как окружающее ее пространство, прорезая белую статику красным и страстным, и эта страсть столь велика, что может разрушить других и привести к самоуничтожению – подобно самке богомола, которая пожирает того, кого любит больше всего на свете. Джордж Михи Селектара ей под стать – благородное чудовище, насмешник и интеллектуал с кучей тузов в рукаве; писатель, сочиняющий вечный роман о мальчике, которого не было.
Тот, кто им поверит, не будет бояться Вирджинии Вулф.
Собственно, все актеры отдаются действу без истерики и пафоса, проживают своих героев a potentia ad actum. Оттого спектакль Ирада Рубинштейна – очень болезненный, очень правдивый, пугающий и притягивающий одновременно. Да и сценография Эрана Ацмона, лаконичная и острая, бьет точно в цель. Он тут такое придумал – поставил в гостиную Джорджа и Марты, которая скорее напоминает цирковую арену, большущий диван, так что для того чтобы войти и выйти, актерам приходится перелезать через диван всякий раз. Не меньшей выдумщицей оказалась автор костюмов (и масок, и барби-кеновых париков Тома Авни и Авигайль Харари) Орна Сморгонски: согласно ее уравнению с четырьмя неизвестными, персонажи только что вернулись с костюмированной вечерники, где Марта была Красной Шапочкой, Джордж – Серым Волком, а Ник и Мици, как уже говорилось, Барби и Кеном. Подходящая музыка нашлась у композитора Рои Яркони, над светом потрудился Надав Барнеа.

Photo by רדי רובינשטיין
Писатель Майкл Каннингем, заявивший, что Вирджиния Вулф лишила его литературной девственности, создал из чужой словесной истории собственную – «Часы». Стоит почитать ее перед тем, как вы отправитесь на просмотр спектакля в тель-авивский Камерный. |

|
 |
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
|