Ифигения-Диана в Авлиде и в Крыму

Диптих Дмитрия Чернякова по операм Глюка в Греческой национальной опере: пять часов изысканных удовольствий – вокальных и визуальных. Даже крымские бомжи в «Тавриде» не покоробили

Ну да, да, guys, кто возроптал, тот прав – не оказалось в my story писаной по возвращении из Афин рецензии на «Ифигению» в квадрате. Квадратов тут, собственно, не один, а поболе – из них состоят агамемновы покои, а потом и стены приюта для бездомных. Потом прищуриваюсь, всматриваюсь – ан нет, не квадраты то, но прямоугольники, некоторые загнуты-вогнуты, в том-то и прелесть черняковских декораций.

Искусник Черняков – один из немногих режиссеров и сценографов, которых можно удостоить звания «оперный». И ежели после очередной постановки оперы нашей мне хочется возродить Институт творческого недоразумения Дика Хиггинса, то постановку афинскую, длящуюся пять часов, хочется длить еще столько же по пять. Любителям театральной беззаботности здесь делать нечего, поскольку у Чернякова не бывает безделушек. Его диптих про «Ифигений», сложенный из опер Глюка, которые композитор с галлюциногенной фамилией написал с разницей в пять лет (первая, в «Авлиде», считается провозвестницей оперной реформы) – многоуровневая партитура, где множатся смыслы, где видимое путается с невидимым, а реальное с фантазиями помутившегося разума, где каждому иррациональному жесту можно найти обоснование. Тонкая материя спектакля деликатно прошита актерскими работами (вот именно, тут лицедействуют исключительно певцы-актеры), которые явно исходят из музыкального текста – как и режиссерские придумки.

                   GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos 

                   GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos 

Тем, кто только постигает нотную грамоту, стоит почитать первоисточник Еврипида, пожалуй. По желанию. А можно и не читать, поскольку двойная опера Глюка-Чернякова логична, ясна и самодостаточна. Тем паче хор режиссер-постановщик скрыл от глаз, упрятав за сцену – оттуда и звучат ангельские голоса. И от этого сцена становится еще чище и совершеннее.

Дом Агамемнона – теплый, прозрачный и прекрасный, тут всё просматривается; каждый проем как пауза, запятая, многоточие, смотря о чем речь в данный момент времени; каждая стена – один из голосов в полифонии; каждый визуальный аккорд раскрывает глаза на театральную разницу между пиано и пианиссимо. Порою декорация кажется, впрочем, не домом, а музейной диорамой, где всякий осколок прошлого издает насмешливый вздох. Ифигения и ее родственники, загнанные в кадр, вдруг обретают неожиданные, поразительно современные лица. Во второй опере, точнее, продолжении первой, от дома остается лишь остов; обглоданное пространство, пустое и гулкое, одноголосное, как тюрьма. И стены уже не стены, а тюремные решетки. И спальня Агамемнона – камера, а парадная зала – комната для допросов.

                    GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos 

              GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos 

Тему в «Ифигении в Авлиде» ведет глава семейства, ее подхватывает супружница Клитемнестра, отголоски слышны в народе, которого вроде бы нет, но он все-таки есть. Тему в «Ифигении в Тавриде» ведет сама Ифигения, ставшая бомжихой. Дети в опере первой, из них маленький пока Орест, прыгают по октавам. Юная Ифигения с мальчишеской стрижкой играет с ним в солдатики. Во второй опере он сам станет солдатом, и поседевшая сестра примется играть с ним во спасение. Костюмы сплошь современные, ярких тонов – изумрудное платье Клитемнестры, розовый пуловер Ахилла, фиолетовый костюм Агамемнона. Во время препинаний стены чернеют; во время жертвоприношения они уже как обгоревшие черные клавиши, и Ифигения в белом на сером столе, холодном, как бездиезные тональности. Но она-таки обернется к небытию задом, ибо пожертвует собой вместо Ифигении – по Чернякову, куда там Глюку – богиня Диана.

Она тут, Диана/Артемида – ифигениевский двойник. Такая же стриженая девушка в белом. Даже голоса у них похожи, хотя голос Коринн Винтерс – единственной нашедшейся в мире певицы, способной исполнить партии двух Ифигений подряд – ни с кем не спутаешь. По богатству тембра, по невероятному обилию красок, по глубине и многозначности. Нежная девушка с мальчишеской стрижкой, поначалу она кажется менее впечатляющей, чем топ-модельная блондинка-мать, но голос ее уже в юности – самый властный. Она не просто воплощает Ифигению – она заставляет нас поверить во внутренний мир героини одной лишь силой воли.                   

                  GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos

                  GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos 

А в Тавриде, в бомжатнике, стены белые – как белые клавиши; зато за ними, в пространстве-тюрьме, черным-черно. Собственно, «Ифигения в Тавриде» у Чернякова напоминает беглый рисунок, набросок чьей-то неудавшейся жизни. Тогда как в «Авлиде» просматриваются и живопись, и акварель.

Из особенно запомнившегося: глумливый танец Ахилла с ифигениевыми родичами и прочими гостями над телом мертвой девушки; точно такой же танец исполняет дюжий мужик Тоас в «Тавриде», только ему подплясывают бомжи и какие-то чернорабочие. В «Авлиде», пока настоящая Ифигения съеживается в сторонке, ее родня ухмыляется в камеру, фотографируясь с окровавленным трупом девушки-двойника. В «Тавриде» ее брат Орест и его друг Пилад, заключенные в тюрьму, проявляют глубокую привязанность друг к другу… избивая друг друга цепями. Ай да Черняков, ай да Пушкин.

По Глюку – если учитывать сюжет второй оперы – Диана вроде заменяет Ифигению на алтаре ланью и переносит в Тавриду, ставшую у Чернякова ни чем иным как крым-наш.

Оркестром Греческой национальной оперы, звучавшим на диво по-глюковски, управлял немецкий дирижер Михаэль Хофштеттер, худрук Международного фестиваля Глюка в Нюрнберге. В идеальном взаимодействии с певцами оркестр из-под палочки Хофштеттера следовал, предвосхищал и сопровождал каждый вздох певцов, каждую интонацию – с предельной ясностью и прозрачностью звука и точностью темпа. О великолепном американском сопрано Коринн Винтерс в образе обеих Ифигений уже говорилось – это особая энергетика, порой кажется, словно она поджигает музыку, и та начинает искрить и дымиться. Агамемнона внушительно поет известный греческий баритон Тассис Христояннис, который, как и прочие, еще и великолепный актер – этакий добряк-папаша в уютном шерстяном свитере, способный за здорово живешь отправить на жертвенный алтарь собственную дочурку. Не меньшим гадом оказался у Чернякова (у Глюка такого не было, заметьте) Ахилл, жених Ифигении, мастерски исполненный и вытанцованный английским тенором Энтони Грегори. Греко-канадское сопрано Сула Парассидис выразительно изобразила Диану – голос у нее почти такой же великолепный, как у Винтерс, не случайно в других постановках она поет Ифигению. Мощный и очень приятный тембр, побеждающий оркестр даже на полушепоте.

                GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos

                    GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos 

                    GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos

                      GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos

Но особенно мне пришлась поющая Клитемнестру французская певица-сопрано Вероник Жанс, очень высокая и пластичная – когда-то я заслушивалась ее альбомом «Tragediennes», где она представляла самых красивых, самых человечных, самых отчаянных женских персонажей лирической трагедии – Клитемнестру Глюка, Армиду Люлли, Федру Рамо, Сциллу Жана-Мари Леклера. Вот и теперь – героиня ее была далека от бурных и беспорядочных излияний, скромна в своих страданиях, и эта сдержанность делала ее горе особенно пронзительным, а ее образ – тонко-чудовищным. Вкупе с тем – искусность цветовой палитры, совершенство декламации, выразительность голоса, который кажется бездонным и бесконечным.

В «Тавриде» стоит отметить, помимо Ифигении-Винтерс, исполнявшего партию Ореста греческого баритона Дионисиоса Сурбиса и французского баритона же Александр Дюамеля в роли злодея Тоаса, а также французского тенора Станисласа де Барбейрака в партии Пилада – последний особенно хорош в возвышенно-лирическом «Unis dès la plus tendre enfance», одном из самых итальянских номеров партитуры. Не менее достойны начинающие греческие оперные певцы, включая Николаса Дуроса, Петроса Магуласа, Марию Мицопулу и Георгиоса Пападимитриу; ну и, несомненно, хочется упомянуть хормейстера Агатангелоса Георгакатоса (об ангельском хоре уже говорилось).

                 GNO, Iphigénie en Aulide. Photo by A. Simopoulos

                    GNO, Iphigénie en Tauride. Photo by A. Simopoulos

И о главном. Главная тема оперы – война. Она же – главная тема нашего свихнувшегося мира. Оттого и постановка Чернякова словно идет по кровавым следам, по сдержанным вздохам и всхлипам в партитуре, как дань памяти погибшим.

После мировой премьеры «Ифигений» на фестивале в Экс-ан-Провансе Le Monde написала про «ампутацию плоти и разрыв души» в ходе «безразличного бесконечного конфликта». Французы, конечно, имели в виду войну в Украине, у нас же отзывается своя война.

Афины, Национальная опера Греции, 30 октября 2024