Трактат о великих апориях

Всё получилось спонтанно: Джеймс вспрыгнул на стол с компьютером, где как раз был открыт фейсбук, и на экране – стихотворение моего друга Ивана Орлова, начинающееся словами: «превращая тишину в апорию». Разумеется, кот не мог удержаться и тут же принялся сочинять «Трактат о великих апориях». В котором отчего-то оказалось много хвостов. Но я ведь своего кота не редактирую – только перевожу.

ПЕРЕВОД С КОШАЧЬЕГО

Сижу я, хвост обвив вокруг лап, и раздумываю: что это за зверь такой – апория? Мышь, пойманная хвостом времени? Или, быть может, клубок, который катаешь-катаешь, а он всё не разматывается?

(Хм, что-то меня пробило на хвосты, но это не тавтология, не думайте даже.)

Апория – это вроде как игра в догонялки с самим собой. Да что там, как погоня за собственным хвостом. Кажется, вот он, тут, рядом, но ты – раз! – прыгнул, а он уже совсем в другой стороне. И ты снова прыгаешь, а хвост над тобой посмеивается, хитрюга. И тут начинается философия.

«Может ли лапа потрогать саму себя?» – спрашиваю я свое отражение в зеркале, наблюдая, как нос мой смешно морщится от любопытства. Или, скажем, можно ли одновременно мурлыкать и молчать? Парадокс, скажете вы. Но апория – это не просто парадокс. Это скорее как если бы комар пытался укусить своё отражение в луже и никак не мог понять, почему оно такое… мокрое.

Возьмём Зенона и его стрелу. Летит ли стрела – или всё-таки не летит? А если она просто притворяется, как я, сидя на подоконнике, чтобы воробей сел поближе? Лететь, если честно, скучно – когда тебя никто не догоняет. Но Зенон настаивает: стрела замерла в воздухе. Может, оно и так – если б я вместо нее летел, то определенно замер бы в воздухе и притворился пыльцой, чтоб никто не заметил.

Или возьмём Ахилла и черепаху. Ахилл, бедняга, бежит изо всех сил, а черепаха плетётся себе спокойненько, как кот по мокрому забору. Ахилл может сколько угодно лапами размахивать, однако черепаха словно живёт в другом измерении, где время – это вязкая сметана. Оттого она всегда впереди. Я бы тоже хотел жить в сметане, в ней ведь не спешишь, а наслаждаешься… но это уже другая история.

Апории – это по-настоящему кошачья философия. Они требуют от тебя не ответа, а умения задать вопрос. Не надо ловить истину – достаточно поиграть с ней, как с фантиком на верёвочке. Она блестит, сверкает, а ты щуришь глаза от удовольствия. Главное – не поймать, а насладиться погоней.

Так что же такое апория? Это та самая точка, где ты, уважаемый читатель, замираешь и начинаешь чесать себя за ухом. Или, может быть, за хвостом. Ведь самое главное – это не решить апорию, а научиться жить с ней. Как жить с мышью, которая всё время сбегает, но ты всё равно её любишь.

Существуют и апории музыкальные – про то, как мурлыканье уходит в бесконечность. Музыка – это ведь тоже апория, если вдуматься. Вот нота звучит, а вот её уже нет. Где она была? На кончике струны или в ушах слушателя? Или, быть может, она всё ещё существует – как эхо в чьей-то памяти?

Я, как истинный философ и меломан, сижу на крышке рояля. И ломаю голову над вопросом: а может ли мелодия закончиться? Берём, скажем, симфонию Мяулера. О, эти бесконечные развёрнутые мотивы! Они – словно клубок шерсти, который никто и не собирается сматывать до конца. Кажется, вот-вот наступит финал, но нет: вместо него – новый узел. И тут я понимаю: музыка – это искусство нерешённых вопросов.

Вспомним опять-таки Зенона и его стрелу. Может ли музыка двигаться? Кажется, что да: вот она скользит от до к ми, от ми к соль. Но разве нота до перестала существовать, пока звучала ми? Музыка – это как лапы, скользящие по полу, не касаясь его. Она всегда где-то между «ещё» и «уже».

А теперь про фугу. Возьмём фугу Баха, где один голос всегда гонится за другим. Ахилл – это стремительный бас, а черепаха – задумчивое сопрано. О, черт, ведь Ахилл этот совсем как мой сосед – вечно рвётся первым к миске! Ну а черепаха – это я, когда лениво потягиваюсь перед прыжком. Кто кого догонит? Ахилл уже близко, но черепаха, словно играя, поднимается на новую октаву. Может ли фуга закончиться? Бах бы сказал: «Нет, она просто растворится в вечности».

Или вот ещё апория: тишина и звук. Могу ли я мурлыкать так тихо, чтобы никто не слышал? А если никто не слышит, разве это всё ещё мурлыканье?

Музыка рождается из тишины, но куда она возвращается? По моему мнению, она уходит, как мышь за плинтус, оставляя за собой лишь шорохи воспоминаний.

И самая любимая моя апория: может ли кот мяукнуть так, чтобы это мяу стало вечным? Вот вы слышите его, а оно уже растаяло. Но в вашем сознании оно всё ещё звучит, как далёкое эхо, которое никогда не исчезнет.

Музыка – это великий апорийный клубок. Ты тянешь за один мотив, а он разворачивается в десяток других. Ты пытаешься ухватить её суть, а она выскальзывает, и в этом – её магия. В том, чтобы не искать ответа, а наслаждаться вопросами.

© Элина Гончарская
© Lina Goncharsky
© James, the Cat