Венгеров, Шани, ИФО и фанфары

Начало повествования о вечере памяти Бронислава Губермана в Израильской филармонии читайте здесь

Ну а теперь – о Максиме Венгерове со Скрипичным Брамса и Лахаве Шани с «Шотландской» Мендельсона в тональности ля ̶м̶у̶р̶ минор.

Венгеров, которому пришлось сменить Страдивари «ex-Kreutzer» на другую скрипку (страховые компании по-прежнему отказывают ценным инструментам в пересечении израильской границы) играл сложнейший ре-мажорный концерт Брамса, искусно варьируя звучности и темп – особенно в каденции, которая мне пришлась, как и Adagio. В каденции, сочиненной им самим, заметим, обнаружилось много интересного; скрипач вдоволь посмаковал доверенную ему музыкой степень свободы, а во второй части показал себя истинным лириком, с пастернаковским «мне Брамса сыграют – тоской изойду» (была, была тоска). При этом каждая нота пела на диво красивым голосом, как сердечные симпатии Иоганнеса Брамса вроде Агаты фон Зибольд или юной Герминии Шпис. (Недолгие симпатии, заметим, ибо Брамс никогда не был женат.)

                                     Photo by Marina Fainstein

ИФО под управлением Лахава Шани комментировал игру Венгерова добавочным подтекстом, ничуть ей не противореча. Но это в части второй; в первой же, Allegro non troppo, солист поблескивал сквозь оркестр, как зрачки сквозь брамсову бородищу, дожидаясь сольного выхода – его упомянутая уже каденция с волшебными трелями и намеком на венгерско-цыганский финал на диво органично вписалась в партитуру, так, что соло гобоя в Adagio прозвучало чуть ли не ее продолжением. Йозеф Иоахим, некогда закадычный брамсов друг, для которого и писался концерт, мог бы позавидовать. Кстати, последний был славен длиннющими пальцами, оттого пассажи концерта дьявольски сложны – в Allegro giocoso это явственно ощущалось.

                                      Photo by Marina Fainstein

Напоследок Венгеров приберег для нас музыкальное откровение: в Adagio из Сонаты Баха № 1 для скрипки соло он словно говорил с баховской душой, приводя свои аргументы – и выслушивая авторские. Говорил так ясно и точно, что не оставалось никаких недоговоренностей; так проникновенно и глубоко, что вы верили: здесь всё – настоящее. Чистота интонации, элегантность линий, благородство фразировки. И, разумеется, великолепный звук с умеренным вибрато; получилось такое романтическое барокко. Отмечу, что скрипач идеально соблюдал баланс церковной строгости и человечности; что ж, в sonata da chiesa некуда спрятаться, кто бы возражал. 

В «Шотландской» симфонии Мендельсона, исполненной оркестром под управлением Шани свежо, живописно и на диво логично, пленил приглашенный на место концертмейстера первых скрипок (в данной серии концертов) Сергей Островский – музыкант в высшей степени очаровательный; он держал скрипку, как алхимик реторту, то и дело вытягивая из нее нечто большее, чем звук – мимолетное прикосновение к сущности. Ну и, разумеется, кларнет в Скерцо – волынка на отдыхе, без спешки, без юбки в клетку; кларнет лениво подтрунивал над своим шотландским собратом, чуть взвизгивая, чуть похрипывая, словно ветер пробирался меж камней. Туман скатывался с холмов, кларнет под прикрытием смеялся и ходил кругами, пока вереск за окном не начал качаться в такт.

Да, открылся концерт «Фанфарами надежды» Брахи Бдиль, где из первых робких шагов духовых вырос марш целой армии, трам-тарарам. А дальше оркестр долго переваривал момент, когда пережитое стало чем-то большим, чем просто победой. Что ж, порой даже фанфарам не хватает уверенности, и победа не приносит радости – она скорее как долгожданное утро после долгой бессонной ночи.

                                     Photo by Marina Fainstein

Тут, безусловно, стоит отметить (в который раз) мастерство Шани выстраивать концертные программы – ведь объединяющей чертой всех четырех частей «Шотландской» симфонии Мендельсона является наличие фанфар и маршевых ритмов. И финал ее обозначен как Allegro guerriero – «Веселый воин». Вот только Мендельсон относился к героике чисто романтически, что и было передано нашим оркестром в полной мере.

Ну а поскольку концерт совпал с возвращением трех заложниц – еще более долгожданным, чем утро после бессонной ночи – Лахав Шани завершил концерт гимном «ха-Тиква». Публика восторженно подпевала – и надежде, и самой идее преодоления.