Брукнер, Шуберт, Жордан, ИФО

Вчера в Израиле почти сыграли Вагнера.
Ну, не совсем Вагнера – речь все-таки о Третьей симфонии Брукнера, Вагнеру посвященной (и часто «Вагнер-симфонией» называемой); да к тому же в последней версии, 1889 года, откуда композитор, скрепя сердце, исключил многочисленные цитаты из «Тристана и Изольды» и прочих опер своего кумира – поговаривают, что на премьере Третьей Брукнера в первой версии публика над этими цитатами потешалась. Оставил он лишь одну деталь, своего рода музыкальный поклон: лейтмотив сна из «Валькирии», скрытый в коде Адажио.

За пультом Израильского филармонического стоял Филипп Жордан, музыкальный руководитель Венской государственной оперы, дирижер в превосходной степени (к тому же потомственный). Который, не побоюсь этого слова, сразил наповал. Прочтение брукнеровской партитуры было совершенно космическим, мощным невероятно – при сохранении ясности фактуры, артикуляции и пропорций. Брукнер то говорил во весь голос, то понижал его на полтона (чего стоил хотя бы динамический диапазон в первой части – от тройного форте до нежнейшего пианиссимо), что же до ощущения тишины в медленных эпизодах – такого я не слышала давно. Не говоря уже о меди – о да, на сей раз хочется пропеть осанну медным духовым (и деревянным, конечно, и струнным, и вообще всем, но они в ИФО всегда прекрасны) – на моей памяти так великолепно медные играли лишь из-под палочки Риккардо Мути на 80-летии оркестра.

Третья Брукнера у Филиппа Жордана с ИФО смотрелась в лицо то Б-гу (в кульминации первой части, да и в хорале финала), то дьяволу (в скерцо), как заметил некогда Фуртвенглер. При этом прочтение швейцарского дирижера отличалось строгой структурностью и удивительной ясностью, а также отсутствием спешки, коей грешат иные его коллеги при исполнении Третьей, особенно в танцевальном трио из Скерцо (буквально следуя авторским указаниям Ziemlich schnell и Sehr schnell). Даже в самых плотных и насыщенных звучанием эпизодах сохранялось ощущение прозрачности, каждая фраза оркестра – будь то приглушенные аккорды с явно органной родословной или величественные взлеты валторн, дышащих просторами Нибелунгов – прослушивалась насквозь. С особенной теплотой прозвучала вторая часть (биографы считают, что Брукнер посвятил ее своей матери): Жордан опять-таки никуда не спешил, позволяя музыке дышать органично, удлинял фразы или делал минимальные паузы для вдоха-выдоха, когда того требовала музыка. Оторваться при этом от слушаемого было невозможно – насколько все это увлекало; к тому же дирижер обнаружил в каждой части на диво интересные контрасты, да и вообще, извлекал из всего максимальную пользу. Он буквально вылепил эту симфонию, каждый ее такт, элегантно возводя структурные колонны и любовно формуя короткие фразы; массивные же, грозные брукнеровские кульминации напоминали движение гигантских тектонических плит. В финале кульминации под предводительством медных духовых возникали буквально из ниоткуда – да из могильного мрака, хотя сам финал симфонии с изменившейся за долгую жизнь мелодией солирующей трубы воспринимался скорее как триумфальное открытие новых горизонтов, когда всё только начинается, нежели как конец всего сущего в духе «Гибели богов».

Жордан – убежденный брукнерианец (и я иже с ним, что уж тут поделаешь). Хотя, конечно, Брукнер – мастер пространственных конструкций и плотных симфонических текстур, способных одновременно утомлять и завораживать. Его Третья симфония – своего рода музыкальный хамелеон: за свою историю она неоднократно перекраивалась самим автором, то отбрасывая, то вновь принимая в свое лоно вагнеровское наследие, поскольку Брукнер никак не мог определиться, чем же конкретно ей надлежит быть. В версии 1889 года романтический пафос уступает место более сдержанному и выверенному языку. У Жордана же Брукнер звучал неожиданно современно: вместо громоздких «музыкальных соборов» – рельефные линии, почти кинематографическая игра цвета и света, движение времени, которое одновременно осязаемо и обманчиво. Ре-минорная симфония казалась скорее тонкой тканью, чем монументальным полотном, где важна каждая нить. Хотя и монументальности было в избытке. К тому же мне послышалось, что в прочтении Филиппа Жордана Третья неожиданно сблизилась с эстетикой новейшей академической традиции; может, дело в том, что Брукнеру близки темы неопределенности, трансформации и внутреннего поиска, столь созвучные нашему времени. Или в том, что сам материал симфонии, несмотря на ее вековую историю, удивительным образом готов заговорить на языке сегодняшнего дня – ритмично, точно, без излишней тяжеловесности. В любом случае, это был не Брукнер-собор, а Брукнер-лабиринт.

За Филиппом Жорданом очень интересно наблюдать, ибо его пластика радикально отличается от классического дирижерского «языка тела». В то время как большинство его коллег предпочитают широкие, размашистые движения, Жордан действует весьма экономно: локти его частенько прижаты к бокам, что в общем-то противоречит традиционной открытости дирижерской позы; и вдруг – резкий изгиб корпуса, когда он буквально складывается пополам, словно сам становится частью звучания, погружается в его глубины. Каждое движение точно, выверено, безошибочно. В итоге его работа с Израильским филармоническим была своего рода диалогом между этой пластической минималистичностью и грандиозной многослойностью музыки. Когда оркестр достигал кульминации, Жордан позволял музыке выталкивать себя из привычных рамок, превращая любое физическое усилие в эмоциональный порыв (видели бы вы в этот момент одухотворенные лица музыкантов – кажется, все они блаженствовали).

Предшествовала Брукнеру в программе вчерашнего филармонического концерта Восьмая, «Неоконченная» симфония Шуберта. Частей в ней, если помните, всего две, однако после 25 минут звучания нам все-таки устроили антракт, так что пришлось почти столько же поболтаться в межопусной пустоте. Шуберт у Жордана получился красивым, прозрачным, контрастным и почти лишенным романтического отчаяния. Да еще и облагороженным дирижерским оперным бэкграундом (он начинал свою карьеру как ассистент Баренбойма в Берлинской государственной опере на Унтер-ден-Линден, потом служил музыкальным руководителем Парижской оперы, ныне же возглавляет Венскую – немудрено, что песенные мелодии были сродни ариям) и какой-то особенной недосказанностью, отчего «Неоконченная» стала еще прекрасней – как недостроенный Колизей. 

Фото с концерта – © Lina Goncharsky, титульное фото – © Michael Poehn, Wiener Staatsoper