«Мне всегда нравилось мгновенно менять словарный запас движений»

Как звучит движение? Иногда – как чёткий ритм классической школы, иногда – как свободный поток импровизации, а порой – как нечто совершенно неожиданное, возникающее в пространстве между формой и эмоцией.

Мартин Шёнберг – человек, который умеет находить музыку в движении. Уроженец Южной Африки, он прошёл путь от бурлящей энергии Йоханнесбурга к вневременному ритму Иерусалима. Уже более двух лет он является хореографом «Иерусалимского балета» под руководством Нади Тимофеевой – компании, существующей в точке пересечения традиций и современности. В его работах классическая структура переплетается с драматургией тела, строгие формы сталкиваются с необузданной энергией contemporary, а каждый жест определённо наводит на мысль.

К собственной родословной он подходит так же творчески, как к хореографии – что, впрочем, лишь добавляет интриги к его образу. Мы поговорили с Мартином о том, как рождается движение, почему в танце важна не только техника, но и смысл, и о том, почему современный балет – это всегда диалог.

Мартин, учитывая тот факт, что ваша фамилия неизбежно ассоциируется с композитором Арнольдом Шёнбергом, хотелось бы спросить: как его музыка или наследие вдохновляют вашу работу в качестве хореографа?

Моя фамилия – это то, что я признаю и за что благодарен, однако она является всего лишь случайностью. Всю свою жизнь я посвятил профессии, и ни в каком виде, ни в какой форме моя связь с наследием Шёнберга не помогала, не формировала и не влияла на меня как на человека или как на артиста. 

Вы обучались различным стилям танца в Южной Африке, а затем в Академии Принцессы Грейс в Монако. Как этот разнообразный опыт повлиял на ваш подход к балету и хореографии?

Время, проведенное в Академии Принцессы Грейс, стало для меня особенно значимым. Я учился у Марики Безобразовой – о, это была грозная фигура, оказавшая неизгладимое влияние на мир балета! Каждый помнит её по-разному, ведь она представала совершенно разной личностью в зависимости от того, кем был человек, стоящий перед ней.
Мой личный опыт – это опыт встречи с сильной, бескомпромиссной пожилой женщиной с самым пронзительным взглядом, который я когда-либо видел. Ее глаза пронизывали вас буквально насквозь. Она была требовательной и властной, и я чувствовал, что должен впитать от неё как можно больше. В своём преподавании она была прямолинейна и не знала компромиссов.
Когда в Академию приезжали гости, её мгновенное преображение меня пугало. Я никогда не видел такой моментальной смены образа: секунду назад она кричала на нас, а в следующий миг уже улыбалась, очаровывала, становилась дружелюбной и кокетливой. При этом было совершенно ясно, что, как только гость покинет зал, вернётся истинная Безобразова.
Я многому научился за это время – не только технике, но и тому, как выживать в мире балета. Я мог бы долго говорить о том этапе своей жизни, но достаточно сказать, что я благодарен за опыт и извлечённые уроки.

Сказалось ли как-то южноафриканское происхождение на ваших ранних танцевальных экспериментах? Наблюдаете ли вы его отголоски в своей работе по сей день?

Очевидно, что моё раннее обучение, жизненные события и место, где я рос, оказали на меня огромное влияние. С чего начать? Честно говоря, это вопрос, ответ на который мог бы заполнить целую автобиографию.
Того, чего не хватало в моём обучении, с лихвой компенсировало то, что сегодня называют кросс-тренингом. Мне посчастливилось вести активный образ жизни, заниматься самыми разными видами деятельности. С самого рождения я проводил каждые выходные у реки – плавал, бегал, играл, катался на водных лыжах, лазил по деревьям, общался. Моя мать много путешествовала и с самого детства открывала для меня большой мир.
Моя еврейская идентичность была сформирована и закреплена с первого дня. Я осознавал себя прежде всего евреем – прежде, чем задумывался о гендере, национальности или чём-либо ещё; это результат моего воспитания. Будучи англоговорящим белым евреем в Южной Африке 1960-х годов, я с самого начала оказался в положении изгоя. Это стало частью меня и не покидает до сих пор.

А когда вы впервые поняли, что будете танцевать?

Моя первая преподавательница балета была доминирующей фигурой в моей жизни, и я благодарен ей за всё, что она мне дала. Её преданность делу и трудовая этика всегда будут вызывать у меня уважение. Моя учительница испанского танца поддерживала во мне любовь к выступлениям, координации и музыкальности. Обучение в Йоханнесбургской школе искусства, балета и музыки помогло мне избежать ужаса повседневной школьной жизни, где меня беспощадно травили. Именно там я впервые понял, что значит стать танцовщиком.
Выживая в условиях, с которыми мне пришлось столкнуться, добиваясь карьеры в Южной Африке, я приобрёл навыки, которые помогли мне справляться со многими жизненными проблемами в дальнейшем.

Какую роль играет музыка в вашей хореографии? Как она на неё влияет?

Музыка всегда была для меня источником вдохновения. Потребность выражать себя через движение – это неотъемлемая часть меня. Мне всегда нравилось мгновенно менять свой танцевальный язык, словарный запас движений, чувствовать характер музыки – будь то квикстеп, танго, народный танец или диско. Для меня музыка и движение неразрывно связаны, и я всегда любил адаптироваться, чтобы выразить музыку через тело.
Освоение техники в разных танцевальных жанрах помогает мне точно воплощать их стилистику, но отсутствие формального обучения никогда не мешало мне в детстве исследовать движения и импровизировать.

Вы поставили для «Иерусалимского балета» две миниатюры на музыку Шостаковича – «Концертино» и «Абстрактный фрагмент». Как вы услышали эту музыку?

Мне нравится, что в Концертино для двух фортепиано играют как бы два брата; это дает мне ощущение семейной связи. Приятно видеть, как они подталкивают друг друга, поддерживают друг друга и насколько они точны. И еще меня вдохновляет пение птиц – в основном ласточек, если уж быть совсем точным. Ну и, разумеется, меня вдохновляют женщины-танцовщицы. (смеется)
В этом танце я пытался запечатлеть полет, а может, и плавание; создавая его, я пересматривал фотографии корабля и целой флотилии. Что же касается танцовщиц, то я хотел подчеркнуть, насколько они сильны, насколько чувствительны – и в то же время сплочены, хотел передать их дыхание, скорость их вращений, хотел показать антитезы движение – статика, ходьба – полет. Ну а на создание па-де-де меня вдохновили сами танцоры. В особенности Александр Шевцов, я называю его сэр Саша – истинный джентльмен и танцор-аристократ. Он способен завоевать полное доверие женщины, он стабилен, он надежен, он – скала. Ориентируясь на его личность, я построил па-де-де в архитектурном плане: его суть – не столько в движении, сколько в скульптурных формах, подобных мобилю в пространстве, который постепенно меняет форму, так что танцовщики напоминают ожившие скульптуры Родена. Речь здесь идет об отношениях, в которых стабильный мужчина позволяет женщине доверять ему, и это доверие наделяет ее способностью летать.

                                      Фото: Ольга Виноградская

Фотографии из личного архива Мартина Шёнберга. Все фотографии предоставлены «Иерусалимским балетом»