home
Что посмотреть

«Паразиты» Пон Чжун Хо

Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности. «Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.

«Синонимы» Надава Лапида

По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.

«Frantz» Франсуа Озона

В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу. 

«Патерсон» Джима Джармуша

В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.

«Ужасных родителей» Жана Кокто

Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.

Новые сказки для взрослых

Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Что послушать

Kutiman Mix the City

Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.

Видеоархив событий конкурса Рубинштейна

Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.

Альбом песен Ханоха Левина

Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина «На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
Что почитать

«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса

...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.

«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада

Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.

Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.

«Комедию д'искусства» Кристофера Мура

На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».

«Пфитц» Эндрю Крами

Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.

«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти

Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.

«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая

«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Что попробовать

Тайские роти

Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.

Шомлойскую галушку

Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.

Бисквитную пасту Lotus с карамелью

Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.

Шоколад с васаби

Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.

Торт «Саркози»

Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.

По-венски: Манфред Хонек, Штраус, Гайдн, Шульхофф, ИФО

16.05.2025Лина Гончарская

Что сегодня творилось в Израильской филармонии! Гудели сирены, хлопали хлопушки, оркестранты раскрывали цветные зонтики, парень в тирольском костюме куковал кукушкой и щебетал на разные лады…

Дирижировал действом истинный австриец Манфред Хонек (и отчего этот элегантный schöner Mann прежде казался мне чопорным?). В первом отделении – Эрвин Шульхофф, Пять пьес для струнного квартета в аранжировке для оркестра (дада, гротеск, музыка нервных окончаний) и 93-я симфония Гайдна. Играли достойно, все чин по чину, хотя пук фагота во второй части Largo cantabile (шутники уже давно прозвали ре-мажорную гайдновскую «Fart») удался на славу. А во втором отделении вдруг – оркестр как раз играл увертюру к «Летучей мыши» – хуситы решили запустить ракеты, и всё б ничего, сирену с улицы мы бы не услышали, но у подавляющей части публики в телефонах завыли аппликации (нет, не у всех, я свою давно отключила).

Ну так вот. Воют телефоны, Хонек, непуганый австрийский дирижер, в недоумении, он растерянно оглядывается и продолжает дирижировать, явно чувствуя себя героем пьесы, которую не читал. Оркестр неуверенно продолжает играть – звуков койота определенно нет в штраусовской партитуре. Звон и завывания не прекращаются, Хонек машет палочкой, к нему подходит концертмейстер оркестра Илюша Коновалов и пытается что-то объяснить. Хонек опять не понимает. На сцену выходит дядечка из филармонии, его лицо выражает смесь буддистского спокойствия и телемарафона, в глазах отражается учебник по гражданской обороне. Дядечка объявляет на иврите, мол, граждане, воздушная тревога, но мы находимся в защищённом пространстве. А значит, музыка сильнее геополитики. Хонек, естественно, иврита не знает; дядечка подходит ближе и что-то объясняет шепотом, будто пытается втолковать Моцарту, что скрипичный ключ отменили. Не знаю, на каком языке он говорил – вероятно, на древнефилармонической латыни. Маэстро кивает, словно разгадал венский кроссворд, улыбается и радостно произносит на английском, что, дескать, я давно вам хотел уже сказать, how nice to be here in Israel. Все веселятся, сирена всем по барабану (ах, если б мы знали, какая барабану уготована роль в дальнейшем!). Ну ладно, говорит Хонек, будем считать, что оркестр плохо сыграл, и мы сейчас сыграем заново. Зал взрывается радостью, как будто сирена была рекламной паузой.



И тут начинается музыкальное настоящее: Штраус со второй попытки, адреналиновый, свободный, с куражом, поскольку теперь всё можно – эх, один раз живем! Казалось, будто это последний концерт перед концом света, а может, наоборот, перед его отменой. Хила Баджио – словно воскресшая Адель из венского подвала, пела и танцевала так, будто на карту поставлена не оперетта, а спасение планеты. Выскочивший из ларца – а может, из снов Томаса Бернхарда – молодой человек в тирольском костюме (шляпа, клетчатая рубашка, шортики, гольфики) изображал звуки мира, которого больше нет: стучал по наковальне, шуршал газетами, наливал себе шнапс, куковал, щебетал, свистел – как если бы Вена сама решила выйти на бис, но забыла, в каком мы веке. Оркестранты раскрыли цветные зонтики – абсолютный визуальный эквивалент всей этой фантасмагории, где маэстро подменили дирижерскую палочку, выстрелили конфетти (о да, и это было тоже!) и всучили клоунский колпак. Штраус звучал как весенний смех на фоне архитектурного обвала – в его музыке пульсировало гораздо большее, чем автор мог себе представить: потребность в жизни. Польки, вальсы, канканы, чардаши – мы будем петь и плясать, несмотря ни на что.

А теперь все-таки о серьезном – хотя венский кафешантан времен всеобщего абсурда доставил публике истинное наслаждение («ух, какие же энергии позитивные, как глоток свежего воздуха», повторяли на все лады выходящие из зала). Безусловно, второе отделение концерта – идеальный символ культурной жизни Израиля: контекст вторгается в партитуру, реальность вступает в контрапункт с искусством, воскресший Штраус-сын устраивает бал-маскарад. Но ведь было еще и первое, и думалось тогда совсем о другом, и рецензия на концерт мыслилась иначе. Всё шло по нотам, Манфред Хонек дирижировал так, будто играл в шахматы с Б-гом – как всегда, впрочем. Шульхофф – трагический, прозрачный, как будто вырезанный из тусклого стекла, с безнадежным отголоском XX века; чудак, у которого каждая вторая нота снимает шляпу перед дада. Талантливейший композитор-эклектик, умерший от туберкулеза в концентрационном лагере в Вюльцбурге в 1942 году в возрасте 48 лет. Его Пять пьес для струнного квартета аранжировал для оркестра сам Хонек на пару с Томашем Илле. Напомню, что опус сей был написан в 1923 году и составляют его Alla Valse Viennese, Alla Serenata, Alla Czeca, Alla Tango milonga, Alla Tarantella. Сочинение считается пародией Шульхоффа на танцевальную барочную сюиту – с острыми диссонансами, иронией и ритмическим драйвом. Композитор словно открывает нам глаза на истинную гибкость струнного квартета (мы, однако, оценили истинную гибкость филармонического оркестра). Ошарашивает вас автор с самого начала, ибо венский вальс звучит здесь на четыре четверти – ура дадаистам. Ну и, конечно, на душу легли самое что ни на есть страстное аргентинское танго, которое показалось цепким взглядом на безумие, охватившее мир, и лихая тарантелла с кастаньетами. В общем, испытали мы именно то, о чем писал сам Шульхофф несколькими годами ранее: «Музыка должна прежде всего вызывать физическое удовольствие, да, даже экстаз. Музыка не является философией, она возникает из экстатического состояния, находя свое выражение в ритмическом движении».

Далее последовала 93-я симфония Гайдна, ровная, как английская дорожка, с тонкой иронией старого мастера. Оркестр в строю и в тонусе, Хонек безупречен, как вся австрийская школа. Тут уж симфония Гайдна позабыла о том, что она из Лондонских – ибо ей важно было, что сочинил ее венский классик. И что венский классик из 21 века ее исполнил. Манфред Хонек, наделенный исключительным даром рассказчика, прочел гайдновский текст с чистого листа, обнажив фактуру подлинника, наделил его театральностью и заставил заиграть всеми колористическими нюансами, вписываясь в каждый странный поворот гайдновской мысли. Каждая фраза, выходящая из-под рук маэстро Хонека, дышала и вздыхала то робко, то кокетливо, прерываясь паузами столь искусными, что в этой тишине еще вибрировали отзвуки пианиссимо; сквозь изысканно-манерное сквозила насмешливость, не разрушавшая, впрочем, гипнотической хрупкости целого. Каждая минута времени была наполнена тысячей обаятельных мелочей (шутки деревянных духовых и упомянутый уже fart фагота во второй части и вовсе были милы донельзя). Стройный красавчик Хонек на подиуме выглядел дивно, левая рука его описывала затейливые геометрические фигуры, с оркестром нашим он обращался как с родным, каждым движением пробуждая в музыкантах дремлющие доселе добродетели, любовно выстраивал форму, соблюдая все милые и малые подробности, волхвовал, веселился и даже дразнился. Такого Гайдна я слышала только у Хонека – и с той поры числю первого венского классика по разряду любимых композиторов (в дохонековскую эру подобного за собой не замечала).

В общем, почти мистерия в духе позднего барокко, переплавленная через венский карнавал и израильскую реальность. Катарсис через веселье, ремесленник из вагнеровских мейстерзингеров, сбежавший в зальцбургскую оперетту, клоун эпохи кризиса, шаман новой музыкальной непредсказуемости. Израильская филармония как зеркало абсурдной, абсурдно прекрасной современности. Мир за пределами зала тревожен и звенит, но внутри – жизнь. Такая, как есть: нелепая, прекрасная, пьянящая, музыкальная.


  КОЛЛЕГИ  РЕКОМЕНДУЮТ
  КОЛЛЕКЦИОНЕРАМ
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
ГЛАВНАЯ   О ПРОЕКТЕ   УСТАВ   ПРАВОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ   РЕКЛАМА   СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ  
® Culbyt.com
© L.G. Art Video 2013-2025
Все права защищены.
Любое использование материалов допускается только с письменного разрешения редакции.
programming by Robertson