Саундтрек к внутреннему кино

В тель-авивском порту сыграли (и спели) музыку самых главных кинокомпозиторов. И за пультом стоял не кто-нибудь, а племянник Нино Рота – очаровательный Марчелло, un italiano vero.

Играли музыку Нино Рота и Эннио Морриконе, аранжированную заново, аранжированную свежо и интересно, и все-таки такую узнаваемую. Оттого, наверное, все и пришли в Ангар 11 – люди самые разные, и напевали, и снимали на телефоны (каюсь, не удержалась). Чего тут только не было – музыка из «Ромео и Джульетты», «Дороги», «Крестного отца», «Профессионала», «Кинотеатра Парадизо», «Миссии», «Ночей Кабирии», «Легенды о пианисте», «Однажды на Диком Западе», «Однажды в Америке», «Хорошего, плохого, злого» и еще, и еще.

Не концерт – монтаж памяти. Саундтреки, которые упрямо не желают быть просто музыкой из кино.

                                Photo by Sergey Demyanchuk

Эта музыка уже не в первый раз вызывает у меня ощущение «пленочной памяти»: мягкой, чуть размытой, с дрожащими тенями. Особенно у Роты – с цирковой кинематографичностью Феллини, ретро-итальянским светом, уличной меланхолией. У Морриконе подобный эффект тоже работает, но через жанровую призму: вестерны, ретро-триллеры, барочная лирика. Музыка цвета сепии, звук, который пожелтел – именно такую музыку часто слышит мое внутреннее я (которое порой и не я вовсе, но сейчас не о том; оттого назовем его внутренним кино).

Играли ностальгически дивно, стилизованно, подчистую стерев пыль с партитур. И вот что интересно: эта проросшая в нас музыка всё равно ускользает, ее нельзя сыграть дословно – она всегда про между: между съемочным днем и сном, между провалом и гениальностью, между мужчиной в очках и женщиной на ходулях.

Руки у Марчелло Рота – пластичные, как жесты режиссера немого кино, привыкшего объясняться без слов, одними намеками. Он дирижирует так, будто уговаривает музыку случиться – мягко, с тоской, с легкой итальянской манерностью, где за каждым движением скрыт полувздох, полуулыбка, полувоспоминание. Особенно когда звучит музыка его дяди Нино – тут Марчелло дирижирует не просто ностальгией, а фамильным серебром, покрытым слезой и пылью Cinecittà.

                             Photo by Sergey Demyanchuk

Играл оркестр «Симфонетт Раанана», где первой скрипкой, как известно, Нитай Цори, а на пикколо солировал столь пронзительно, столь дразняще флейтист Дмитрий Толмачев – совсем недавний репатриант из Беларуси, из Большого театра оперы и балета. Пела расчудесная итальянка Кристина Моска, наделенная роскошным тембристым сопрано, выпускница консерватории имени Вивальди в Алессандрии и курса барочного пения в Веронской оперной академии – у Сони Прины училась, между прочим. Голос, неожиданно вплетенный в чисто инструментальный саундтрек, порой удивлял, но это, поверьте, было здорово.

И еще очень любопытно было по-новому услышать инструменты оркестра. Гобой – одиночка, меланхолик, внутренний голос – появлялся в темах любви и утраты. У Морриконе – почти исповедь, у Роты – клоун без грима. Как голос, всплывающий в воспоминании; и сразу мокрые ресницы. Труба – герой, странник, иллюзия силы. У Морриконе – ковбой в лучах заката, миф о храбрости, одновременно пафос и его деконструкция. Рота использует трубу как тень карнавала: в кадре – мужчина с сигарой. В звуке – мальчик, играющий в мужчину. Скрипка – любовь, страсть, невыносимость и легкость (но чаще все-таки тяжесть) бытия. Когда чувства не умещаются в слова: скрипка тянет ноту – и ты уже не здесь, а где-то в инобытии. У Роты – слеза, еще не упавшая. У Морриконе – крик без крика. Ударные – ритм судьбы, машина, страх. У Морриконе – нерв, отсчет, импульс тревоги. У Роты – часто цирковой ритм, как будто всё повторяется, и в любой момент начнется бегство.

                                 Photos by Sergey Demyanchuk

И все-таки, как дразнилась флейта! Писк, свист, каскад пузырьков абсурда – вот он, живой Нино Рота, который прячется в партитуре и выпрыгивает оттуда в самый неожиданный момент.

Ну и на бис – а как вы думали? Ни одна ностальгическая карусель не была бы полной без «8 ½», где Нино Рота, кажется, впервые открыл секрет, как играть на клавишах Феллини. Чтоб клавиши нажимались сами, в такт глазам Марчелло Мастроянни, уставшим от женщин, вдохновения и зеркал. Чтоб исполняли тему, звучащую как внутренний монолог клоуна-философа – пиф-паф, качели, пестрая музыка тоски, а потом вдруг аккорд в никуда, глиссандо в пустоту, и ты уже не смеешься, а стоишь под софитом собственной жизни.

Знаете, некоторые вещи в жизни нельзя объяснить. Разве только музыкой.