Адам: танцующий с Бетховеном

Адам Гринфельд танцевал всю свою жизнь – народные танцы, бальные танцы, да чего он только не танцевал; пока не случилась трагедия. В армии он упал со смотровой башни и получил серьезную травму позвоночника. Так инвалидное кресло стало частью его тела, частью его самого. Но танцевальная карьера его продолжилась – как говорит сам Адам, «это был не конец, а новое начало».

После травмы танцы приобрели иной смысл. Он не искал милосердия – он искал красоту и эстетику. Искал способ рассказать историю в движении, даже не вставая с кресла. Искал хореографа, который осмелился бы рассматривать кресло как часть языка, а не как ограничение.

Так он пришел в «Иерусалимский балет» к Наде Тимофеевой.

«Я связался с ней за год до нашей встречи. Она сказала, что сейчас у нее нет идей, может быть, позже. Через год я позвонил снова. Она перезвонила мне через неделю: «У меня родилась совершенно авантюрная мысль». Я сказал: «Если авантюрная, я – за».

Надя предложила Адаму поучаствовать в спектакле о Холокосте. Это был «Memento» – хореографическая повесть о балерине Франциске Манн, исполнившей последний танец в газовой камере.

Тогда Надя еще не знала, что почти вся семья Адама Гринфельда погибла в Освенциме. И что каждая буква его имени – напоминание о тех, кто ушел.

«Мое имя, Адам, – это аббревиатура. A – Авраам, так звали моих дедов по материнской и отцовской линии. Д – Давид, брат моей матери, а M – Минек, сокращенное от Беньяминек, второй брат моей матери. Все они погибли в Катастрофе».

«Такое чувство, будто сами небеса постановили, что мне следует участвовать в такой постановке, как «Memento». Там даже есть эпизод, когда в концлагере семья Манн проходит селекцию – моя мать прошла через это, ее разлучили с собственной матерью. Мама выжила в Освенциме – она уже была в газовой камере, но на их партию не хватило газа, а отец был в другом концлагере и тоже чудом выжил... После этого мой отец всю свою жизнь увековечивал Холокост. Это было делом его жизни. Кстати, когда несколько лет назад прежний Папа Римский приехал в Израиль, он пригласил на встречу шестерых, переживших Холокост. Мой отец был одним из них. А тот, чьи руки целовал Папа Римский – эта фотография обошла весь мир, – так вот, это мой отец».

Уже тридцать три года он танцует в инвалидной коляске. «Я верю, что танцевать – это значит принадлежать, помнить, жить».

Он не задается вопросом, почему это с ним произошло. Он думает о том, что можно создать из того, что произошло.

Адам Гринфельд родился в 1954 году в Лодзи – унылом промышленном городе, где дни сливались в беспросветную череду будней. Когда ему было три года, семья репатриировалась в Израиль. Сначала жили в Гиват-Ольге, но вскоре обосновались в Холоне. Там он вырос, повзрослел и присоединился к движению «ха-Шомер ха-Цаир», как и многие сыновья репатриантов, усматривавших в этом движении новую идентичность. В армии он служил в НАХАЛе, а когда началась война Судного дня, его отправили на Голанские высоты. Там он быстро стал командиром танка, а после демобилизации начал изучать поведенческие науки в Университете имени Бен-Гуриона в Беэр-Шеве. В это время он встретил Брурию – или Буки, как ее ласково называли, женился на ней, у них родились две дочери. Работал в городском отделении банка «Игуд». Шли годы, семья переехала в Герцлию, и Адам, который всегда умел проявлять инициативу, основал новый филиал банка в Раанане. Именно там это и произошло: однажды клиент банка спросил его: «Почему ты целыми днями сидишь на стуле? Иди танцевать».

И Адам начал танцевать народные танцы вместе с женой. Однако роман Буки с танцами оказался недолгим: уроженка мошава Кфар-Виткин однажды заявила, что чувствует себя на площади «мешком с картошкой», и сказала: продолжай в одиночку.

Адам так и поступил. Попутно он получил степень магистра, ушел из банка и поступил на работу в израильский филиал Pioneer Concrete Ltd.

А потом случилась трагедия. Во время резервистской службы недалеко от Рамаллы Адам забрался на сторожевую вышку со спальным мешком, бросил его внутрь, потерял равновесие и упал на спину.

«Мой хороший друг, профессор математики, однажды сказал мне, что человек закрывает глаза, когда не хочет видеть реальность, – говорит Адам. – Но я посмотрел. И увидел звезды».

Когда он попытался пошевелить ногами, то ничего не почувствовал. Первая мысль, пришедшая ему в голову, была не о работе, не об ипотеке, даже не о семье. Она была вот такой: «Как теперь я буду танцевать?»

И по сей день он задает себе вопрос: зачем он танцует? Возможно, ответ знает только его тело. А может быть, душа.

Семья Адама – его жена и две дочери, которым тогда было 13 и 15 лет, – мужественно восприняли новость о том, что он стал инвалидом. Но его мать никак не могла успокоиться, все время рыдала. «Я сказал ей: «Мама, не плачь. Мы живем в Израиле. Я мог бы вернуться к тебе в гробу, а вернулся наполовину сыном – так что наслаждайся уцелевшей половиной».

Так Адам начал новую жизнь – в инвалидном кресле.

«Я не представляюсь инвалидом, – говорит он почти извиняющимся тоном. – Когда вы не транслируете бедность, к вам не относятся как к бедняку. Мои дочери, например, вообще не воспринимают меня как инвалида. Помню, как однажды попросил старшую снять что-то с верхней полки. Она сказала: «Ну уж нет, сними сам». Тогда я вооружился тростью и сделал это».

Уже в первый год после травмы он в одиночку летал в США и Англию. «Я хотел проверить, на что я способен. В отеле в Лондоне я сказал администратору: «Пойду приму душ. Если не позвоню через полчаса – поднимитесь и проверьте, что происходит». Он забыл. Но я не забыл – я преодолел и это препятствие».

Как-то раз его жена, просматривая газету «Маарив», увидела рекламу занятий танцами для инвалидов-колясочников в «Бейт ха-Лохем». И заставила Адама попробовать. На первой же встрече инструктор Орли указала ему на двух женщин и спросила: «С кем вы хотите танцевать – с Рухамой или с Нурит?»

«Это был рай, – смеется он. – Когда я танцевал на ногах, никто не хотел быть со мной в паре. А тут сразу две дамы на выбор».

В 1997 году группа танцоров-инвалидов из «Бейт ха-Лохем» впервые выступила на фестивале танца в Кармиэле. «Тогда мы были единственными. Сегодня в каждом уважающем себя городе есть такая труппа».

Через шесть месяцев после травмы он вернулся на работу. Его встретили как героя.
«Они сохранили мое место. Установили пандус. Укоротили мне стол, чтобы можно было проехать на инвалидном кресле».

Вскоре он получил еще и юридическое образование.
«Польским родителям было приятно, что у них сын-юрист».

В конце концов он ушел с работы – чтобы было больше времени для танцев.
«Я по сути своей очень застенчивый. Но танцы меня раскрепостили».

Он танцевал вальс, танго, фокстрот, квикстеп. В 2002 году в Нидерландах на первом танцевальном конкурсе для колясочников получил серебряную медаль. «Там для меня открылся новый мир. Я увидел, что даже сидя в кресле, можно выразить в танце силу и красоту».

Он объясняет правила с точностью судьи: «Нужно держать руки на одной высоте, представлять свою партнершу зрителям и судьям так, чтобы было ясно, что она самая красивая в зале».

Когда Адам вспоминает встречу с императором Японии, на его лице появляется улыбка. «Это был почти немыслимо – парень в инвалидной коляске в Токио, сидящий рядом с золотыми медалистами со всего мира. Император и его супруга прошли мимо нас, приветствуя каждого. Подойдя ко мне, они остановились, задавая вопросы об Израиле». Он на мгновение замолкает. «У меня нет фотографии с той встречи. Жаль».

На том конкурсе он победил. В аэропорту имени Бен-Гуриона его ждали друзья детства из Холона с воздушными шарами и плакатами. «Я чувствовал себя на вершине мира».

Адам Гринфельд – лауреат множества международных конкурсов и финалист чемпионата мира 2008 года. Особенно ему запомнилось выступление на соревновании в Германии.

«Судьи поднимали палочки с оценками сразу после каждого танца – вальса, танго, квикстепа – и всякий раз я получал самый высокий балл. Когда был поднят израильский флаг и послышались звуки нашего гимна «ха-Тиква», я расплакался. Немцы не понимали, почему. Но я знал: это не только моя медаль. Это победа моего отца».

«В детстве я стыдился своего отца, – говорит Адам с душераздирающей откровенностью. – Летом он носил сандалии с носками, а я убегал, чтобы никто не понял, что это мой отец. Но по мере того, как я взрослел, стыд сменился гордостью. Отец печатал, писал, коллекционировал и, наконец, был приглашен зажечь факел на государственной церемонии в Кнессете – и даже на встречу с Папой Римским».

Как уже говорилось, фотография Папы Римского, целующего руку отца Адама Гринфельда, была опубликована по всему миру. «Я чувствую, что продолжаю эту миссию. Сегодня, когда почти не осталось выживших в Холокосте, это – ответственность второго поколения. Особенно после 7 октября – мы видим, что происходит, когда мы недостаточно сильны, когда мы недостаточно помним».

В кабинете Адама хранятся три книги: две из них написаны его родителями, а третья – стихи 14-летнего мальчика, погибшего в Освенциме. Абрамека, сына деда Адама. Мальчика, который нарисовал Лодзинское гетто из окна хижины, где он прятался. В тот же день немцы обнаружили его. Абрамека отправили в крематорий. Дедушка Адама никому об этом не рассказывал. Лишь после его смерти была найдена тетрадь, содержащая восемь стихотворений, написанных ребенком. На одной из национальных церемоний картина Абрамека стала официальным логотипом.

«У моей матери нет номера на запястье, – добавляет Адам. – Она прибыла в концлагерь с последней партией из Лодзинского гетто. У немцев не было времени вырезать номера. Я не знал этого годами, не спрашивал. Когда мне было 32, еще до ранения, мы вместе поехали в Освенцим. Мама плакала. Она помнила и дорогу, и тот момент, когда видела свою мать в последний раз».

Адам говорит о том, что партнер по танцам – это не просто партнер, это часть тебя. «Хавацелет, моя подруга детства, однажды сказала: найти партнера по танцам сложнее, чем спутника жизни. Она была права».

Адам точно знает, что он ищет в партнере: рост, вес, темп – да. Но превыше всего – совершенство. И это совершенство – не только в контроле тела, но и в контроле памяти. Танец, в котором есть боль, победа, семья, тишина и четырнадцатилетний мальчик по имени Абрамек, который писал стихи о мире, не позволившем ему стать взрослым.

За те долгие годы, что Адам танцует, его партнерши менялись довольно часто. По его словам, ему особенно нравится танцевать с теми, кто не прикован к инвалидной коляске, а танцует на ногах. «Я стремлюсь к тому, чтобы у танцовщицы, с которой я работаю, было много миров – и я буду лишь одним из них. Меня приговорили к креслу, а ее – нет».

Он объясняет, что танец требует очень многого – как в физическом, так и в эмоциональном плане. «Нелегко танцевать с партнершей, которая находится в инвалидной коляске. Это требует от нее вести меня, прилагать много сил. Вот почему я всегда поощряю всех танцевать с другими партнерами – ходячими».

Жажда движения для него – сильнее потребности победить. «Я не могу перестать танцевать. Танец – это смысл моей жизни».

В последние годы Адам также освоил мир фристайла вместе с необыкновенным партнером – профессиональной балериной. Но главная его балетная роль – участие в спектакле «Memento», где он играет роль отца.

Так все и началось: вечерняя субботняя поездка в Иерусалим с дочерью, репетиция и моментальная влюбленность – профессиональная и человеческая.

«Надя обращалась со мной как с равным. С тех пор, как я получил травму, со мной так никто не обращался. Она проявила необычайную чуткость, я это очень ценю. И дело тут исключительно в человечности – это не имеет никакого отношения к спектаклю».

Он рассказывает о теле, движущемся как бы сквозь стул. О новой эстетике, которая возникает из ограничений. О том, как впервые танцевал в «Иерусалимском балете» с Анаэль Затейкин – ведущей балериной труппы. Она танцевала Франциску Манн, он – ее отца.

А теперь предоставим слово Наде Тимофеевой.

«Он приехал к нам на репетицию, мы сделали пробы, и я поняла, что это то, что нужно. Совершенно поразительная история: его отец уезжал из Лодзи с бюстиком Бетховена, а у меня в спектакле Адам едет с бюстиком Бетховена в Освенцим. У меня возникла такая ассоциация: наверное, танцор без ног – это как композитор, лишенный слуха. И тут же – перекличка с «Одой радости» из Девятой симфонии. Мне очень нравится немецкий язык в финале Девятой – и вызывает ужас немецкий язык нацистов. Оттого я провожу параллель между двумя этими немецкими языками. В этом балете вообще много мелких штрихов, которые пронизывают его насквозь; этот штрих проходил у меня под названием «Бетховен». Который соединил семью Адама и самого Адама. И отчасти нацистов, которые были высокообразованными людьми, которые могли наслаждаться Бетховеном – и при этом отправлять людей в газовые камеры. Есть тут и перекличка с фильмом «Пианист» – сцена, где людей выбрасывают из инвалидных колясок.

Адам потрясающе вошел в балет. Мне кажется, это очень серьезная и важная краска. Мы ведь любим говорить, что каждый артист – это как определенная краска, из которых состоит картина. Так вот, Адам является очень серьезным звеном, центральным персонажем, на которого насаживается сюжет. К тому же я сделала из него дирижера – вот почему он едет с бюстиком Бетховена. А в последней сцене у газовой камеры, которая называется «Селекция», Адам смотрит снизу вверх на нацистского офицера, поднимает руки – и дирижирует. Он дирижирует в лицо палачу. На фоне звучит марш Штрауса, искаженный звуковыми эффектами, превращенный в гул безумия. «Меня все равно нельзя сломить, ты можешь меня убить, но сломить меня ты не сможешь».

В «Memento» множество сцен построены как столкновение идеологий, миров, смыслов. Добро и зло здесь не абстракции – они воплощены в телах. Взгляд зрителя сталкивается с фигурой красивого, сильного нацистского офицера и хрупким пожилым инвалидом в коляске – и вдруг становится непонятно: кто из них на самом деле сломлен? Кто по-настоящему увечен?

Этот спектакль невозможен без Адама. Без его физического присутствия, без его биографии, без его подлинности. Потому что это не просто метафора – это правда. И именно эта правда заставляет зрителей плакать».

И Адам, и Надя уверены, что «Memento» нужно как можно чаще показывать за пределами Израиля.

«Мы должны привезти этот спектакль в Америку. Чтобы американские зрители, особенно молодое поколение, увидели не «еще одну историю о Холокосте», а живую боль, напоминание, предупреждение. Мы хотим, чтобы Америка плакала вместе с нами – не из страха, а из понимания. Чтобы мир понял: так жить нельзя. И за всё, что происходит в этом мире, приходит расплата. Ведь «Memento» – это не просто балет. Это попытка остановить время и снова посмотреть в глаза тем, кого уже нет с нами. Через танец. Через тело. Через память».

Фотографии предоставлены Надей Тимофеевой и «Иерусалимским балетом»