Андрей Ионица: «Мне близок славянский душевный огонь и диапазон эмоций»

Молодой румынский виолончелист, победитель конкурса Чайковского о том, как пел в колыбели, о борьбе с собственными демонами и о полезных дилеммах

Когда музыка становится родной речью, появляется артист вроде Андрея Ионицы. Виолончелист, выросший между Бухарестом и Берлином, Ионица давно живет в мире без жестких границ — между школами, стилями, сценами. В его игре нет показной экспрессии или романтических завихрений — зато есть форма, нерв, прозрачность и прелюбопытнейшие мысли. 

Андрей Ионица играет по всему миру — и при этом остаётся глубоко связанным с румынской музыкальной традицией. Только эта связь у него — не стилистическая, а, скорее, ментальная: в стремлении к ясности, к подлинности, к внутреннему достоинству звучания. Порой вам даже кажется, что каждую фразу он строит, как архитектор проектирует дом: учитывая тень, воздух и прочность.

Нынешним летом Ионица станет одним из солистов Международного фестиваля имени Джордже Энеску — события, которое не просто собирает лучших, но возводит само искусство в превосходную степень. Он выступит вместе с Бухарестским филармоническим оркестром имени Энеску под управлением финского дирижера Сантту-Матиаса Рували и исполнит Первый концерт для виолончели Дмитрия Шостаковича. Повод вспомнить нашу беседу, состоявшуюся несколько лет назад, но и сегодня не утратившую смысла.

                         Andrei Ioniță. Photo by © Nikolaj Lund

— Андрей, расскажите о вашем детстве, о родителях, о том, как вы пришли к музыке.

— Я родился и вырос в Бухаресте, окончил Колледж Св. Стефана, а затем переехал в Берлин, где учился в Берлинском университете искусств в классе профессора Йенса Петера Майнца, который в свое время брал уроки у Давида Герингаса. Когда мне было 5 или 6 лет, я начал играть на фортепиано, а через три года переключился на виолончель, которая стала моей первой настоящей любовью. Кстати, с этим связана довольно забавная история. Мой учитель фортепиано предложил моей маме занять меня игрой на каком-либо струнном инструменте, поскольку (так он сказал) на него снизошло озарение: дескать, вот оно, мое! Поэтому, когда мне исполнилось 8 лет, я взял первый урок игры на виолончели. Вероятно, это было бы довольно поздним стартом для скрипача; кроме того, чтобы учиться игре на виолончели, нужны более крупные руки... Так или иначе, это произошло. И я стал учиться у Ани-Мари Палади. Вы еще спросили о родителях; я рано потерял отца, мы жили с матерью. Она играла на фортепиано, когда училась в школе, пела в любительском хоре. Но профессионально музыкой не занималась. Именно ей я обязан тем, что стал музыкантом, поскольку помню до сих пор те колыбельные, которые мама напевала мне, когда я был совсем младенцем: мне был годик, и я умудрялся повторять за ней каждую мелодию! Я еще не умел говорить, но уже умел петь. Вот так и обнаружился мой талант.

— В 2015 году вы стали лауреатом первой премии и обладателем золотой медали XV Международного конкурса имени Чайковского. Что дал вам этот опыт и как вы вообще относитесь к конкурсам?

— Я люблю конкурсы, хотя порой они становятся способом «искусственного отбора» вместо естественного; впрочем, время так или иначе расставит всё на свои места. Но любой конкурс, конечно, является отличной стартовой платформой для молодых артистов. Что касается конкурса Чайковского, то к тому времени у меня уже был «стаж» в этой области: победа на Международном конкурсе имени Давида Поппера в Варпалоте в 2009-м, первое место на Международном конкурсе имени Арама Хачатуряна в Ереване в 2013-м, в 2014-м я взял серебро на ARD в Мюнхене и конкурсе «Гран-при Эмануэля Фойермана» в Берлине. Но конкурс Чайковского — это, безусловно, нечто особенное. Это был самый интенсивный опыт, который мне когда-либо довелось пережить на музыкальных состязаниях; думаю, другие участники со мной согласятся. Если ты прошел сквозь сито конкурсного отбора, через все туры, если ты выдержал это невероятное давление, значит, сможешь сделать в жизни всё, что угодно. Речь не обязательно о давлении извне, со стороны жюри, или со стороны сотен телекамер, или от тысяч людей, наблюдающих за тобой. Я бы сказал, что давление в основном исходит изнутри — оно превращается в битву с твоими собственными демонами, с твоими страхами, с твоей гордостью.

— В финале конкурса вы великолепно сыграли Первый виолончельный концерт Шостаковича. Мне вообще кажется, что во многом это ваш композитор, что его музыка заложена в вашу ДНК...

— Я его обожаю. В конце концов, это была огромная честь — играть музыку Чайковского и Шостаковича в их родном городе (напомню, что виолончелисты состязались в Санкт-Петербурге, а не в Москве). Кстати, во втором туре я исполнял Виолончельную сонату Шостаковича и настолько расчувствовался, что у меня почти случился срыв — я заплакал на сцене. Впервые в своей жизни. А потом я стал наблюдать за реакцией аудитории и ощутил, что нахожусь в нужном месте и в нужное время, чтобы рассказать свою историю и историю композитора. Публика реагировала очень благосклонно, даже когда я уже отыграл и вышел в фойе, она встречала и провожала меня аплодисментами. С того момента меня больше не волновали победы и премии — я знал, что мой долг как художника был выполнен.

— Однако после конкурса музыкант попадает, скажем так, в обойму, с ним заключают бесчисленное множество контрактов, и начинается гонка... Не боитесь устать, не боитесь утратить что-то важное?

— Да, количество приглашений на концерты, которые я получил после конкурса, действительно ошеломляет. Расписание моих выступлений — в самых престижных залах планеты, заметьте — расписано на несколько сезонов вперед. Но это то, чего я всегда хотел! Кроме того, я тщательно планирую график своих выступлений, и если одно накладывается на другое, я просто что-то отменяю. Надеюсь, что в конце концов я смогу понять, что мне нужно по-настоящему, и мудро распорядиться своей карьерой. Что касается музыки в моей ДНК, то, безусловно, славянская культура, и в особенности русская музыка, очень близки моему сердцу. Хотя мой родной язык — румынский, душевно мне ближе славянский огонь и диапазон эмоций. И Шостакович, вы правы, мой любимый композитор с той самой поры, как я открыл его для себя еще подростком. Его страсть, его мука, его сарказм, его ирония... и в то же время уникальная логика и гармония в каждом произведении, где каждая нота на своем месте. Тем не менее, мне нравится исследовать любой репертуар, музыку всех времен и народов. К тому же я не оставляю мысль вновь начать играть на фортепиано, а может, даже дирижировать.

— Вы играете на инструменте работы итальянского мастера Филиппо Фассера из Брешии...

— О да, это чудесная виолончель, с которой мало что сравнится. Мне нравятся ее темный и в то же время теплый тембр, ее редкие звуковые качества. Я считаю, что это благословение — играть на подобных инструментах, это больше похоже на то, что мы, музыканты, являемся частью их жизни, а не наоборот.

— Есть ли у вас кумиры среди виолончелистов?

— Признаться, я не люблю поклоняться коллегам-музыкантам, однако по-прежнему восхищаюсь многими героями своего детства. Это, прежде всего, Даниил Шафран и Стивен Иссерлис (к слову, однажды мы играли с Иссерлисом «Воспоминания о Флоренции» Чайковского, и память об этом жива до сих пор). И еще я фанат выдающихся ученых. В старших классах школы меня увлекли естественные науки, особенно физика, с той же поры я интересуюсь философией. Но как только вы начинаете задавать серьезные вопросы себе и окружающему миру, это становится по-настоящему пугающим.

                           Andrei Ioniță. Photo by © Nikolaj Lund

— Год спустя после победы на конкурсе Чайковского вы стали артистом BBC New Generation, а вслед за тем записали на Orchid Classics дебютный альбом для виолончели соло «Непрямые стратегии» (Oblique Strategies), открыв его первой сюитой Баха. Довольно смелый поступок, не так ли?

— Бах — величайший композитор, в глубины его музыки можно погружаться бесконечно. Что касается Прелюдии из сюиты № 1, для меня это особенная музыка, поскольку это одна из пьес, которые я знал с тех пор, как начал играть на виолончели. Я хотел выйти в мир (посредством своего альбома) с одной из самых знаковых работ, написанных когда-либо для виолончели соло. К тому же баховская сюита составляет замечательный контраст к другой композиции альбома, Сонате Кодаи: она очень полифонична, и в ней так много венгерского... Я не венгр, я румын, но прекрасно знаком с фолк-музыкой Трансильвании и нахожу ее очень вдохновляющей, к тому же мне легко себя с ней отождествить.

— Скажите, Андрей, а «исторически информированное исполнительство» вас привлекает?

— Ну как сказать... Я не согласен с тем, что Моцарта нужно играть non-vibrato. При этом HIP — одна из тех вещей, которой я научился в Берлине, играя Баха и Боккерини. Там преподают особый подход к исполнению барочной музыки. Что касается Баха, то вы используете барочную технику для выражения романтической души. Да-да, романтической, не удивляйтесь — вспомнить хотя бы его эмоциональные арии из «Страстей по Матфею» и других духовных ораторий...

— А как вы относитесь к опусам современных авторов?

— Мой дебютный альбом включает запись «11 Oblique Strategies» австралийского композитора Бретта Дина, от которых, собственно, он и получил свое название. Работа Дина была вдохновлена «Непрямыми стратегиями», изобретенными Брайаном Ино и Питером Шмидтом для стимулирования вдохновения. Имеются в виду карточки с афоризмами, или «полезными дилеммами», которые случайным образом вытягивались из колоды в ситуации творческого тупика (Ино со Шмидтом называли его «концептуальным слабительным»). Когда возникает дилемма в рабочей ситуации, то есть в творческом процессе, карточке доверяют, даже если ее целесообразность неясна. Так вот, Бретт Дин выбрал одиннадцать стратегий Ино и Шмидта, упорядочив их таким образом, чтобы открыть для себя логику и потенциальные связи в разрозненном наборе отдельных идей. Это сочинение было написано для международного конкурса виолончелистов «Гран-при Эмануэля Фойермана» 2014 года, я играл его во втором туре, и с той поры мечтал представить его широкой аудитории — это современная музыка, но в то же время в ней ощущается влияние фанки и грува 1970-х, так что это на самом деле очень здорово! В последних пьесах много сложных ритмов, порой почти джазовых, обилие флажолетов и невероятные «призрачные» эффекты, которые нужно исполнять con legno, древком. Или, скажем, последний трек альбома, «Black Run» шведского композитора, виолончелиста, бас-гитариста и контрабасиста Сванте Генрисона. Этот автор просто великолепен в кроссовере, он очень интересно задействует два ударных эффекта: в первом случае вы буквально шлепаете тело виолончели, чтобы создать эффект барабана, и сразу же после этого появляется второй, тип расширенного col legno, где происходит своего рода двойное инструментирование. Если вы в состоянии артикулировать достаточно хорошо левой рукой, получится что-то вроде леворучного пиццикато. Здесь же можно расслышать и клезмер, и цыганские напевы, и венгерскую, и румынскую музыку.

— Сам собой возникает вопрос: есть ли в вашем репертуаре виолончельные сонаты Джордже Энеску?

— Я давно и с нетерпением ждал возможности вывести на мировую арену произведения этого недооцененного композитора и, наконец-то, сыграл его Виолончельную сонату. У него есть еще Симфония-Кончертанте для виолончели с оркестром, но чтобы ее исполнить, нужно уговорить оркестр... Те же мысли возникли у меня в финале конкурса Чайковского, где я исполнял Первый виолончельный концерт Шостаковича. Мне ужасно хотелось сыграть Второй, менее популярный, но те, кто составлял программу финала, считали иначе... К счастью, в реситалях ты более свободен в выборе репертуара. И еще о Джордже Энеску: всякий раз, когда я чувствую тоску по дому, я слушаю его Третью сонату для скрипки — она будто отправляет тебя в некое духовное путешествие.

Концерт Андрея Ионицы на 27-м Международном фестивале имени Джордже Энеску состоится 27 августа. Заказ билетов здесь.